— Да так, подбалочный брус с правого борта затрещал что-то. Поглядел, не сорвался ли с шипов.
— А я уж думал, сам мастер гонится за ворами или котерманом,— сказал Реэдик, посасывая коротенькую трубку, и, так как мастер ответил не сразу, добавил:— Ну нет, они-то знают, что выставлены сторожа. В Кюдема один уже обжег себе нос. Неужто они еще...
— Лучше в оба глядеть, чем потом сожалеть! Уж если «возлюбленная душа» выгнал нас из Папираху, что же говорить о тех, в чьих руках земная власть? Трудно ли рууснаскому барону отвалить сотню рублей какому-нибудь прохвосту, чтобы тот поджег корабль?
На востоке разгоралась заря. С зарей стали сходиться и мужики — сначала по одному, по два, а потом и группами. Сегодня был знаменательный день не только для мастера, но и для всех, кто вложил в корабль свою душу и заботу, деньги или труд. Хороший кузнец, старый Рейн из Кообати, который вместе со своим сыном Яаном выполнил всю поковочную {заботу, рано был на месте. Сегодня и на нем лежала большая ответственность: если сдадут где-нибудь тали или какой-нибудь шпинь, если крепление головного троса не выдержит или сам трос сорвется от напряжения с ворота, тогда держись, кузнец! Каждый глянет в твою сторону, ты в ответе за все, что как-нибудь связано с железом и сталью.
Скоро все засуетились у корабля, чтобы закончить приготовления до прибытия людей, которым придется вертеть вороты. Приближались к концу приготовления и на хуторе папаши Пуумана, лежавшем на юго-восток от строительной площадки, на опушке леса,— там уже несколько дней подряд днем и ночью дымили трубы избы и бани.
В восьмом часу, когда осеннее солнце наконец лениво выползло из-за лесов Вийдумяэ, площадь вокруг корабля кишела людьми. Конечно, не все они были здесь нужны — у хваток воротов могло разместиться самое большее человек полтораста,— но каждому, стар он или молод, не хотелось остаться в стороне от такого большого события.
Вот показалось и правление товарищества, собравшееся напоследок в горнице папаши Пуумана, чтоб договориться о названии корабля. Впереди всех в до блеска намазанных дегтем сапогах выступал низенький рыжебородый Кусти из Лайакиви. К штанам, которые он очень
быстро изнашивал, Марис этой ночью в спешке пришила заплаты совсем неподходящего цвета. Зато пиджак, манишка, пестрый галстук и фуражка с лакированным козырьком были в наилучшем виде. Праздничный вид Кусти, обычно немного ободранного, конечно, больше всего бросался в глаза, но и все другие мужики, как кому позволял достаток, были одеты воскресному. Важно вышагивали рядышком два хозяина — владельцы хуторов айдаский Якоб Таальдер и папаша Пууман; волостной писарь, высокий, с орлиным носом, как всегда, вел рядом с собой велосипед и с жаром объяснял что-то рослому капитану. (Разговора их отсюда не слышно, но, может быть, у них случилась размолвка из-за названия корабля?) За ними медленно, безмолвно ступал с чуть опущенной головой, но все же возвышающийся над всеми кокийский Длинный Биллем, потом двигались группой, втроем, учитель из Ватла Юри Пийгард, Матис и громогласный Лаэс, а позади всех шагал мастер Михкель, оживленно втолковывая что- то старому варпескому Ааду, который под тяжестью лет сгибался в пояснице, как складной нож. Ааду не входил ни в правление, ни в пайщики судового товарищества, но он пользовался известностью хорошего корабельного мастера далеко за пределами Сааремаа. В течение долгой своей жизни он смастерил не один десяток кораблей, и правление попросило его осмотреть корабль перед спуском на воду. Это делалось не из недоверия к мастеру — таков был обычай.
Ааду старательно обшарил все углы и закоулки корабля и не нашел ничего такого, к чему можно было придраться. Ему показалось, что железные кницы, скреплявшие шпангоуты с бимсами, могли быть помассивнее — мало ли страху приходится терпеть кораблю в море.
— Сколько они у тебя весили?— спросил он у кузнеца, у старого Рейна из Кообати.
— Вот эта весит шесть пудов. Можно бы сделать и потяжелее, но они показались и так уж слишком громоздкими, да и лишнего железа не было,— ответил кузнец.
Ааду вынул свой футшток и измерил толщину кницы на изгибе — вышло три дюйма две линии; он вытащил из нагрудного кармана замусоленную, истертую от долгого употребления регистровую книжку и сравнил толщину кницы с регистровой нормой — да, выходит, маловато.
— Не может быть,— проворчал Михкель, вынимая из кармана и свой футшток.— Видишь, три дюйма и четыре полные линии...
Верно, при новом измерении и Ааду прибавил по крайней мере еще одну линию. Кницы были в полном соответствии с требованиями регистра.
