https://wodolei.ru/catalog/unitazy/uglovye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Крылов все же отвез его в больницу. Там он долго рассматривал рентгеновские снимки ноги, поднимая их вверх, словно закопченные стекла, через которые наблюдают солнечное затмение. Затем воскликнул. Просто чудеса! Все заросло! Прекрасно! Нога в полном порядке! Больше сюда приходить незачем.
Вымыл руки, сел в кресло, задал еще несколько вопросов относительно ноги, о том, как она ведет себя во
время ходьбы. Потом предложил Репнину ^следовать за ним и, пройдя коридор, они вошли в светлую больничную палату, похожую на операционную, где стояла одна кровать. Он, сообщил Крылов, теперь живет здесь.
В дом жены больше не вернется. Его там нет. И нет у него больше дома. Они разводятся. Скоро будет суд.
Репнин молчал. Не знал, что на это ответить. Молча смотрел на Крылова. Сидевший напротив него человек был тот же самый Крылов, что и в Корнуолле — спокойный, крупный, хотя немного осунувшийся. И несколько подурневший. Левой рукой он держал сунутую в рот трубку, однако не курил, а только грыз ее. Лоб был чистый и высокий, но подбородок как-то отвис. Разделенная пробором на две части бородка касалась съехавшего в сторону черного галстука-бабочки. Глаза по-прежнему имели детское выражение, но излом тонких бровей придавал лицу злое выражение. Какими-то веселыми и несерьезными выглядели лишь тоненькие, изумительно тоненькие, будто вереница черных муравьев, усики под огромным носом.
Он не в силах дальше выносить совместную жизнь с этой англичанкой. Хотя в свое время считал, что они доживут вместе до конца дней. Об этом он мечтал, когда женился. Изменяла ему с Беляевым, с Сорокиным, а этот Сорокин утверждает, что и с вами, князь. Ежеминутно ему твердила: «Почему вы не похожи на князя Николая? Почему вы не как князь Николай?»
Крылов трясся от смеха.
Репнин встал.
— Петр Сергеевич, этого я не ожидал от вас услышать. Это какая-то глупая клевета. Вам не следовало со мной так говорить. Это наглая ложь, и я бы просил вас прекратить подобный разговор. Вы же сами этому не верите.— Репнин побелел от ярости и чувствовал, что смешон.
— Конечно, ложь, князь. Что касается вас. А что касается Беляева и Сорокина — чистейшая правда. Я только хотел предупредить, что кто-то хочет, чтобы и вы предстали перед судьей. А мне самому все это абсолютно безразлично. Я в любом случае разведусь, что бы там в суде ни произошло.
— Петр Сергеевич, прошу вас, оставим этот разговор. Я надеюсь, он между нами последний.
И все же Крылову следует подумать о детях, добавил он, уже уходя, в коридоре. Доктор его провожал.
— Из-за детишек я и развожусь, князь!
Задержавшись в дверях, Репнин еще раз добавил,
что Крылову нужно все как следует взвесить, и снова взглянул на доктора. Он поразился жалкому выражению его лица, отекшего, по-видимому, от бессонных ночей.
— Мне необходимо спокойствие в руке, князь,— сказал ему Крылов хмуро.— Каждый день от моей руки зависит по меньшей мере две-три человеческих жизни. Скальпель в руке хирурга прекрасно сечет, но рука не должна дрожать. Врач должен быть спокоен, нужно, чтобы у него в жизни было нечто такое, что бы его успокаивало. Семья, жена, дети, музыка, наконец. Мне это необходимо. А ей нет. Она — секретарь общества дантистов, борется за права женщин. Там ее семья. Принимая Беляева, она даже не соизволит закрывать двери в детскую комнату. Санитарки смеются, даже им стыдно. Теперь дошла очередь до вас. Задалась безумной мыслью переспать с настоящим князем.
Пора было прощаться. Репнин, сам того от себя не ожидая, доктору руки не протянул. Только еще раз повторил, что Петр Сергеевич должен обо всем как следует подумать. И самое лучшее — все же вернуться домой.
Однако доктор вошел с ним в лифт.
— Ни в коем случае! — воскликнул он своим басом.— Нет, нет! Никогда в жизни! Пока поживу здесь, в больнице. Комнатка чистая. Белая. Светлая. Здесь очень хорошо. Домой — ни в коем случае! Тут для меня настоящий рай. Тишина! Если б можно, остался бы здесь навсегда. Но это невозможно.
Окончательно прощаясь с ним внизу у лифта, Репнин повторил, что он все-таки надеется на примирение супругов.
Нет, нет! Только не это! Он дал жене пощечину в Польском клубе. За эту пощечину в суде он дорого заплатит. Таких вещей английский суд не прощает. Его обяжут платить алименты, и детей оставят у нее. Если б не дети, он бы бросил ее сразу после возвращения из Корнуолла. Его лишат детей. Сейчас он всеми силами старается лишь подольше задержаться в этой больнице, чтобы быть поближе к ребятам, хоть изредка
их видеть. Она не позволит им встречаться и не допустит, чтобы они выучили хоть несколько русских слов. Не будь этих детишек, крепко привязавших его к Лондону, он бы уже завтра вернулся в Тверь. Но и это невозможно. Он — белый эмигрант.
