- Да, - прошептал Ллойд, снова испугавшись. В камере было уже совсем
темно. Флегг превратился в черный силуэт, но глаза его были видны очень
ясно. Они светились в темноте, как у рыси. Ллойдом овладел ужас, но и
какое-то другое чувство, нечто вроде религиозного экстаза. Радость.
Радость того, что ты _и_з_б_р_а_н_.
- Ты хотел бы свести счеты с теми, кто запер тебя здесь, так ведь?
- Это уж точно, - отозвался Ллойд, немедленно позабыв про свой ужас.
- Может быть, и не только с ними, но и со всеми людьми, способными на
подобную пакость, - предположил Флегг. - Это ведь особый тип человека, так
ведь? Для таких людей такой человек, как ты, - это просто груда мусора.
Потому что они забрались наверх. Они считают, что такой человек, как ты,
не имеет права на жизнь.
- Правильно, - сказал Ллойд. Его физический голод внезапно
превратился в какой-то другой вид голода. Подобно тому, как черный камень
превратился в блестящий ключ. Этот человек выразил все обуревавшие его
сложные чувства всего в нескольких предложениях. Он хотел расправиться не
только с охранниками. У них был КЛЮЧ, это верно, но не они его сделали.
Кто-то дал его им. Начальник тюрьмы, - предположил Ллойд, но ведь и не он
сделал КЛЮЧ. Ллойд хотел добраться до изготовителей. Они не умерли от
гриппа, и у него будет о чем с ними поговорить. Это будет
п_о_д_х_о_д_я_щ_е_е_ для него дело.
- Знаешь, что говорит Библия о таких людях? - спокойно спросил Флегг.
- Она говорит, что возвысившиеся будут унижены, и могущественные будут
низвергнуты, и у людей с поднятой головой будет сломана шея. А знаешь, что
там говорится о таких людях, как ты, Ллойд? Там говорится, что блаженны
кроткие, ибо они наследуют землю. И там говорится, что блаженны нищие
духом, ибо они узрят Бога.
Ллойд согласно кивал. Кивал и плакал. На мгновение ему показалось,
что вокруг головы Флегга засияла ослепительная корона. Свет ее был так
ярок, что если бы Ллойд не отвел глаза, она спалила бы их дотла.
- Ты не слишком умен, - сказал Флегг. - Но ты - первый. И у меня
такое чувство, что ты будешь мне очень предан. Вместе, ты и я, мы далеко
пойдем. Для таких, как мы, настало хорошее время. Мне нужно лишь твое
слово.
- С-слово?
- Что мы будем всегда держаться вместе, ты и я. Водой не разольешь.
Никто из нас не уснет на посту. Вскоре появятся другие - они уже идут на
запад - но пока мы с тобой одни. Я дам тебе ключ, а ты дашь мне обещание.
- Я... обещаю, - сказал Ллойд, и ему показалось, что слова повисли в
воздухе, странно вибрируя. Склонив голову, он прислушался к этой вибрации,
и почти различил в воздухе два этих слова, распространяющих вокруг себя
такое же темное свечение, как северное сияние, отраженное в глазу у
мертвеца.
Дверь распахнулась.
- Ты свободен, Ллойд. Выходи.
Сделав шаг вперед, Ллойд замер, уставившись на своего спасителя.
Что-то положили ему в руку. Ключ.
- Теперь он твой, Ллойд.
- Мой?
Флегг протянул руку и сжал пальцы Ллойда в кулак. Ллойд почувствовал,
как ключ движется у него в руке, как он _м_е_н_я_е_т_с_я_. Он хрипло
закричал и посмотрел на ладонь. Там лежал черный камень с красной щелью.
- Не пообедать ли нам? - спросил Флегг. - Этой ночью нам предстоит
много проехать.
- Обед, - сказал Ллойд. - Хорошо.
- У нас с тобой столько дел, - радостно сказал Флегг. - И нам надо
спешить. - Мимо мертвецов в камерах они прошли на лестницу. Когда Ллойд от
слабости споткнулся, Флегг ухватил его за локоть и поддержал. Ллойд
обернулся и посмотрел в это усмехающееся лицо с чувством, превышающим
благодарность. Он посмотрел на Флегга с чувством, очень похожим на любовь.

37
Беспокойно ворочаясь, Ник Андрос спал на койке в кабинете шерифа
Бейкера. На нем были только шорты, и его обнаженное тело было покрыто
потом. Засыпая, он подумал о том, что умрет к утру. Черный человек,
постоянно преследовавший его в лихорадочных снах, прорвется сквозь
последнюю тонкую преграду и покончит с ним.
Это было странно. Глаз, который покалечил Рэй Бут, болел два дня. На
третий день чувство, что в голову ему вонзают гигантский циркуль, перешло
в тупую боль. Глаз не видел ничего, кроме серого марева, в котором иногда
передвигались неясные очертания. Но Ника убивал не глаз, его убивала
царапина от пули у него на ноге.
