Время от времени сильные порывы ветра разрывали на миг пелену тумана, и тогда, точно призраки, маячили у левого борта парусника мачты и темный корпус стоявшего на якоре большого барка дальнего плавания «Анны-Доротеи», но тут же все опять исчезало в плотном, словно мокрая вата, тумане. Близкие и отдаленные звуки колоколов, сигнальных рожков, пароходных гудков, доносящийся из порта скрежет кранов и почти непрерывная, наводящая тоску разноголосица говорили о том, что «Каугатома» со своими заботами была не единственным кораблем и населенным местом на этом свете.
Капитан Тиху быстро вышагивал из угла в угол по своей узенькой каюте, поднялся было на палубу, но вскоре вернулся в каюту и снова начал беспокойно мерить ее шагами.
Тынис Тиху был слишком высок и грузен, к нему не подходило выражение «вертелся как белка в колесе», но метался он на самом деле не хуже белки. Погода выкидывала, будто специально для него, одну шутку за другой, рейс затягивался. А самое скверное — его личные дела были все еще не решены и не упорядочены. Вчера он послал отсюда, из Ставангера, телеграммы обеим — Лийзу и Анете. Сегодня он взвесил свой поступок, и эта двойная игра показалась ему глупым и даже недостойным делом. В деревне вести расходятся быстро, вряд ли останется тайной для Лийзу и Анете, что он послал телеграммы обеим.
Капитан Тиху прислушался. Совсем рядом раздался глухой рев пароходного гудка, и в ответ ему особенно тревожно забили в колокол на «Каугатоме». Когда капитан распахнул дверь каюты, оба звука, смешавшись в один противный вопль, еще острее резанули его слух, а над правым бортом «Каугатомы» навис, все вырастая, черный силуэт огромного корпуса торгового парохода.
— Ударит, черт!— закричал капитан, его поднятая рука сжалась в кулак, и в тот же миг он увидел высоко над собой склоненные через поручни лица чужих моряков... и вот... вот... едва не задев своей кормой корму «Каугатомы», громадный корпус чужого корабля снова скрылся в густом тумане. Только «Каугатома», будто от запоздалого страха, долго еще подпрыгивала на волнах, поднятых винтом парохода, а наглый и низкий гудок чужого корабля доносился уже издалека.
— Проклятая акула!— ругался у грот-мачты боцман.— Еще немного — и наскочил бы!
Капитан не сказал ни слова, смачно сплюнул через борт и удалился в каюту. «Проклятая акула!» Конечно, акула, но истинная акула сама-то и не стоит на капитанском мостике океанской громадины, а сидит где-нибудь в уютном кабинете за тяжелым письменным столом и одним росчерком пера решает судьбы тысяч людей. Капитаны ее пароходов, которых эта акула, может статься, и не знает всех в лицо,— только ничтожные исполнители ее приказов. Легко ли капитану парохода сниматься с якоря при таком тумане? Но приказ получен — плыви! Каждый день стоянки такой громадины стоит увесистой
пачки долларов. Ну и что ж, нанимай буксир, ставь дорогостоящего лоцмана на капитанский мостик — и рискуй! Ну, а если при этом и потонет какой-нибудь стоящий на пути маленький парусник — не велика беда! Любой судья поймет, что случилось это не от злого умысла,— у каждого судебного параграфа есть по меньшей мере по три закорючки, и пусть капитан потопленного парусника считает себя счастливчиком, если он уберется из суда с целой шкурой. У кого сила — у того и право, у кого кошель — за того и суд.
О да, Тынис Тиху собственными глазами видел жизнь во всех пяти частях света, и он не верит, что наступит такая солнечная, счастливая пора, когда тихие курчавые овечки будут мирно резвиться на лугу, у веселого ручья, вкушая сочную траву. Нет, уж если на свете царит какое-нибудь право, то это право не овечек, а волков!
Горе побежденным, горе тем, кто в диком жизненном беге не может оторваться от многих и многих тысяч людей и опередить других! Если бы у его отца, у старого Реэдика из Кюласоо, было достаточно денег, дорога из Кюласоо на мызу и из мызы в Кюласоо могла бы и впрямь стать одинаковой длины, как похвастался однажды под хмельком его отец перед бароном. Но бедному и бесправному арендатору-барщиннику это дерзкое измерение «длины дороги» дорого обошлось, оно сделало еще более невыносимыми прежнее ярмо и унижения, которые коснулись даже его, Тыниса, младшего сына бедного арендатора.
