В пятницу вечером. На презентацию теплохода «Люкс».– А это что такое?– Новый теплоход Тони Корнеро, специально оборудованный под казино. Бен был одним из партнеров Тони, когда у него был другой пароход – «Рекс». Хочешь побывать на «Люксе»? Ты можешь отправиться вместе со мной.– Это было бы прекрасно.– А сейчас, если позволишь, – сказал Рафт, вставая и затягивая пояс халата, – я пойду немного посплю. У меня сегодня на вечер запланирована одна встреча. Глава 12 Беверли Хиллз не всегда было таким престижным местом, каким оно стало позже. На Голливудских холмах селились актеры, которым был закрыт доступ в высший свет и элитные клубы Лос-Анджелеса. Они строили себе сказочные особняки, выбрасывая деньги на возведение домов один причудливее другого. Одним из первых таких голливудских особняков было шестнадцатикомнатное «Соколиное гнездо» Рудольфе Валентине. Этот дом он построил за год до своей смерти.Расположенное на склоне холма, это двухэтажное строение впечатляло своими размерами, но мне оно показалось чем-то вроде большой казармы – с белыми стенами и украшенной фестонами красной черепичной крышей. Особняк располагался в живописном месте. Словно зеленым поясом, его окружало множество деревьев, которые, однако, не закрывали вид на близлежащие холмы, Лос-Анджелес и даже остров Каталина.Стоял июльский теплый полдень. Общий вид особняка, утопавшего в зеленом море, создавал впечатление чего-то нереального, киношного. Это была Калифорния, где реальная жизнь и кино слились воедино.Я оставил свой «форд» на открытой бетонной площадке рядом с воротами виллы. Вокруг не было видно следов каких-либо других автомашин, хотя рядом была конюшня, переоборудованная под гараж. Я прошел через арочный проход и приблизился к двустворчатым дверям дома – огромным дубовым плитам, о которые, наверное, можно было разбить кулаки, пытаясь достучаться до хозяев. Наверное, благодаря таким дверям и изобрели звонок, и в «Гнезде Сокола» таковой имелся. Я позвонил.Затем еще раз.Рафт звонил сюда по телефону, чтобы предупредить о моем визите, и Вирджиния должна была знать, что я еду к ней, и быть дома. Прошло всего лишь около пятнадцати минут после телефонного звонка Рафта, но на мои звонки в дверь никто не откликался. Я позвонил снова. Звук звонка, похожий на мягкий перезвон курантов, приглушенно отзывался за массивными дверями.Наконец они открылись, и между дверными створками появилась она – с полуулыбкой на лице, с распущенными, длинными до плеч подкрашенными в рыжий цвет волосами и смеющимися серо-зелеными глазами. Нет, ее глаза, конечно, не говорили «ха-ха-ха» или что-нибудь в этом роде, но вы, надеюсь, меня поняли.Я еще не сказал вам, что она была голой? Так вот, она была совершенно голой. Признаюсь, я слегка опешил. Это уже была вторая голая красотка за сегодняшний день. Может быть, у них так принято в Калифорнии? Поди разбери!– Привет, Геллер. Тысячу лет тебя не видела. Проходи.У нее по-прежнему было ее алабамское произношение, но мне показалось, в нем стало меньше мелодичности. Голос ее несколько погрубел, но это, может быть, добавило ей чуть-чуть шарма, и она, как и раньше, произносила слова невнятно, проглатывая их. Сказать, что она была пьяной, было бы несправедливо, но и назвать ее трезвой было нельзя.Я последовал за ней через огромный холл с высоким потолком, где вполне уместился бы мой номер в отеле «Моррисон» и еще осталось бы место для танцевального зала.Внутреннее убранство дома было роскошным – на стенах висели старинное оружие, гобелены, чеканка. Но я мало обращал внимания на всю эту дорогую утварь. Я следовал за обнаженной женщиной, чье тело было бело-кремового цвета – такого же, как у статуэтки из слоновой кости, которая стояла на столике в холле. Покачивая бедрами, которые явно были не из слоновой кости, она провела меня в большую гостиную, где подошла к пылесосу, стоявшему у стены, и начала уборку. Эта штуковина гудела довольно громко, но она все же перекричала ее:– Я прошу извинения, но я не слышала, как ты позвонил в дверь. Геллер!– Все о'кей! – прокричал я в ответ.Она продолжала пылесосить, прочищая восточный ковер с причудливым орнаментом, расстеленный у облицованного белым мрамором камина. Над камином висела картина, как я определил, принадлежавшая кисти какого-то старого голландского живописца. Кажется, это был Рембрандт. Мне было сложно разглядеть картину из-за пелены табачного дыма, которая заволокла всю комнату.Она выключила пылесос, резко нажав ногой на выключатель, скорчив недовольную гримасу, рыча и ругаясь.– Ненавижу этот проклятый дом, – сказала она.