Те, кто помоложе, приехали на море, разумеется, не для того, чтобы, развалясь на стульчике, с раскинутыми ногами и отвалившейся нижней челюстью дремать под музыку. Молодые приехали на море в поисках приключений. Любовные парочки — в надежде скрыться куда-нибудь в темноте, за калиткой или деревом в парке.
После этого подметальщики розовеющими по утрам небесами находили па пляже некие предметы, напоминающие пустую чешую. Это отслужившие свое презервативы. Словно выползок.
Для Англии это неслыханный, небывалый скандал.
Говорят, эти предметы импортируются из Европы. С континента. В прежние времена Англия таких вещей не знала, это утверждается совершенно категорично. В прежние времена подметальщики под розовеющим утренним небом обнаруживали на берегу вдоль променада разве только отдельные пары пожилых людей стопроцентно морального поведения, пробуждающихся после кое-как проведенной на стульчиках ночи, закутанных в газеты, плащи и пледы, привезенные с собой. Мужчины, отряхнувшись, приносили из соседней чайной стаканчик чая своим супругам, подавая его с трогательной сексуальной размягченностью в голосе: «Выпей чая, дорогая». «Have a cup of tea, darling».
Тем летом, когда Репнин поступил на службу к бельгийскому семейству Лахуров, курортные местечки на море стали благоустраиваться. Возводились новые отели, кемпинги, танцевальные павильоны. В кемпингах и женщины и мужчины ходили полуголые в любое время суток. За кегельбаном и танцевальным павильоном соорудили прозрачный аквариум. Но вместо рыб в нем демонстрировались оголенные девушки в масках для ныряния.
Новые веяния, занесенные сюда из Америки.
Три дня ежегодного отдыха преобразились в четырнадцать оплаченных. Прогресс был очевидным, тем более странно было слышать мнение некоторых постояльцев отелей о том, что раньше, мол, эти каникулы все-таки были веселее. Рождаемость в Англии никогда не была столь высокой, как в тот год, когда закончилась война и мирное время вернуло домой армии сражавшихся.
Но и от старых времен осталось довольно. Это ощущалось по всей той публике, которая, как и Репнин, спокойно дожидалась, когда сможет беспрепятственно внести в поезд свой багаж.
Глава семейства, даже из разряда «белых воротничков», мог разориться для детишек не более как на мороженое в вафельном фунтике. Мороженое и на море пользовалось большой популярностью.
Мороженое любят все. В Лондоне мороженое расходится за день миллионами штук.
Таково примерно было содержание его первых писем в Лондон жене и ее тетке в Америку, прибывших из маленького местечка на океане по названию St. Maw-gan. Надя с грустью отметила горькую нотку в его письмах, тетку эти его письма, полученные после долгого перерыва, поразили своей саркастичностью.
Когда-то из Керчи ее вывозил гвардейский капитан Барлов, она была обязана ему своим спасением, но ей гораздо больше нравился Репнин. И княжна лишь тихо проливала по этому поводу слезы, ибо женщина не всегда вольна в выборе друга по сердцу. Тогда, в Крыму, Надина тетка была еще очень молода и красива, а теперь уже разменяла пятый десяток и помимо высокооплачиваемой должности в одном из больших отелей Нью-Йорка имела собственный бутик дамской бижутерии. Надя никогда не просила у нее денег. Письмо Репнина пришло к ней после едва ли не двухлетнего молчания. И прочитав его, она долго и горько плакала. (Мария Петровна не нашла своего счастья в жизни.)
Что же касается героя нашего романа, то по прибытии поезда на станцию New Quay, он вышел из вагона и отправился получить свои багаж, ибо в Англии , багаж перевозится отдельно от пассажиров в последнем вагоне, по пути расспрашивая о том, как ему попасть в частный отель, дом отдыха польских переселенцев, поддерживаемый попечительством одного лондонского общества старых дам-благотворительниц. (На такси, как сказали ему, до St. Mawgan рукой подать.)
И вспомнились ему почему-то в этот миг отрубленные на пне головы елизаветинцев из книги, которую он читал по пути к побережью Атлантики, и особенно запомнившееся ему стихотворение, посланное Елизавете Первой одним ее дворянином, адмиралом, обращавшимся к королеве по имени Синтия. Стихотворение называлось: «Синтии — последняя книга океана». («The Last Book of the Ocean to Scinthia».)
Странное чувство возникло у Репнина, когда он очутился на привокзальной площади и стал искать какой-нибудь транспорт: ему казалось, будто он насовсем уехал из Лондона и от своей жены, которую любил, и что больше никогда не вернется туда, откуда приехал. А если и вернется, то другим, неузнаваемо изменившимся человеком. Встревоженный этими мыслями, он пытался вообразить себе Надю в их новой квартире, вообразить себе ее живой и милый образ, а в ушах его звучали последние слова, которые она сказала на прощание: как жаль, что у них нет ребенка. Хотя бы одного. За двадцать шесть лет брака он впервые слышал от нее такое. Репнин остановился и стал ждать носильщика с багажом.
