— Так прямо и сказал? — вздрогнул Костя.— Не сказал, а даже написал. Я бы тебе предъявил записку, да ее сжечь пришлось. Из соображений конспирации.— А почему — грохну обоих? Он же с одним тобой договаривался, — испуганно спросил Костя.Лева отмахнулся:— Я тебя умоляю. С одним, с двумя, с тремя. Какая разница! Грохнет всех и глазом, не моргнет. Если он собственных детей не пожалел…Костя снова посмотрел на часы:— Не могу я, кажется, каждая минута — как час.— Это нервы, Костя. Хотя я бы на твоем месте уже не волновался. Не в первый раз.— Лева! Что ты начинаешь? — взвился Костя. Лева поспешил успокоить его:— Все, все, заканчиваю. Я просто хотел сказать, что у тебя, Костенька, получается сухим из воды выходить. Брательника своего собственноручно чуть на тот свет не отправил. И ничего. Вышел сухим из воды, как гусь.Костя зло смотрел на Леву:— Это ты не напоминаешь, называется?— Ах, какой ты ранимый. Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Я это тебе говорю, но с остальными-то я — могила. — Лева приставил палец к губам, улыбаясь.— Ты не говорил, а вот я сказал. Кате сказал, — понурился Костя.— Об этом ты мне уже сообщил. Только ей-то — зачем?— Да, я — дурак. Но у меня есть оправдание. Я — влюбленный дурак. — Костя вздохнул.Они вновь синхронно посмотрели на часы, и Лева решительно заявил:— Все. Пора. Едем к окнам изолятора.— Там долго не постоишь.— А долго и не придется. Как бы не опоздать! Едем!Машина тронулась с места и вскоре остановилась у другой стены здания милиции, у окон с белыми занавесками.— Интересно, а почему здесь решеток нет? — Костя выглянул из машины:— Потому что больным не до побега. Им бы выжить.— А вот и нет, Мой брат из больницы бежал, — возразил Костя.— Бежал же. Успешно. А врачам кажется, что их пациенты должны послушно лежать в своих лежбищах, как морские котики, — хмыкнул Лева.— Тебе бы, Лева, не рестораном заведовать, а куда-нибудь в творчество определиться. Что ни фраза, то афоризм, — съязвил Костя.Лева отпарировал:— Зря думаешь, что в ресторане творчество не нужно. Еще как нужно. Самая что ни на есть творческая профессия! Изменила муза — ушел клиент. Вот так. Слушай, а как там в аннотации к лекарству написано, какой срок действия препарата?— От минуты до десяти. В зависимости от особенностей организма.— Может быть, у него организм по-особенному особенный?— Не каркай, — Костя вздрогнул.— А что, не каркай! У них сейчас ужин по расписанию, камеру проверить должны — сто пудов. Может быть, всем на него плевать? Поставили миску да пошли дальше.— Лева, сейчас ты сомневаться начал. Может быть, уедем? — предложил Костя.— Все, все, молчу… Но я бы у себя такого не позволил… подать блюдо не вовремя! Это же неслыханно! Причем совершенно неважно, какое это блюдо — фуа-гра или тюремная баланда.— Да, и от того, и от другого болит печень…— А ты-то откуда знаешь? От тюрьмы ты, Костенька, успешно спасаешься, а фуа-гра тебе пока не по карману, — хихикнул Лева.Костя зло огрызнулся:— Я думаю о том, что могло произойти. Смотрителю на самом деле стало плохо. Не на пять-десять минут, а серьезно…— О, я смотрю, у тебя появились к Михаилу Макарычу настоящие человеческие чувства.— Да нет, никаких чувств. Просто если он… кирдык, то и наши деньги… кирдык.Лева вновь глянул на часы и согласился:— Да, мне это ужасно все не нравится. И на какие только жертвы не приходится идти ради женщин!— Ты про меня? — отозвался Костя. Лева вздохнул:— И про себя тоже. Моя рыжая чертовка с бриллиантовым блеском в глазах совершенно ясно представляет роль мужчины в доме. Сексуальный обеспечитель всех ее капризов.— Сколько прошло времени?— Пятнадцать минут…— Фу, я думал, два часа… — тяжело выдохнул Костя.— У тебя состояние измененного сознания, Костя. Транс от страха, — объяснил Лева.— Это ты у Риммы таким красивым словам выучился? — язвительно спросил Костя.Лева поднял брови:— А что? Римма, между прочим, психоаналитик по образованию.— Да ну? А чего же она в гадалках прозябает? — удивился Костя.— Потому что роскошествовать с дипломом в десять раз хуже, чем прозябать в гадалках, как ты говоришь. Тарифы иные.— Да, у тебя с твоей половиной тоже много общего, — задумчиво протянул Костя.— Кто спорит!И они снова, не сговариваясь, посмотрели на часы и дружно вздохнули.— Все, время вышло, — сказал Лева.— Зря ждали. Обломил он нас, — кивнул Костя. — Что, поехали? Или подождем пять минут? Давай встанем под окнами кабинета следователя. Может быть, что поймем.— Накатаемся у милиции на свою голову! — пожал плечами Лева. * * * Зинаида сидела на кухне за столом. Маша вышла из своей комнаты нарядная, улыбающаяся, и бабушка сразу спросила:— Машенька, ты собралась куда-то?