– Я не уверен, что хочу с этим иметь дело, – сказал я. – Насколько я знаю, Браун связан с Ники Дином, а Дин – человек Компании. А если это операция, проводимая Компанией, то мое здоровье не стоит моего вмешательства в эту игру.– Вам не обязательно принимать решение сразу. Вы когда-нибудь бывали в Калифорнии? Нет.Он сунул руку во внутренний карман и вытащил конверт, а затем передал этот конверт мне.Я взял его.– Загляните внутрь, – подсказал Пеглер. Я так и сделал. Две купюры по сто долларов и билет на самолет.– Ваш самолет вылетает в Голливуд сегодня вечером в шесть двадцать, – сказал он. 6 Я привык путешествовать поездом; полет на самолете был для меня чем-то новым и немного пугающим. Сказать по правде, я проспал почти все время. Двадцать пять живых душ и я сидели в ДС-3 «Флагшип» – шумном, громыхающем снаряде, который взбалтывал ночное небо, как большой кухонный миксер. Бизнесмен, рядом с которым я сидел, читал журнал «Форчун», и подобное путешествие было для него делом обыденным. Может быть. Мы сказали друг другу пару слов из вежливости, но из-за шума пропеллеров толком ничего не было слышно. Я почувствовал облегчение, когда эта штуковина приземлилась в Далласе примерно в час ночи, и удивился своему желудку, который не отказался от пищи в кафетерии аэропорта. Там было совсем мало народу, и все люди говорили с южным акцентом. Через час я вновь оказался в самолете, где все спали. Два находящихся друг против друга сиденья, напоминающих места в поезде, были превращены в койку красивой блондинкой, одетой во что-то вроде военной формы. Она называлась стюардессой. Потом девушка задернула шторы, я неловко разделся, положил одежду в специальную сетку и заснул под холодными простынями. И черт меня возьми, но даже жужжание пропеллера и движение самолета то вверх то вниз не помешали мне спать. Через несколько часов стюардесса разбудила меня, чтобы сообщить, что наш лайнер приземляется в Тусоне, штат Аризона, в котором, к моему стыду, я никогда не бывал. Я оделся и помог стюардессе превратить койку обратно в сиденья. К одному из них я пристегнулся, когда мы садились. Другой аэропорт, другой кафетерий. Вскоре я снова спал, в брюках, поверх одеяла на этот раз. А потом мы оказались в восемь утра в Лос-Анджелесе.Это не был реальный мир, это был Глендейл, где я поймал такси, чтобы проехать шесть миль. Ведь все расходы за это путешествие мне оплатили. Расчет был таков: две сотни баксов и никаких ограничений. Я мог насладиться путешествием в Калифорнию, положить в карман денежки и вернуться в ветреный город, даже если я откажусь от работы.Конечно, я мог отказаться, но я не видел способа отвергнуть предложение прогуляться на Запад. К тому же я ведь увижу живую кинозвезду, хотя мне не очень-то нравилось противоречие, содержавшееся в этих словах.– Куда ехать? – спросил таксист. Это был светловолосый красивый парень лет двадцати. Он сидел на обочине дороги у колеса автомобиля, почитывая нечто под названием «Голливуд репортер».– Моновейл Драйв, сто сорок четыре, – произнес я.– Это в Беверли-Хиллз, – заявил он равнодушно.– Как скажете.Я выбрался из своего дождевика, сложил его и засунул в свою сумку. Если бы я подумал о том, что здесь будет такая теплая погода, я бы взял одежду полегче. Мне уже было тепло. Солнце палило в голубом небе, плавило асфальт, прорываясь сквозь пальмовые листья. Итак, это была Калифорния.– Что это за улица? – спросил я через некоторое время. Кажется, это была центральная деловая улица, на которой было где развлечься; там были магазины, кинотеатры, здания офисов, которые потом стали называть небоскребами.– Бульвар, – ответил он. Он не был приветлив; он не был неприветлив.– Голливудский бульвар?– Точно.Я-то думал, что здесь люди спят до полудня, но я ошибался. По обеим сторонам бульвара ходили люди, поглядывая на отражения других и самих себя в зеркальных витринах. А за стеклами стояли манекены, демонстрирующие одежду свободного стиля: рубашки «поло» и спортивные пиджаки для мужчин, спортивные блузы и широкие брюки для женщин. Впрочем, подобная одежда уже была на публике, разглядывающей витрины. В основном, вещи были белого цвета. Несколько лет назад я был во Флориде: там было почти то же самое, и не только из-за обилия солнца и одежды пастельных тонов. Дух был похожим: здесь также во всем было сочетание изысканности и наивности, которые я приметил в Майами.Не сказать бы, что это не произвело на меня впечатление.– Это «Браун дерби»! «Браун дерби» – коричневая шляпа-котелок.