В голове его вертелись вопросы: почему он едет в это местечко St. Mawgan, о котором он никогда раньше не слышал, зачем, для чего?
МУСТАФА
Ни в письмах жене, ни в письмах к ее тетке в Америку Репнин не рассказал о своем путешествии в поезде, следовавшем до самой крайней точки Европы, к Атлантике. Не рассказал он и о том, как долгие часы провел перед лондонским вокзалом в длинном хвосте отправляющихся на запад путников, застывших в сдержанном безмолвии под прямыми лучами распалившегося напоследок августовского солнца, осыпавшего их тучами золотых стрел. В здание вокзала пускали по восемь-десять человек, не больше, и когда они исчезали за дверьми, снаружи как бы оставались их тени. Очередь медленно продвигалась. Сотни и тысячи людей стояли в ожидании. Долгими часами, весь день напролет толпа шаг за шагом, безмолвно и неторопливо, как на похоронах, продвигалась к вокзальным дверям. Они сдавали целые горы багажа. Семьи старались не потерять друг друга. Слышались всхлипывания плачущих детей, которые все время что-то спрашивали у взрослых. Хотя очередь и состояла в основном из представителей так называемого «низшего» сословия, все эти люди были страшно предупредительны и старались, как могли, помочь друг другу погрузиться в поезд.
Старуха Панова забронировала Репнину место в вагоне. Войдя в купе, он тотчас же забился в свой угол и, поскольку сгущались сумерки, а на вокзале было темно, включил над головой маленькую лампочку, приготовившись читать. Он взял с собой в дорогу книгу с портретами королевы Елизаветы I и описанием того столетия, того двора, той Англии. Эта книга из времен его молодости Надиной заботой из Парижа прибыла с ними в Лондон, и, будучи извлеченной со дна сундука в Милл-Хилле, перекочевала в карман его пальто для чтения в дороге. Пусть он в Лондоне будет сапожником, сказала ему Надя, но в дороге он должен быть потомком Никиты Репнина. Напротив него в купе ехала дама с мужем и маленьким сыном. А слева от него разместилась тихая супружеская чета. Вначале, безмолвно двигаясь по купе, они расставляли багаж, а после сели и закрыли глаза. Маленький мальчик напротив таращил глазенки, рассматривая Репнина. Концом своих ботинок он незаметно для самого себя колотил Репнина по колену. Казалось, мальчик недоумевал: кто этот человек, откуда он взялся и зачем едет с ними в одном поезде? Глазенки мальчика, полные любопытства, так и сверлили Репнина. Но обратиться к нему вслух малыш все же не решился.
Когда поезд выехал из здания вокзала, в купе немного посветлело, но, несмотря на летнее время, за окнами быстро спускались сумерки.
Хотя по случаю отъезда на каникулы большинство путников и постаралось принарядиться в лучшую свою одежду, в глаза сразу бросалась их бережливая бедность и скромность. Ее как бы подчеркивала элегантность голубой и белой униформы обслуживающего персонала, разносившего чай. Так выглядели английские офицеры в оккупированных странах. Единственным заказом путешественников был дешевый чай.
Поскольку Репнин и этого для себя не заказал, молодая женщина, сидящая рядом со своим малышом, с милой улыбкой, нерешительно предложила ему апельсин. Должно быть, он иностранец — заметила она. А ехать им долго.
Прелестно сложенная до пояса, женщина эта, видимо, страдала слоновой болезнью и имела тумбообразные ноги. Она перехватила взгляд Репнина и залилась краской. Потом стала укладывать мальчика и сама закрыла глаза, как бы стараясь уснуть, но следила за ним сквозь ресницы. Он уткнулся носом в книгу. Женщина, сидевшая слева от него, задремала. У этой пожилой дамы была голубоватая прическа. Чтобы освободить место для своих жен и детей и дать им поспать, мужья стояли в коридоре и, переговариваясь негромко, курили трубки.
Поезд медленно продвигался по лондонским пригородам, безобразным вдоль железнодорожных путей, с одинаковыми домиками и обязательными одинаковыми маленькими садиками позади. Вечер тихо спускался на зеленую ПОЛОСУ вдоль железнодорожных путей, растворяя ее прозрачной пелене тумана и еще через каких-нибудь два-три часа они выбрались на простор волнистой равнины, где проводила учение английская артиллерия. В глазах его все еще мелькали мигающие огоньки бесчисленных ответвлений лондонского железнодорожного узла, а на первой станции, где остановился поезд, в сгущавшейся темноте возникли воспоминания о давних временах, когда ему пришлось впервые здесь побывать.