— Да, бабушка. У меня свидание. С Алешей, — улыбнулся Маша.— Подожди. Какое свидание? Вы же тут уже… живете? — не поняла Зинаида.Маша опустила глаза:— Алеша тут живет на чердаке. А я в своей комнате.— Постой, постой, присядь. Давай поговорим, — заволновалась Зинаида.— О чем, бабушка? — Маша не собиралась задерживаться, но Зинаида настаивала:— Так, о женском. Я хочу у тебя спросить, только, ради Бога, не обижайся… У вас с Алешей вчера что-нибудь было?— Ну бабушка! — Маша вспыхнула.— Что бабушка, что бабушка! Я же не из любопытства тебя спрашиваю. Просто знаю, к чему вы…стремились. И Сан Саныч меня уговорил уехать из дому. Я что, не понимаю, что ли?— Но вы же вернулись! — возразила Маша.— Но не сразу же! Маша покачала головой:— Нет, бабушка. Вчера ничего не было. И вы здесь ни при чем.— Машенька, о чем не хочешь говорить — не говори. Я тебя пытать не буду. Но ты меня, пожалуйста, послушай, внученька!..— Бабушка, может быть, потом? Я сейчас тороплюсь… — Маша попыталась уйти.Зинаида погрозила пальцем:— Успеешь. К Алешке своему убежать успеешь. А вот бабушкины слова мимо ушей пропускать не надо.— Хорошо, я слушаю, — обреченно вздохнула внучка.— Маша! Если у вас ничего так и не случилось, то, может быть, это к лучшему? Может быть, это знак, что не нужно торопить события? А?— Бабушка, но позволь мне самой… Вернее, нам самим с Алешей решить этот наш внутренний вопрос.Зинаида закивала:— Конечно, конечно. И вопрос внутренний, и решать в конечном итоге будете вы с Алешей. Никто с этим не спорит. Дело в том, что если тебя вчера вечером что-то остановило… или кто-то остановил… это может быть неспроста.— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?Зинаида пожала плечами:— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?Маша вздохнула:— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.Зинаида вскинулась:— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!Маша успокаивающим тоном спросила:— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.Маша всплеснула руками:— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой… * * * Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе. * * * Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:— Родь, ты чего бузишь?Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:— Эй, кто-нибудь! На помощь!Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:— Ничего не понимаю…Врач обернулся в сторону охранника:— Как это произошло? Что здесь было?— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.— Странно. На эпилепсию не похоже. И пульс — нормальный. Эй, Родь, что с вами?Смотритель лежал неподвижно.— А что с ним? Он помирает? — занервничал охранник.— Не знаю… пока ничего не знаю, — покачал головой врач.Достав из своего чемоданчика фонендоскоп, врач прослушал сердце смотрителя и озадаченно перевел взгляд на охранника. В дверях камеры появился Марукин:— Что, что здесь произошло?— Вот, этот ваш… наш… смотритель загибается, — отрапортовал охранник.— Или загибается, или это блестящая симуляция, — заметил врач.— Так надо его в изолятор определить, срочно! — глаза Марукина заблестели.— Зачем сразу в изолятор? Я сейчас проверю все показатели, приму решение… — отозвался врач.— А не затянется это ваше… принятие решения? — занервничал Марукин.— Я работаю максимально быстро, — заметил врач. Марукин настаивал:— Вы что, не понимаете? Если опасный преступник сейчас, во время следствия, скончается, сколько преступлений останутся нераскрытыми!Врач сухо возразил:— Я сейчас думаю о нем как о человеке, а не как о преступнике.— Так заберите его к себе в изолятор и там проверяйте! — потребовал Марукин.— Может быть, его с места трогать нельзя… — врач наклонился к смотрителю.В это время охранник подозвал к себе Марукина:— Юрий Аркадьич… я переживаю… может быть, это я чего в той передачке не доглядел?— Молчите, Вася! Молчите про передачку! А то полетит ваша голова! — прошипел Марукин.— Странно, — сказал врач. — Внешние проявления нехорошие, а давление и пульс в норме. Правда, я встречался со случаями… Это может быть как исключение из общих правил протекания болезни, так и убедительная симуляция.— Не похож он на симулянта, — хмыкнул Марукин.— А как вы это определяете? — врач усмехнулся.— Ну, не знаю…— Вот и я не знаю. Вернее, знаю вот что. Инъекция с глюкозой ему не помешает. Только поддержит.И риска никакого, — врач взял шприц, набрал лекарство и наклонился над смотрителем, — посмотрим на естественные реакции.Марукин наблюдал за этим, вытянув шею и затаив дыхание. Врач ввел лекарство в предплечье смотрителя, у того не дрогнул ни один мускул на лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45