А в остальном все было в порядке. В расчетах и расходовании материалов мастер строго придерживался установленных требований. Если и такелажную работу проведут так добросовестно, корабль может выйти в первый класс.
— Чего ему еще нужно, чтоб выйти в первый?— сказал Кусти из Лайакиви, который вместе с другими членами правления и с народом, запрудившим толоку, следил за каждым движением мастеров.— Или ты думаешь, Ааду, мастер — глупый тетерев, дела не понимает?
Кусти был прав. Исследуй, что хочешь: комингс, брашпиль, бушприт, даже поручни — все прилажено точно, по всему видно, что корабль только и жаждет воды.
— Ну что же, начнем, что ли?— спросил у мастеров лоонаский Лаэс, когда члены правления спустились по лестнице с корабельного борта и их окружила толпа.
Михкель взглянул на Ааду:
— Ты как думаешь?
— Что тут думать,— сказал сухонький, жилистый старик, а его темно-серые добрые глаза сверкнули за стеклами очков счастливо и чуть-чуть хитровато.— Хороший построили корабль. Поглядим, как пойдет спуск. Мужики хлипкие вроде, не знаю, хватит ли силенок.
— Ого!— воскликнул лагувереский Юхан.
— Ого!— закричали парни и крепкие, грудастые девушки прибрежных деревень и, толкаясь, гурьбой двинулись к длинным хваткам воротов, за которые могло стать человек по двадцать к каждой. Двенадцать мужиков посильнее (во главе с самим капитаном) направились к толстому таранному бревну, свисавшему с высоких козел. На мгновение взоры тех, кто стоял у ворот и у тарана, обратились к двум мастерам, которые отошли немного поодаль, чтобы лучше обозревать всю площадку. И вот Михкель остановился, поднял руку и, резко взмахнув ею сверху вниз, в сторону воротов, воскликнул:
— Лего-о!
Человек полтораста, а может и больше, навалились грудью на хватки воротов, напрягли мышцы ног и привели в движение вороты. Первые круги дались без особых усилий. Но когда на стержни воротов легло по десятку кругов троса, из воды показались грунтовые, соединявшие штевень с системой блоков, прикрепленных к Тыллускому камню в море и оттуда идущих обратно на берег. Теперь пришлось куда сильнее налегать на хватки, чтобы они двигались с прежней быстротой.
Знают это все с пеленок — Нет у рууснаских силенок,—
грянуло вдруг хором подзадоривающе несколько десятков голосов у ворота, стоявшего по левому борту корабля. Там собрался главным образом народ из Ватла и Харала, и Длинный Биллем был у них заводилой. И в самом деле, толпившиеся у воротов без дела старики, женщины, мальчуганы и девчонки заметили, что насмешники правы: трос, бегущий к правому вороту, который тянули в основном рууснаские и памманаские мужики, был натянут значительно слабее, чем трос Длинного Виллема.
— Ну-ка, наддадим пару!— крикнул кийратсиский Яан, который всегда мужественно защищал честь своей деревни, и вот памманаская и рууснаская молодежь прошла полубегом два круга. Сколько было топота, смеха и визга, но что с того! Главное — чтоб и у них трос натянулся. Так как теперь они даже опередили соперников, то ватлаские в свою очередь постарались надбавить ходу. Но их постигла неудача. Длинный Биллем слишком нажимал, кое-кто из девчат, налегавших на самый конец противоположной хватки, где круг оказывался значительно шире, не поспел за Виллемом, и несколько девчат сразу споткнулись. Ворот двигался быстро, второй ряд наткнулся на них, а затем, быть может и нарочно, навалились и люди с третьей хватки.
Теперь рууснаские в свою очередь задали ватласким баню, прокричав:
Ватлаские обнимались, Аж вороны смеялись.
— Черти, сами вы вороны! — воскликнул лоонаский Лаэс. Несмотря на свое рууснаское происхождение, он поспешил в лагерь противников, чтобы своим зычным голосом водворить здесь порядок, так как Длинный Биллем вошел в раж и, махнув на всех рукой, один напрягал свою медвежью силу, нарушая общий шаг.
Как ни тяжелы были стальные тросы, они все выше поднимались из воды и натянулись теперь, словно струны
гигантской скрипки. Кузнечных дел мастер Рейн из Кообати с тревогой и удовлетворением следил за своими болтами и блоками. Он яростно отгонял подальше посторонний народ, в особенности праздных мальчишек: упаси бог, если сдаст что-нибудь,— только каша останется! Мастер все еще не давал знака мужикам таранщикам, хотя люди у воротов нажимали изо всех сил. Каждый шаг давался с трудом — про бег и взаимные поддразнивания уже не было и речи, от воротов неслось лишь могучее кряхтение, да к свежему морскому ветру примешивался едкий запах пота.
Кузнец дотронулся до одного из головных тросов — он, несмотря на свою длину, угрожающе и глухо загудел. Да и люди были напряжены. Казалось, вот-вот должно что- нибудь случиться: то ли корабль сдвинется с места, то ли стальной трос лопнет или сорвется с Тыллуского камня, то ли эта огромная каменная глыба поднимется с морского дна. Но ничего такого не случилось, только люди у воротов с трудом, по полшага, двигались вперед и обливались потом.