– Да, – сказал я, сидя на мягком комфортабельном диване, оглядывая дорогую антикварную мебель, стены, окрашенные в нежные пастельные тона. – Это помойная яма, иначе не скажешь.Она сделала такое лицо, как будто собиралась плюнуть на ковер. Пол в тех местах комнаты, где он не был застлан ковром, блестел как зеркало – хоть катайся на коньках. Гостиная была безукоризненно прибрана, и, казалось, все в ней было расставлено как нельзя лучше. Лишь одно вносило дисгармонию в этот идеальный порядок – голая женщина с электропылесосом.– Я предупредила эту суку, что пристрелю ее, – сказала она, отставив пылесос и подойдя к низкому деревянному кофейному столику, стоявшему рядом с диваном, где я расположился. Она встала как раз напротив меня и зажгла сигарету, взяв ее из коробки, вырезанной из поделочного камня желто-зеленого цвета и отделанной серебром. Зажигалка, которой она пользовалась, тоже была сделана из того же желто-зеленого камня. Я мог – не поворачивая для этого головы и не кося глазами – видеть рыжеватые волосы на ее лобке, подстриженные в форме сердца. И я не стал отводить глаза в сторону.Она наклонилась, взяла полупустую бутылку с мятным ликером – при этом ее полные груди слегка раскачивались – и наполнила бокал с растопленным льдом – это был далеко не первый ее бокал. Затем она поставила бутылку назад, на столик – рядом с лежавшим тут же револьвером тридцать восьмого калибра системы «Смит и Вессон». Она запрокинула голову назад вместе с бокалом и почти осушила его до дна. Потом снова наполнила бокал, прикончив таким образом бутылку. Затем она с интересом посмотрела на меня.– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она.– Не откажусь.– Что?– Ром.– Со льдом?– Почему бы нет?Вирджиния подошла к встроенному в стену бару; она двигалась так, словно олицетворяла женское сексуальное начало. Как человек, она мне не нравилась, но сейчас я смотрел на нее как на женщину. Да, находясь в возрасте тридцати лет, она, конечно, была уже не первой свежести. Но ее тело было еще молодым; лицо же Вирджинии Хилл, некогда весьма привлекательное, показалось мне постаревшим по сравнению с тем, что я видел тогда, на вечеринке в 1938 году. Под глазами у нее появились небольшие мешочки, а вокруг глаз – морщинки. У рта тоже образовались заметные складки – свидетельства ее жизненных передряг.Но ее молочно-белое тело, еще довольно упругие груди и выстриженное рыжеватого цвета сердечко на пикантном месте могли подарить еще немало сладких мгновений.Правда, прямо передо мной на столике валялся «Смит и Вессон» – словно напоминание о своеобразных представлениях о правилах этикета у его странного хозяина.Хозяйки.Она передала мне через стол широкий бокал с ромом и льдом.– Пей до дна и будь здоров, приятель, – сказала она, поднимая свой бокал с ликером. – Завтра не наступит никогда, а если и наступит, тебя уже может не быть на этом свете.Я сделал приветственный жест своим бокалом, ничего не сказав, – ибо что можно было добавить к ее оптимистичному тосту? – и отхлебнул рома.– Я надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она, жестом показав на свое голое тело. – Сегодня немного жарковато, а у нас не работает кондиционер.– Я совсем не против, – сказал я, отметив про себя, что в доме довольно прохладно; я ощущал легкий ветерок, пробивавшийся откуда-то в гостиную. – Я вот только чувствую себя так, словно надел на себя слишком много.Она улыбнулась, держа перед глазами бокал:– Может быть, мы что-нибудь придумаем на этот счет.– Я думал, что ты подружка Бена Сигела.– Верно. Он убьет меня, если узнает.Она сказала это с таким выражением лица, что я подумал, что для нее такая перспектива была и забавна и волнующа.– Давай я пока останусь в одежде. Для чего тебе этот револьвер?– Револьвер? – Ее глаза последовали за моей рукой, направленной в сторону «Смита и Вессона». – А... это. Я собиралась убить эту суку.– О какой суке ты говоришь, Джинни?Она прищурила глаза:– О моей домработнице, этой мексиканской девчонке. Она не может как следует убраться в доме. Я вынуждена заниматься уборкой после нее, чтобы навести порядок. Кроме того, я думаю, что она приворовывает в доме, пока меня нет. – Она обошла стол и села рядом со мной. Положила ноги на кофейный столик; ногти на пальцах ее ног были покрыты красным лаком.– Я, возможно, не произвожу впечатления хорошей хозяйки, – произнесла она с чувством собственного достоинства, – но я неплохо могу вести домашнее хозяйство. Ведь я подняла на ноги своих сестер и братьев.– Большая семья?– Десять детей, а в доме ни цента. Ты когда-нибудь просыпался среди ночи, увидев какой-нибудь кошмарный сон, Геллер?– Конечно. У меня бывают рецидивы после перенесенной во время войны малярии. Тогда мне снятся кошмары.