Когда он родился, матери было уже за сорок лет, у нее и без того детей было больше, чем нужно, а он, этот последыш, уж совсем лишний. Когда-то ему рассказывали о человеке, которого выпороли на мызе, а он, придя домой, переложил на спину жены всю свою боль; жена со злости поколотила ребенка, ребенок пнул собаку, собака бросилась на кошку, а кошка в сердцах съела мышь... Впервые он выслушал эту историю, сидя на корточках под маленьким окном в старой, прокопченной хибарке Кюласоо, и сразу запомнил ее, потому что и сам чувствовал себя тогда мышью, на чьей шкуре каждый мог испробовать свои зубы. Двенадцатилетним мальчишкой ушел он в море поваренком на возивший дрова парусник варпеского Антса — на ногах поршни, на голове драный картуз, в кармане рубль, вырученный минувшим летом за продажу ягод (об этом рубле никто из домашних не знал, а то едва ли от него что-нибудь осталось бы).
В течение трех десятков лет этот первый рубль превратился в десять тысяч рублей, вложенных в виде пая в «Каугатому», они сейчас покачивались под Тынисом на ставангерском рейде. Это с трудом добытые деньги, результат великой бережливости и стараний; и порой на него находил страх, что он снова может все это потерять. Ну, авария аварией — корабль ведь застрахован на какую-то сумму,— но есть вещи поопаснее аварий.
Конечно, в Новом Свете, в Америке, власть помещиков не так сильно чувствуется, как в России, но там появились новые помещики — городские помещики, которых гордо величают даже королями: нефтяной король, король стали, король зерна и всякие прочие короли. Если один такой концерн распоряжается своими шахтами, заводами, железнодорожными линиями, сотнями пароходов, хлопковыми и каучуковыми плантациями, площадями земли в десятки тысяч квадратных километров, то он превращается в своеобразное государство в государстве, в его деятельность трудно вмешаться даже правительству, не говоря уже о простом смертном. Даже владелец десятка тысяч рублей в таком концерне подобен таракану среди колес, валов, труб и цилиндров машины океанского парохода.
Вот брат Матис утверждает, что будто бы там, где нет рабов, не могут возникнуть и господа... Он, Тынис Тиху, не верит в это... Рабство не чуждо людям. Человек когда-то превратил свободного лесного волка в своего нынешнего сторожа и ищейку — в собаку (которую он теперь, по его словам, даже «любит» — то есть чьих щенков он сует в мешок с камнями и топит); вольную степную лошадь он превратил в смирное рабочее животное (которое он тоже «любит», во всяком случае намного больше, чем дикую лошадь),— не удивительно, что человек старается превратить в рабов и себе подобных. Вообще, на свете мало народов, которые не вкусили бы в том или ином виде рабства. Ведь и нынешние массы рабочих на фабриках и заводах являются уже наполовину рабами.
Социализм, кооперативы, коллективный труд — мечтания волостного писаря Антона Саара... Тынис Тиху не верит, чтобы какой-нибудь кооператив, какое-либо общественное предприятие смогло дать ему и его деньгам твердое обеспечение. Не слепым разъезжал он долгие годы по различным портам света, он многое видел и подметил, да и вычитал немало. И сейчас в его шкафу, в углу каюты, стоят восьми томная «Всемирная история» и кое-какие книги по экономическим вопросам и фрахтовым рынкам.
В наши дни ни один капитан не может обойтись одними лишь астрономическими и навигационными справочниками да табелями, если он хочет, чтобы корабль не только благополучно плавал по морю, но и кое-что зарабатывал, приносил прибыль! О да, для мелких судов и для карликовых корабельных компаний последнее становится все труднее. Теперь какой-нибудь сильный, безжалостный король концерна легко достигает такого могущества, что в сравнении с ним даже рууснаский Ренненкампф покажется ничтожным пигмеем, который должен глядеть в оба, как бы с него не содрали шкуру. Если, скажем, какой-нибудь главный директор большого концерна заберет в той или иной стране и политическую власть в свои руки (президенту сунет банковский чек, а народ легко обмануть обещанием какого-нибудь нового, лучшего порядка), он сможет далеко превзойти всех нейронов и прочих тиранов. Полуголодный, неустойчивый народ дал себя одурачить и христианским попам, и пророкам полумесяца. Его обманет любой новый пророк, особенно если он, вместо далекого небесного рая, посулит более достижимый, земной рай. Да и рекламная техника теперь ушла вперед. Если на рекламу ничтожной брючной пуговки американские конкурирующие фирмы расходуют целые страницы газет, трудно ли расхвалить «новый порядок» какого-нибудь нового проповедника или его новый «подлинный, невиданный и неслыханный доселе жизненный уклад»! К тому времени, когда народ заметит, что земной рай что-то замешкался с приходом, проповедник-тиран — король концерна — будет уже прочно сидеть в седле, крепко держать вожжи власти в руках и сумеет оборудовать для строптивых застенки с гораздо более совершенной техникой, чем те примитивные средства, которыми располагала средневековая инквизиция. Как же иначе! Нынче, особенно в последние годы, когда некоторые ловкачи уже парят соколами в поднебесье, и техника подавления возроптавших народных масс продвинулась вперед семимильными шагами.