Он не продезинфицировал рану. Боль в глазу была такой сильной, что он
едва ощущал ее. Неглубокая царапина шла по правому бедру и заканчивалась у
колена. На следующий день он с удивлением обнаружил дыру, проделанную в
его брюках случайно вылетевшей пулей. А еще через день, тридцатого июня,
вокруг раны появилась сильная краснота, и заболели все ножные мускулы.
Хромая, он дошел до конторы доктора Сомса и раздобыл бутылку перекиси
водорода. Он вылил всю бутылку на рану, длина которой достигала десяти
дюймов. Это было попыткой запереть дверь конюшни после того, как лошадь
украли. К вечеру вся его правая нога болела, как гнилой зуб.
Первого июля он снова пошел в контору к Сомсу и перерыл его аптечку в
поисках пенициллина. Обнаружив пенициллин, он, после некоторого колебания,
проглотил две таблетки. Он прекрасно понимал, что умрет, если у него
окажется аллергия на пенициллин, но в качестве альтернативы выступала еще
более неприятная смерть. Заражение прогрессировало. От пенициллина он не
умер, но и значительного улучшения не последовало.
К полудню вчерашнего дня у него начался сильный жар, и, похоже,
большую часть времени он бредил. Еды у него было предостаточно, но есть не
хотелось. Он лишь пил чашку за чашкой холодную кипяченую воду из
холодильника, стоявшего в кабинете Бейкера. Вода уже почти кончилась,
когда он заснул (или забылся) прошлой ночью, и Ник не представлял себе,
как он сможет достать себе еще. Впрочем, в таком лихорадочном состоянии
его это не слишком беспокоило. Скоро он умрет, и больше не о чем будет
беспокоится. Мысль о скором прекращении боли была для него большим
облегчением. Нога его болела, чесалась и горела.
После убийства Рэя Бута сон его перестал быть сном. Он стал похож на
непрерывный поток. Словно все, кого он знал, возвращались на сцену после
спектакля, чтобы поклониться рукоплещущей публике. Руди Спаркмен,
указывающий на листок бумаги: "Ты - это белая страница". Его мать,
постукивавшая пальцем по линиям и окружностям на другом листке бумаги:
"Здесь написано Ник Андрос, радость моя. Это ты." Джейн Бейкер,
отвернувшаяся в сторону на подушке: "Джонни, бедный мой Джонни". В его
снах доктор Сомс снова и снова просил Джона Бейкера снять рубашку, и снова
и снова Рэй Бут говорил: "Держите его... сейчас я его вздую... сосунок
ударил меня... держите его..." В отличие от всех предыдущих снов в своей
жизни, Нику не нужно было читать по губам. Он слышал, как люди говорят.
Сны были удивительно явственными. Они бледнели по мере того, как боль в
ноге подталкивала его к пробуждению. Когда он снова засыпал, он оказывался
на возвышении. Под ним простиралась земля, как рельефная карта. Вокруг
была пустыня, и звезды над головой сверкали с сумасшедшей яркостью. Рядом
с ним был человек... нет, не человек, а лишь _о_б_о_л_о_ч_к_а_ человека.
Словно его очертания были изъяты из ткани реальности, и перед Ником стоял
негатив человека, черная дыра в форме фигуры. И голос этой пустоты
говорил: "Все вокруг будет твоим, если ты падешь на колени и поклонишься
мне". Ник тряс головой и хотел отступить от обрыва, опасаясь, что пустота
протянет руки и столкнет его вниз.
"Почему ты не говоришь? Почему ты только качаешь головой?"
Во сне Ник делал жест, который ему столько раз приходилось делать
наяву: прикладывал палец к губам и ладонь к горлу... а потом слышал свой
собственный абсолютно ясный и довольно красивый голос:
- Я не могу говорить. Я немой.
"Но ты можешь. Можешь, если захочешь".
Страх Ника моментально сменялся удивлением и ликованием, и он
протягивал руку, чтобы прикоснуться к человеку. Но дотронувшись до его
плеча, рука леденела. Он отдергивал руку, замечая ледяные кристаллы на
костяшках. И это приходило к нему. Он мог слышать. Голос темного человека,
далекий крик вылетевшей на охоту ночной птицы, бесконечный стон ветра. Он
вновь становился немым - от удивления. У мира появлялось новое измерение,
о котором он никогда не подозревал. Он начинал слышать _з_в_у_к_и_. Он
различал любой из них без чужих пояснений. Они были красивыми. Красивыми
з_в_у_к_а_м_и_. Он пробежал пальцами вверх и вниз по своей рубашке и
удивился быстрому шепоту ногтей, прикасавшихся к хлопку.
Потом темный человек поворачивался к нему, и Ником овладевал ужас.
Это создание, кем бы оно ни было, не совершало бесплатных чудес.
"...если ты падешь на колени и поклонишься мне".
И Ник закрывал лицо руками, потому что он страстно желал все то, что
темный человек показал ему с возвышения: города, женщин, сокровища,
власть. Но больше всего ему хотелось слышать завораживающий звук
прикосновения ногтей к рубашке, тиканье часов в пустом доме после полуночи
и загадочный шум дождя.