– А мне снится один и тот же страшный сон. Я отбываю в камере пожизненное заключение. Внешне – это тюрьма с решетками на окнах, с высокими стенами вокруг, а внутреннее убранство – точь-в-точь мой старый обветшалый дом в Алабаме. Это действительно была тюрьма. Мои родичи постоянно ссорились. Мать убегала из дома, потому что отец лупил ее. – Она сделала большой глоток из своего бокала.Это, конечно, была иная история, нежели та, которую она рассказывала репортерам. Обычно для них у нее было припасено несколько рассказов о ее ранней жизни, и все они были своего рода прелюдией к ее последующему превращению в светскую даму, хозяйку салонов и гостиных.– Моя бабушка, чтобы прокормиться, была вынуждена собирать хлопок на плантациях в штате Джорджия. Ей было тогда уже восемьдесят лет. Я молила Бога, чтобы он уберег меня от такой участи.– Как мне кажется, – сказал я, глядя на ее длинные ноги, покоящиеся на кофейном столике рядом с револьвером, – хлопковые плантации тебе вряд ли угрожают.– Хотелось бы надеяться.– Ты не собираешься на самом деле пристрелить свою домработницу, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.– Возможно, и нет, – согласилась она. Она выглядела несколько протрезвевшей, несмотря на выпитую бутылку ликера. Наверное, этому способствовали воспоминания о прошлом. – Думаешь, почему я ничего не надела на себя? Просто у меня сегодня черт знает какое настроение. Кого-нибудь трахнуть или с кем-нибудь потрахаться.– Почему бы тебе не накинуть что-нибудь на себя, – сказал я. – Ты выглядишь потрясающе, но я приехал сюда, чтобы забрать свою девушку, а не совращать ее босса.Она посмотрела на меня, повернувшись вполоборота; ее улыбка была широкой, искренней и привлекательной – чуть похожей на улыбку Пегги.– Ты достаточно мил, Геллер, – сказала она. – Я думаю, что Пегги следовало бы оставаться в Чикаго, выйти за тебя замуж или что-нибудь в этом роде.– Или что-нибудь в этом роде, – согласился я.– Однако тебе будет трудно вернуть назад такую амбициозную девушку, как она.– Амбициозную?– Да, у Пегги есть голова на плечах. И не только голова.– Мисс Хилл, вы несколько своеобразно выражаете свои мысли.Она поднялась, сказав чуть надменно:– Прошу извинить меня за мой плохой французский, – и вышла из комнаты. Я не мог сразу определить, всерьез ли она говорит или подшучивает надо мной. Так или иначе, у нее был великолепный зад.Наверное, я по-настоящему любил Пегги Хоган, раз предложил Вирджинии Хилл одеться, несмотря на то, что с самого начала моего визита к ней мое мужское начало отнюдь не дремало. К счастью, оно чуть притомилось к тому времени, когда она вернулась в гостиную, одетая в белую маечку и шорты, как Лана Тернер в фильме «Почтальон всегда звонит дважды». Я помнил, чем закончился этот фильм, и это помогло мне утвердиться в решимости до конца оставаться в брюках и держать себя в руках.– Не хочешь ли еще рома? – спросила она.– Я еще не допил свой, спасибо, – сказал я, взболтнув содержимое в своем бокале и показывая ей, что мне его вполне хватает.У нее в бокале тоже оставалось немного ликера.– Я еще собиралась убить своего лакея-китайца.– О? Где он?– Он удрал вместе с домработницей и поваром, как только я достала эту штуковину. – Она показала на револьвер и засмеялась: это было похоже на фырканье. – Жалкие курицы. Я даже не сделала ни одного выстрела. – Она обвела взглядом гостиную. – Я ненавижу это жилище.– Почему?– Потому что его обставили так, словно собирались открыть здесь публичный дом.– Почему бы тебе не сделать перестановку? У тебя есть деньги, как я слышал. Этот огромный портфель, который ты всюду таскаешь с собой, набит деньгами, если верить тому, что говорят.– Правильно говорят. Но я не какая-нибудь шлюха, Геллер. Я никогда не просила у мужчин денег для себя. Никогда. Они просто дают мне баксы, даже не спрашивая меня.– Ну, тогда о торговле телом не может быть и речи.– Я тоже так думаю, – сказала она без какого-либо намека на иронию. – Но я не могу сделать в доме перестановку. Хуан убьет меня.– Кто такой Хуан?Она пожала плечами; ее волосы блеснули рыжим огнем. От нее исходил приятный запах – смесь мятного ликера и дорогого туалетного мыла.– Он мой агент. Он был раньше профессиональным танцором, организовывал всякие премьеры, презентации, приемы, вечеринки и тому подобное. Сейчас он стал театральным импресарио и рекламным агентом.– Он живет здесь?– Иногда. Сейчас его здесь нет. Он считает себя пылким, неотразимым любовником. – Она снова засмеялась. – Пылкий любовник: знаем мы, что это такое. Как звали писательницу, которая написала книгу «Итальянцы – паршивые любовники»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37