Это Солсбери, сказал он себе. Кафедральный собор. Знаменитая колокольня. Ее изобразил живописец Кон-стебл на одном из своих полотен. В этом городке Репнин провел однажды два дня. И вот сейчас городок со своей колокольней проплывает перед ним в затемненном окне поезда. Он был здесь семь лет назад. И все ушло куда-то. В чем смысл того, что он некогда сидел здесь, на скамье, и смотрел на эту колокольню, созданную руками бог весть когда живших на земле неведомых ему, скрытых от него временем людей? Какую роль играет в его жизни это сооружение глубокого прошлого? Что значит прошлое в его и Надиной судьбе? Какое страшное различие между тем прошлым и нашими воспоминаниями о нем. Возможно ли, что он когда-то будет вспоминать свою Надю не такой, какая она сейчас? Знакомым Надиным англичанкам из всего, что с ними было в Монте-Карло, запомнился лишь Мустафа, красивый марокканец, и его кофе.
А поезд все мчался в ночи, унося путешественников к океану. Бег его ускорялся, и Репнин вспоминал другие города и городки Англии, где довелось ему провести день-другой с поляками, прибывшими сюда из Португалии. В городе Эксетер он прожил два месяца. Но сейчас он даже не остановится там. Кому в действительности принадлежат эти места — ему ли с его воспоминаниями о них или англичанам, которые родились здесь? Как быстро они их забывают, вовсе не интересуясь ими, не думая о них. Городках своего детства, с неизменно одинаковыми крышами, улицами, домами, речушками, протекающими посредине, крестами и кладбищами. Англия не принадлежит англичанам, подобно тому как Лондон не принадлежит лондонцам. Как не принадлежит ему Россия, несмотря на всю его любовь к ней. Они пройдут сквозь них и исчезнут бесследно. Репнин старался не заснуть на своем месте под светом маленькой лампы. Не хотелось показываться посторонним в том виде, в каком приходилось ему видеть по лондонским клубам иных господ, когда они засыпали после обеда, пуская слюни и прикрыв лицо газетой «Тайме», сползающей на колени.
Ну что ж, значит, для всех, и для него в том числе, существуют два мира — реальный и призрачный. Но никто не знает, что такое то или другое. Он и сам не знает этого.
Надя сунула ему в карман плаща книгу для чтения в дороге. Книга эта из эпохи Елизаветы I рассказывала о тайных мужьях королевы и ее официальных любовниках, пребывавших в состоянии вечной неуверенности в завтрашнем дне. Говорилось там об адмиралах, лордах, писателях, о театре. Название одной комедии того времени совершенно ошеломило его: «Каникулы обувщика». «The Shoemakers Holiday». Но может быть, это он, живший более трехсот лет тому назад? Прислонясь лбом к оконному стеклу и уставясь во мрак, Репнин в отчаянии думал о том, что невозможно спастись от этих совпадений, от этой устрашающей похожести, а может, тождественности. За окном ничего нельзя было рассмотреть. Лишь изредка мимо проносились огоньки каких-то станций да капли редкого дождя. Одна капля стекала по оконному стеклу, как будто по его щеке.
Одна из бесчисленного множества. А сколько их вообще?
Он пытался вновь продолжить чтение, но, глянув в темноту за окном, увидел, точно в зеркале, себя — такого, каким он покинул когда-то Россию, и перед ним, сводя его с ума, возникли вновь давние картины: ночь, Черное море, погрузка в Керчи на пароход. Надю и ее тетку провели сюда тайно, в последнюю минуту. И вот уже в памяти всплывает бревно — по этому бревну из береговой грязи они спешно взбираются в шлюпку, неподалеку в море виднеется силуэт парохода, старой посудины, накренившейся набок. На берегу у бревна давка, толчея, чуть не драка. Штабных погрузили заранее, но после их погрузки на берегу осталась целая гора сундуков, ящиков с продовольствием, оружия, а на них группа заплаканных женщин, санитарок, горничных, подружек, не поместившихся на пароход. Озаренная светом, падавшим на них и частично на воду, стояла Надина тетка, знаменитая красавица, она прибежала на берег в ОДНОЙ НОЧНОЙ сорочке и шинели поверх нее. Эту шинель в последний момент весьма галантно набросил ей на плечи Барлов, целуя ей руку. Репнин слышал, как он ей говорил: «Je uous еттёпе a condition que,..» l И еще что-то бессвязное.Подле княжны на чемодане сидела девчушка со щенком на коленях, щенок сипло тявкал. Девчушка плакала. На щенка ниспадала прядь ее золотистых волос, освещаемая лампой всякий раз, когда тетка склонялась к ней и гладила по голове. Барлов замучился, оберегая их от солдатни, грузившей офицерские чемоданы на пароход. Самое страшное, если их обманут и, не взяв на пароход, оставят ни с чем на берегу. Со стороны города слышались звуки отдаленной стрельбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97