– почти закричал я, указывая на восточную часть Вайн-стрит. Там стояло здание в форме огромной шляпы. В Чикаго «Браун дерби» – варьете – было просто зданием.– Ну конечно, – сказал таксист с отвращением. Вскоре он свернул на маленькую улочку, и мы попали в район магазинов, таверн, маленьких отелей, площадок для автомобилей, магазинчиков, куда можно было въезжать прямо на машине, жилых домов... Мы проезжали по зеленым аллеям, мимо подстриженных деревьев, пальм. Перед нами мелькала нежная радуга бунгало, выкрашенных в белый, розовый, желтый, голубой цвета, покрытых черепичными крышами, часто красными.Потом мы повернули на главную улицу.– Что это за улица? – спросил я.– Бульвар Заходящего солнца. Вскоре он снизошел до того, что сообщил мне, что мы находимся на улице Стрип, где сверкали своими огнями кафе – «Трокадеро», «Сирое», «Микамбо». Многие здания на этой улице были белыми с зелеными ставнями. В них находились маленькие магазинчики, витрины которых красовались образцами от кутюр, антиком и прочей дребеденью с французскими названиями. Впрочем, даже само звучание всех этих иноземных слов говорило о том, что вся эта чепуха дорого стоит. А окна ресторанчиков были загорожены ставнями, защищающими посетителей от солнца и любопытных взглядов.Голливуд оказался именно таким странным местом, как я и предполагал. Позднее, в этот же день и уже в другом такси, я побывал на небольшой киностудии. Парни в кожаных штанах и солнечных очках, девицы в брюках, солнечных очках и ярких косынках, защищающих их прически, стояли там возле стойки, где продавали хот-доги – бутерброды с горячими сосисками. Они флиртовали или болтали о магазинах, а может, и то, и другое. И сама стойка, разумеется, была сделана в виде большого бутерброда с сосиской. Гигантизм был везде: дома в форме рыбины, или щенка, или мороженого в стаканчике перемешивались с огромными замками из папье-маше. Это все напоминало мне Всемирную выставку тридцать третьего года, но было еще круче. Люди ели прямо в машинах.Но пока что я ехал по спирали, огибающей основание Беверли-Хиллз. За заборами, на грязноватой зеленой траве стояли шикарные особняки – двух-, трехэтажные, покрытые белой и желтой испанской штукатуркой или построенные из красного и белого английского кирпича. В богатых северных пригородах Чикаго не было ничего подобного.– Это дом Роберта Монтгомери, – сказал таксист, затаив дыхание и притормозив, прежде чем въехать на частную дорогу.– И что? – спросил я незаинтересованно. В конце концов, что это значило для меня? Лишь еще один двухэтажный «сельский домик» в колониальном стиле с белыми рамами и из белого кирпича, окруженный садом. И дом, и сад примостились на склоне горы. На их фоне виднелась еще одна гора. Черт, да таких домишек в Чикаго – каждый третий.Мы проехали по извивающейся дорожке вверх по наклонному газону. Множество деревьев, но ни одной пальмы. Было ясно, что у этого Монтгомери водились деньжата и он не боялся их тратить. Было ясно и то, что этот парень скорее предпочтет не жить в Голливуде, чем превращать это место еще в один уголок Новой Англии.Я вышел из такси и вручил водителю купюру в десять баксов.– Храните ее.– Спасибо, – ответил он. – Вы что, знаете Роберта Монтгомери?– Нас с ним водой не разольешь.– Я тоже актер, – серьезно произнес водитель.– Как и все мы, – ответил я ему и, повернувшись, пошел по тропинке.Я постучал в блестящую белую дверь. Вскоре она распахнулась, и передо мной предстала маленькая, привлекательная женщина лет тридцати. У нее были светло-каштановые, волосы и приятная улыбка. Говоря со мной, она расправила свое бело-голубое ситцевое платье.– Вы, очевидно, мистер Геллер, – заявила она. Я держал свою шляпу в руках. Единственное, о чем я мог думать, – так это о том, что я не почистил зубы после чертового шестнадцатичасового перелета.– Да, это я, – проговорил я, дивясь своей сообразительности.– А я – миссис Монтгомери, – сообщила женщина.Да я и не думал, что передо мной – служанка.– Рад видеть вас, мэм, – вымолвил я. Она протянула мне руку, и я пожал ее. Ее кожа была нежной и прохладной, и я скорее не пожал, а просто подержал ее руку.– Проходите, пожалуйста, – пригласила она меня, взяв мою сумку. Хозяйка грациозно отступила в сторону, и я прошел в дом.Стены в холле были обшиты сосной и везде чувствовался запах хвои. Это напоминало мне запах лосьона Пеглера, который мне нравился до того, как я встретил Пеглера. Миссис Монтгомери остановилась перед изысканной картиной в раме, которая была здесь совершенно не к месту. На картине была изображена группа болванов явно королевского вида, сидевших в карете.– Эта картина – специальный приз, – объяснила хозяйка. – Мы были в Англии во время Серебряного юбилея и это копия юбилейного портрета с автографами. Картина была написана Маннингсом.