Однако то, что Репнин сказал о российском царстве во время спора с Сорокиным, не выходит у него из головы. Очень это ему понравилось. Ники действительно был лишь фотограф. Для меня, князь, Тверь — единственная утеха в жизни. К сожалению, нам возврата в Россию нет и не может быть.
Крылов взял Репнина под руку, словно боялся остаться один. А Репнин немного замешкался, но затем поспешно распрощался с этим человеком, словно сбегая от какого-то наваждения.
Крылов еще сообщил: завтра на день-два уедет в Ливерпуль, в больницу, где работал до того, как связался с этой англичанкой. Для него та больница — самое милое место на свете. А у нее главное — секс. Репнину не стоит разыскивать его, даже по телефону. Он, Крылов, по возвращении из Ливерпуля позвонит сам. Надо будет сделать еще один снимок сустава, для больницы. А эту женщину, хоть она и родила ему двоих детей, он больше не желает видеть, никогда.
Когда Репнин направился к выходу, Крылов резко повернул обратно, но не' вошел в лифт, а стал подниматься по лестнице. Поднимался он тяжело, с трудом.
Швейцар провожал его удивленным взглядом. Но с тем же удивлением он смотрел и на второго русского, который, прихрамывая, уходил из больницы.
Расставшись с Крыловым, Репнин поспешил к станции подземки со странным названием «Слон и Ладья».
В тот день, впервые, он шел на обед к старой графине, в ее дом, расположенный на холме Бокс-Хилл. Надо было еще успеть переодеться и купить цветы. А уже минуло одиннадцать часов.
Эту известную благодетельницу всех русских в Лондоне он видел всего однажды, в русской церкви — высокую, тощую пожилую даму в какой-то странной, сдвинутой набок шляпе. Слышал он и странный рассказ о ее перстне с розовым жемчугом, который ей подарил муж и который она никогда не снимала с пальца. Перстень был баснословно дорог. Она говорила, что не хочет с ним расставаться и после смерти. В память о великой любви.
Все русские в Лондоне твердили, что графиня владеет плантациями на острове, имя которого пишется Сеу1оп, а произносится по-английски Силон. Рассказывали, что в молодости она была похожа на известную балерину Карсавину, которая теперь жила в Лондоне со своим мужем — английским финансистом. Следовательно, в молодости она была очень красива, чего сейчас, глядя на нее, никто бы не сказал.
Когда она познакомилась с Надей, Надя ей очень понравилась. Однако Репнин упорно отказывался от визитов к графине. Сегодня он отказаться не смог, ибо жил в принадлежащей ей квартире. Теперь, после отъезда Нади, он вынужден был принять ее приглашение, но твердо решил, что делает это первый и последний раз.
Он разузнал о графине кое-что, не известное остальным эмигрантам, а именно: она была англичанкой, не русской. Хотя замужем за русским. Графиня это скрывала. Говорила по-русски, словно родилась в России, не хуже генеральши Барсутовой. С каким-то старым, аристократическим, великосветским акцентом, принятым при дворе. Репнин не счел нужным сообщать жене то, что он узнал о старой графине.
Графиня жила в огромной вилле на склоне ходма Бокс-Хилл, а в Доркинге находились ее конюшни. Она слыла некоронованной королевой скачек и владела знаменитыми рысаками. Она сама ухаживала за ними, топая по грязи в сапогах. Когда Репнин возвратился из больницы после встречи с Крыловым, посланная за ним машина уже поджидала у входа.
Попросив портье купить ему букет тюльпанов, Репнин поднялся к себе на восьмой этаж переодеться. Спустя полчаса он уже медленно ехал в направлении Кингстона и Доркинга. Машина выглядела очень странно и была очень стара — из серии первых «роллсов». Закрытая. Черная. В Лондоне ездить в таких машинах считалось признаком изысканности.
Достигнув небольшого местечка, расположенного на пути в Доркинг, и, миновав кладбище с церковью посреди него, они свернули налево и поехали по аллее цветущих каштанов. Часы на колокольне кладбищенской церквушки стояли, и, по-видимому, давно.
Поднявшись по серпантинам этой аллеи, машина оказалась среди зеленого парка и остановилась у входа
в красный кирпичный дом, который скорее можно было назвать старинным дворцом, летней резиденцией. Над дверью, будто наблюдательная вышка, торчала высокая башня. Обросшая плющом.
В дверях Репнина встретил дворецкий в церемониальном костюме, который англичане называют «утренний». Он повел Репнина на второй этаж.