Чтобы противостоять такому директору концерна, нужны прежде всего деньги, очень много денег! С десятью тысячами такой акуле ничего не сделаешь. Кто хочет драться с таким хищником, у того должны быть миллионы, концерну противника надо противопоставить свой концерн. Десять тысяч рублей... как раз подходящие деньги, чтобы потерять их в конкурентной войне акул, если ввязаться в нее маленькому человечку. Деньги, деньги, боль
ше денег! С одним умом и стойкостью здесь ничего не поделаешь.
Стойкость? Но если верить врачам, то в нем, как и в любом человеке, по меньшей мере семьдесят процентов воды. А вода — вещество нестойкое, изменчивое. На холоде — превращается в лед, в жару — испаряется. Что же касается человека, то, как показывает практика застенков, размышлял Тынис Тиху, водянистая стойкость и мужество человека превращаются в пар уже при температуре гораздо ниже ста градусов тепла.
Не верится, конечно, чтобы вернулись времена инквизиции, но в огромном мировом котле что-то кипит, бурлит, а это к добру не приведет. Последнему бедняку, пожалуй, даже легче смотреть в будущее: ему нечего терять, кроме серой, убогой — день за днем — жизни. Если же ты достиг в жизни какого-то положения, скопил малую толику денег, тогда дело обстоит уже не так просто.
Поэтому он не верит ни в кооперацию, ни даже в судовое товарищество земляков, где у него, капитана корабля и главного акционера, столько же прав, сколько у какой-нибудь голи перекатной, вроде лайакивиского Кусти. Конечно, при нынешней благоприятной конъюнктуре фрахтового рынка найдется заработок и для парусника, и нужно отдать должное мастеру Михкелю — «Каугатома» построена этим старым сморчком прямо-таки замечательно. Но когда придут годы кризиса и судовому товариществу придется на фрахтовом рынке стоять насмерть с директорами пароходных компаний, тогда-то они уж не обойдутся всей этой разноголосой премудростью сходок пайщиков, владеющих сообща одним маленьким парусником. Тогда нужно будет собрать все силы в один мощный кулак и противопоставить его конкурентам. Сведя все затраты (в том числе жалованье) к минимуму, можно за два-три года удвоить капитал, вложенный в корабль, и подумать о новом паруснике, а то даже и о пароходе. Но при нынешней системе голосования на общем собрании товарищества крайне трудно провести что-нибудь разумное. Волостной писарь и лайакивиский Кусти заведут свою голосовальную волынку — и мое почтение! По деньгам, по вложенному капиталу ты законный владелец половины корабля, но на деле какой-нибудь рыжеголовый бобыль может навязать тебе свои мудрствования и свою волю.
Ну, а как же, к примеру, наладить не только корабельные дела, но и всю жизнь, чтобы все были довольны, чтоб, как говорится, церковь стояла посреди села? Уж конечно,
не с помощью пошлой демократии масс, но и не путем какой-нибудь тирании. Если бы, скажем, у него самого, человека, вышедшего из народа, была в руках большая сила, он смог бы упорядочить жизнь людей и позаботиться о народе лучше, чем это сумел бы когда-либо сделать сам народ. Он, человек, вдоволь повидавший свет, мог бы стать настоящим вождем Каугатомаского прихода. Известно, из каменной гряды пышного цветника не сделать, но корабли могли бы в течение нескольких десятилетий принести зажиточность всему побережью: свой лес есть, а работать мужики и мастера умеют. Да, но только работать. До тех пор, пока на общем собрании дела решаются простым большинством голосов, все они будут переливать из пустого в порожнее. Не ради себя (он, капитан Тынис Тиху, найдет себе работу и хлеб всегда и повсюду), а для блага народа ему следовало бы взять в свои руки дела судового товарищества. Но для этого нужны деньги, деньги и еще раз деньги. К счастью, Российская империя — такая страна, где всегда можно обменять деньги на власть и власть на деньги. Курс, правда, колеблется, но зато можно определенно сказать, что, начиная с чиновника четырнадцатого класса и кончая самим государем императором, здесь не сыскать, верно, ни одного чина, который не брал бы взяток. Надо только знать меру и ранжир: министра не обеспокоишь дрянной десятирублевкой, для городового же и это большие деньги — он наверняка напьется в ближайшем кабаке и выболтает все как есть. О да, для плавания по житейскому морю нужно уметь брать свои маленькие пеленги и траверзы.
Однако капитан Тиху со своей «Каугатомой» все еще болтался на якоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55