Мастера втихомолку пошептались о чем-то. И вот наконец Михкель поднял руку, и сам капитан скомандовал мужикам у тарана:
— Раз-два, др-р-ружно!
Дребезжащее «р-р» потонуло уже в грохоте таранного удара — и корабль словно дернулся с места.
— У-р-р-ра-а-а!— ликовала толпа зрителей.
И сразу же, словно из прорвавшейся плотины, слились с этим «ура-а» крики двухсот человек, крутивших вороты.
Слепой Каарли и Йоосеп, сворачивающие как раз с береговой дороги на тропинку, ведущую к косе Сийгсяаре, услышали это первое «ура», разносившееся далеко по окрестностям. Они остановились как по команде.
— Корабль еще на месте — чего они так орут?— спросил Йоосеп.
— Не иначе как сдвинули,— сказал Каарли.
— Постарайся прибавить шагу, не то корабль спустят на воду раньше, чем мы туда поспеем! — торопил Йоосеп, увлекая слепого за собой.
— Ну, если они только сдвинули корабль с места, мы будем на берегу много раньше, чем они дойдут до воды. С первым ударом тарана корабль еще не в море, люди только убедились, что силы и инструменты одолеют его,— старался Каарли унять своего слишком расходившегося поводыря.
И, как бы в подтверждение его слов, с косы Сийгсяаре послышался гул нового мощного удара тарана.
— Ну, а на этот раз как будто не двинулся вперед? — прислушался Йоосеп к тишине, последовавшей за ударом тарана.
— Ничего, раз уж сдвинулся, теперь пойдет. Солдат тоже не все время «ура» кричит. Крикнет, когда с места рванется и кинется в атаку, а уж потом, в штыковом бою, ничего не слыхать, кроме ударов и пыхтения. Если ты каждый вершок будешь криком «ура» провожать, у тебя скоро глотка распалится и дух вон выйдет — какой же из тебя тогда толкач у ворот или таранщик?!
Но поводырь Каарли сегодня не очень прислушивался к его речам, он торопился, припадая на изувеченную ногу, чтобы вовремя поспеть в Сийгсяаре, и тащил за собой старика, как буксирный якорь.
Они и впрямь пришли позже других, но Йоосеп не мог винить в этом Каарли, равно как и Каарли — Йоосепа, на то были более глубокие причины. Жизнь Каарли в течение последних месяцев складывалась нерадостно. Тогда, зимой, вернувшись домой из Кюласоо, он, конечно, не решился сразу огорошить Рити тем, что не намерен больше сочинять смиренные песни, а стал под разными предлогами уклоняться от этого занятия. Но так как Гиргенсон, став помощником пробста, распространил свой поэтический промысел и на другие приходы, то исполнительный кистер не раз намекал шустрой и старательной Рити на то, что господин пастор все еще интересуется душеспасительными и смиренными текстами Каарли.
Вначале Каарли старался всячески оттягивать дело, но когда и это не помогло, он захворал. Старик и раньше покашливал, а уж теперь хрипел и кашлял из последних сил. Да недолго удавалось ему водить за нос проныру Рити.
— Что это за дневная чахотка у тебя? Ночью дрыхнешь и дрыхнешь, хоть бы раз кашлянул,— сказала однажды утром Рити голосом, в котором слышалось знакомое воинственное бряцание.
Ничего не попишешь, теперь Каарли старался и ночью не спать — и кашлять. Да, не зря говорят: бог попустит — черт возьмет! Однажды среди дня, когда Рити ушла с пряжей в деревню, дало себя знать долгое недосыпание Каарли, и, рассчитывая на то, что любившая почесать язык Рити не скоро вернется, он со спокойным сердцем решил поспать часика два.
— Ну да, видать, теперь твоя чахотка на ночь перекинулась,— сказала Рити, тряся его вечером за плечо (Каарли не слышал, когда она вернулась), и вскоре начала всхлипывать и причитать. Это было плохой, очень плохой приметой. Дождь у Рити, как обычно, вскоре принес ветер, а затем и шторм, после чего последовал град ругательств, и все это закончилось громовыми раскатами ударов поварешки о череп Каарли.
После этой основательной ссоры они жили неделю- другую, как двое немых. Каарли это, пожалуй, даже принесло облегчение; к столу он пробирался по запаху пищи и кое-как ощупью справлялся со своей непритязательной повседневной жизнью в тесной избушке. Для Рити же, не привыкшей держать рот закрытым, молчание было, конечно, большим испытанием. Однажды в воскресный вечер, возвратившись из церкви, она возобновила свою миссионерскую деятельность. Но на сей раз она говорила спокойно, степенно, и даже Каарли вдруг ощутил, что по характеру Рити не такая уж кочерыжка и по-своему желает ему добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55