Но он произносил слово _Н_е_т_, и тогда им снова овладевал леденящий
холод, и его _т_о_л_к_а_л_и_, и он падал вниз головой, беззвучно крича,
низвергаясь в туманные глубины, в запах - _к_у_к_у_р_у_з_ы_?
Да, кукурузы. Это был другой его сон, и оба сна соединялись в один,
не образуя швов. Он был на кукурузном поле, на поле зеленой кукурузы.
Пахло теплой землей, коровьим навозом и растущей зеленью. Он поднимался на
ноги, и начинал идти вдоль ряда и немедленно останавливался, понимая, что
может слышать мягкий шорох ветра в зеленых листьях, похожих на лезвия
мечей... и что-то еще.
Музыку?
Да, какую-то музыку. И во сне он думал: "Так вот что они имели в
виду". Она раздавалась прямо перед ним, и он шел навстречу, желая узнать,
откуда исходит последовательность этих прекрасных звуков - из того, что
они называют "фортепьяно", или "трубой", или "виолончелью", или из
какого-нибудь другого инструмента.
Горячий запах лета в ноздрях, нависающий синий свод над головой,
прекрасные звуки. Никогда Ник не чувствовал себя счастливее, чем в этом
сне. По мере того, как он приближался к источнику звуков, к музыке
присоединялся голос - старческий, слегка невнятно произносящий слова,
словно песня была жестковатым куском мяса. Словно под гипнозом, Ник шел
ему навстречу.
Я пришел в этот сад в одиночку
И на розах сияла роса
И услышал слова, что полны торжества
Нам послали Его небеса
В этой дивной стране Он подходит ко мне
Говорит мне, что я его сын
И тот рай, что найду я в волшебном саду
Не знал... никогда... ни один.
Когда куплет кончался, Ник протискивался к началу ряда, и там, на
небольшой лужайке, оказывалась хижина. Слева от нее стояла ржавая бочка
для мусора, а справа висела старая шина, служившая качелями. Шина была
подвешена к яблоне, искривленной, но покрытой зеленой листвой. Окна были
распахнуты, и летний ветерок раздувал оборванные белые занавески. Со всех
сторон домик был окружен кукурузой, ряды которой тянулись, на сколько
хватало глаз. Только на север сквозь нее пролегала грязная дорога,
уходившая к далекому горизонту. И тогда Ник понимал, где он находится -
округ Полк, штат Небраска, к западу от Омахи и немного к северу от Оцеолы.
На крыльце сидела самая старая женщина Америки, негритянка с
пушистыми белыми волосами. Она была очень худа, на ней было домашнее
платье и очки. Она выглядела такой тонкой, что, казалось, летний ветерок
мог подхватить ее и унести в высокое синее небо. А инструмент, на котором
она играет (возможно, именно он-то и удерживает ее на земле), называется
"гитара". "Так вот как звучит гитара, неплохо", - думает Ник в своем сне.
Он мог бы так простоять до конца дня, наблюдая за старой женщиной посреди
кукурузных полей и слушая. Ее лицо испещрено миллионами морщинок, словно
подробная географическая карта - по ее впалым щекам пролегают реки и
каньоны, под подбородком идут горные кряжи, глубоко запали пещеры глаз.
Она снова начинает петь, аккомпанируя себе на старой гитаре:
Ии-сус: придешь ли ты сюда?
Ооо, Ии-сус, придешь ли ты сюда?
Иисус, придешь ли ты сюда?
Ибо... есть в тебе нужда
Ооооо, в мире есть в тебе нужда
В наши дни...
Скажи, мальчик, что ты здесь делаешь?
Она кладет гитару себе на колени, как грудного ребенка, и жестом
подзывает его к себе. Ник подходит. Он говорит, что просто хотел послушать
ее песню, что ее песня очень красива.
"Ты разобрался с этим черным человеком?"
"Он пугает меня. Я боюсь..."
"Мальчик, ты должен боятся. Все мы смертны."
"Но как мне сказать ему нет? Как мне..."
"Как ты дышишь? Как ты видишь сны? Никто не знает. Но приходи ко мне.
В любое время. Меня называют матерью Абагейл. Думаю, я самая старая
женщина в этих местах, и я до сих пор сама готовлю себе печенье. Приходи
ко мне в любое время, мальчик, и приводи своих друзей."
"Но как мне со всем этим справиться?"
"Господь благословит тебя, мальчик, никто другой тебе не поможет.
Просто надейся на лучшее и приходи к матери Абагейл, когда захочешь.
Думаю, я по-прежнему буду здесь, искать меня тебе не придется. Так что
приходи повидать меня, Я по-прежнему..."
"...здесь, прямо здесь..."
Он просыпался, и Небраска, запах кукурузы и темное, морщинистое лицо
матери Абагейл постепенно растворялись в небытии. В сознание просачивался
реальный мир, но не столько вытесняя сон, сколько заслоняя его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115