– Маннингс. Ну да.– Да. Это королева Мария и король Георг V по пути в Эскот. Еще в карете сидят принц Уэльский и его брат, которые, разумеется, впоследствии стали королем Эдуардом VII и королем Георгом VI.– Да, конечно.Лестница плавно поворачивала налево. С левой стороны была светлая столовая, в которой стояла темная мебель из красного дерева американского производства. Стены были оклеены обоями, на которых были изображены сцены Американской революции: голубые жилеты весело сражаются с белыми жилетами. Мне кажется, я знаю, чьими пращурами стали королева Мария и король Георг V. За окном, расположенным в нише, рядом с прозрачными занавесками из желтой ткани, стоял маленький овальный столик. А за маленьким овальным столиком сидел Роберт Монтгомери. Он читал «Дейли вэрайети». Перед ним стояла чашка кофе.– Мистер Геллер уже здесь, Боб, – сказала миссис Монтгомери. Монтгомери поднялся и улыбнулся мне. Это была та самая изысканная улыбка, которую я видел во множестве легких комедий. Но это была и изысканная улыбка убийцы из фильма «Ночь Должна прийти».Он был сложен примерно как я, около шести футов роста, весил около ста семидесяти фунтов. На нем был наряд, состоявший из белой рубашки и просторных коричневых брюк. Как и мне, ему было тридцать с небольшим. У него были голубые глаза и каштановые волосы. Нельзя сказать, чтобы он был ошеломляюще красив, точнее, у него было одно из тех лиц, которые кажутся одновременно и мягкими, и сильными. Но вы сразу ощущали, что находитесь в обществе человека необыкновенного.Мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие было сильным и уверенным. Против ожидания, его ладони не были изнеженными, как у всех кинозвезд. Я понял, что этот человек еще в недавнем прошлом занимался физическом трудом.– Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне, – пригласил он меня, указывая рукой на стул, стоящий возле столика.Он сел, и я сел.– Мы ждали вас к завтраку. Французские тосты вас устроят? Апельсиновый сок и кофе?– Конечно. Очень любезно с вашей стороны. Боб сложил газету и положил ее сбоку от себя. Теперь перед ним осталась лишь чашка кофе – он в самом деле не завтракал, ожидал меня.– Я знал, когда вы приедете, – сказал он, пожимая плечами и слегка улыбаясь. – И я знаю, каково это – летать на самолете. Вы кое-как перекусили в кафетерии и все. И вместо того чтобы поспать в дороге, вы страшно измучились, не так ли?Так и было. Я этого даже не заметил, но я чертовски устал.– Думаю, я и вправду устал, – проговорил я.– Вы можете немного отдохнуть, пока вы здесь. Оставайтесь у нас хотя бы на вечер. Я заказал вам номер в отеле «Рузвельт».– Да, я так и понял. Спасибо.– Спасибо вам за то, что вы приехали по такой просьбе.Его жена принесла еду и поставила ее на стол. Никаких слуг; во всяком случае, видно их не было.– Выглядит аппетитно, – сказал я ей, и это было правдой.– В нашем доме всегда завтракают в одиночестве, – сообщила мне она. – Думаю, Боб будет рад вашей компании.Они улыбнулись друг другу – довольно тепло, – перед тем как она ушла. Это был цивилизованный дом – в этом сомневаться не приходилось. Конечно, имея такие деньги, как у них, можно позволить себе быть цивилизованными.На вкус завтрак был такой же замечательный, как и на вид. Сок с мякотью из калифорнийских апельсинов был свежевыжатым. О деле мы не разговаривали, а лишь обсуждали мой полет и обменивались ничего не значащими фразами. Лишь однажды он спросил меня, что я думаю о переизбрании Франклина Рузвельта на третий срок. Я сказал, что толком не знаю говорили ли об этом официально. Монтгомери ответил, что не говорили, но что в ближайшее время такое заявление будет сделано. И я сказал, что, вероятно опять буду за него голосовать.– Я работал на него в тридцать третьем и тридцать седьмом, – промолвил Боб задумчиво и серьезно, – но это противоречит моей натуре – голосовать за любого президента в третий раз. Слава Богу, у нас не королевская власть.Был здесь юбилейный портрет или не было?– Вы понравились мне в том фильме, где вы играли убийцу, – сказал я.Боб улыбнулся, но это была не улыбка киллера.– Мне эта роль понравилась больше всего, – признался Роберт.– Вам, кажется, вручили за ее исполнение награду Академии киноискусств?– Да, – он засмеялся. – А вы знаете, что Академия киноискусств и наук действительно существует?– О, не совсем, не знаю.– Это профсоюз компании. – Вот теперь он улыбнулся улыбкой киллера. – Профсоюз провалившейся компании. Дело в том, что Лу Б. Майер хотел бороться с любым узаконенным союзом актеров и директоров. Предполагалось, что Академия станет арбитром в делах между студией и гильдиями. Вы можете себе представить, насколько эта организация была беспристрастной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43