На стенах вдоль французской лестницы из кованого металла была размещена целая галерея старинных картин-портретов. И среди них какой-то испанский король верхом на коне. Все это были копии. Наверху их встретила молодая хорошенькая секретарша графини и проводила Репнина в большую, старинную библиотеку. Сообщила, что его разыскивают уже второй день. Оставила одного. Просила подождать. Сесть не предложила.
Репнин сел.
Все стены комнаты представляли собой роскошные шкафы, где за стеклом располагалось множество очень дорогих книг. Посредине виднелась зеркальная дверь. На полу лежал толстый ковер. На столиках в канделябрах горели лампочки, хотя на дворе светило солнце.
Он ждал довольно долго.
Наконец справа, в огромном зеркале, то есть в проеме зеркальной двери, показалась графиня. Высокая и сухопарая, она была одета в бледно-голубое, старинного фасона платье. Устремила на него взгляд бледно-голубых глаз, прозрачных как у рыбы. В ее волосах переливалась бледно-голубая диадема.— Обычно в Бокс- Хилле ее привыкли видеть в сапогах и с мотыгой в руке. Она вечно окапывала и полола свои рододендроны.
Сейчас с обнаженными жилами на шее, она вся, как мукой, была осыпана пудрой. Очевидно, графиня не сразу точно попала в дверь и слегка ударилась носом о зеркало, отчего Репнин чуть не прыснул. Это напоминало ему их тупого Ваньку, произведенного отцом в лакеи, который, впервые увидев зеркало, сразу же ткнулся в него носом. Диадема в волосах старухи продолжала сверкать.
В этом огромном доме она являла собой очень забавную фигуру. Старуха была не просто тощей и сухой, как палка,—у нее полностью отсутствовали бедра. Седые волосы слегка подсинены. Графиня не сводила с него глаз. Стояла. Не садилась.
Смешавшись, Репнин стоял перёд ней и извинялся, что не позвонил раньше. Телефон не работал. Надя уехала. Приглашение ему вручили лишь на третий день. Она не садилась и не предлагала сесть ему.
Сказала, что обо всем уже информирована своим родственником, сэром Малькольмом. Его идея завезти из России скакунов кажется ей, говоря по правде, безумной, но она не имеет ничего против. Дала согласие участвовать в этой затее.
Ей известно, что он был учителем верховой езды в Милл-Хилле, и она бы хотела, чтобы он взял на себя заботу об этих жеребцах, когда они прибудут, если, конечно, прибудут. А пока ему следует обратиться к ее тренеру, мистеру Джонсу, в Доркинге. Он будет получать ежемесячно неплохое жалованье. Она думает — пятьдесят фунтов. Получит и квартиру, поблизости от Бокс-Хилла, в идиллической деревеньке М1ск1е\ьат. Возле автобусной остановки на Доркинг.
Придется туда переехать. Ее старший конюх в Доркинге его уже поджидает. Он необходим там. Жалованье ему идет с позавчерашнего дня. Джонс, конечно, человек пропащий. Добавила, он, мол, ни на что не годен, но зато преданный. (Она сказал)
Она ждет первой весточки из Америки, от его жены. Надя ему еще не писала? Это дивное создание!
И уставилась на него молча, словно рыба.
Репнин подумал, что это конец. Понял — с сего момента он, по сути дела, просто ее конюх. В замешательстве дважды сказал ей по-английски спасибо. Особенно его смутило, что в разговоре с ним она ни слова не произнесла по-русски. А графиня вдруг, как-то вытянув шею в его сторону, спросила уже тише: верно ли, что в России он был как бы лордом, чем-то вроде принца. Ей так сказали. Это правда?
Тогда, иронически усмехнувшись, Репнин ответил, что она права.
На что графиня, зардевшись, воскликнула: она надеется, большевиков скоро метлой выметут из России. А пока надо подумать, что бы еще можно было для него сделать. То, чем он до сих пор занимался в Лондоне,— это все временно. Он создан для лучшего. Последние слова она произнесла с кокетством. И прибавила, пока, мол, он вынужден нести свой крест (так и сказала. Хотя прежде
он видел эту старую даму лишь однажды, в русской церкви, у него тогда сложилось о ней совсем иное представление, нежели сейчас. В тот раз она показалась ему истинной аристократкой, олицетворением добродетели и милосердия, к тому же веселой и щедрой. И говорила тогда она только по-русски, как прирожденная русская.
Сейчас графиня смотрела на него ледяным взглядом. А затем исчезла в зеркале посреди стены, между двумя книжными шкафами. Ее сменила хорошенькая секретарша, попросившая Репнина немного подождать. Обед будет подан минуты через три. Дворецкий его проводит вниз. Репнин понятия не имел ни о каких русских скакунах, которых величественный шотландец собирался завозить, не знал и где расположены конюшни графини в Доркинге. Все это явилось для него абсолютно новым и неожиданным. Секретарша вручила ему также конверт. В нем оказались билеты на выставку лошадей в королевской резиденции 1Утйзог и на скачки, которые должны были состояться в следующем месяце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97


А-П

П-Я