Да, убийства здесь не редкость, безнаказанность — закон. Но этот страх мужчин, похоже, не только нисколько не отталкивал, но, напротив, притягивал…
Вот пробирается и соглядатай… Странно, но он, наместник, его узнаёт…
Одна за другой женщины льнут к соглядатаю, изгибаясь и полуоборачиваясь так, чтобы смотреть из-за плеча, восторженно, но в то же время робко, как бы стыдливо опуская глаза, а главное — изгибаясь…
Квартал не «торговый», а «солдатский», поэтому наместнику, под легионера лишь ряженому, казалось бы, сохранить равнодушие легко. Действительно, что худенькая, что полненькая — всё одно: не «торговая», а всего лишь «солдатская»! Но то ли одежда легионера, то ли власть стиснутой под складками одежды рукояти короткого меча, то ли неясный привлёкший его сюда дух заставляют уроженца Понта хотя и вскользь, но предлагавших себя женщин осматривать глазами стосковавшегося в казарме солдата.
Вон — худенькая!.. Ну!..
А вон — полненькая!.. У!..
Но соглядатай женщин, похоже, не замечает вовсе. Он минует одну, другую… Почему он их минует? Куда он идёт? Куда его тянет?
Но вот и соглядатай, наконец-то, останавливается перед одной из предлагавших себя женщин — как жеребец, оглушённый в бою ударом боевой палицы. Женщина, которую он выбрал, не выгибается, однако есть в ней нечто особенное… Привлекательное? Влекущее? Особенная внешность? Но под толстым слоем белил и румян лица не различить.
Несколько мгновений соглядатай, как бы пританцовывая в отблесках светильника любви, восторженно рассматривает предлагаемый товар и, не оглядываясь — а напрасно! — ныряет за сулящую наслаждение занавесь входа… Женщина, прихватив с собой светильник, змеёй заструилась за ним.
«Где-то я её видел», — отметил в наместнике Пилат. Но вспомнить не смог.
Переодетый наместник, следовавший на небольшом расстоянии позади соглядатая, останавливается, а затем подкрадывается к домику вплотную и у занавеси, из-за которой пробиваются красноватые отблески праздника, прислушивается.
Он настолько поглощён этим, что даже не замечает, что начинает кивать — в ритм. И даже — почти пританцовывать.
Он ждёт… ждёт…
Но вот, наконец-то, раздаются характерные звуки — сейчас соглядатай, увлёкшись, перестанет что либо замечать…
Остаётся несколько мгновений…
В легионере просыпается ревность — а почему не он на месте соглядатая?.. Почему эта женщина будет отдаваться жалкому соглядатаю, а не ему, пусть переодетому, но наместнику?
Легионер перехватывает поудобней рукоять меча, спрятанного в складках грубого хитона…
Ещё…
Ещё!
Но тут что-то его как будто подталкивает и, сдвинув брови, он решительным движением отбрасывает в сторону занавесь, одновременно выхватывает меч и в один летящий, как в падении, шаг, достигнув ложа, без усилия погружает! меч! в плоть! стоящего на коленях! к наместнику спиной! соглядатая…
Раздаётся сдавленный крик — нет, хрип! — и вот уже обрушились характерные волны судорожных движений, которые бывают единственно при агонии.
Восторженному хрипу умирающего вторят всхлипывания женщины — тоже восторженные.
Она — счастлива?..
Судорожные движения агонизирующего трупа, да, напоминали движения любви, да… Только пальцы его глубже вошли в нежную кожу бёдер обнажённой женщины, любящей его…
Как всё происходящее прекрасно!
Но вот раздаётся не то стон восторга, не то приказ свыше.
Наместник, повинуясь, чуть вынимает меч из тела соглядатая, так что отверстывается только внешняя рана и кровь из неё волной изливается женщине на ягодицы; но до конца меч не вынимает, а оставляет в ране: кровь не будет разлита попусту, а достанется ей вся…
Кровь покрывает обнажённую спину женщины… Оттуда она перетекает на грудь, на соски… Хочется смотреть, но некая сила выталкивает наместника, и он, оставляя гетеру наедине с вцепившимися в её тело пальцами агонизирующего трупа, бросается вон…
Наместник открыл глаза.
— Да, такая смерть, пожалуй, будет более гуманной, — произнёс наместник Империи. — Смерть смертей — верх и предел удовольствия…
Но Пилат, напротив, этим странным, но, как ему казалось, своим, намерениям удивился:
«Меч… в спину ?.. Но как это… возможно?»
«Да и в чём от такой смерти выгода ?» — приподнял бровь Понтиец.
Ночная, потаённая смерть соглядатая была далеко не столь вызывающа, как публичное распятие римского гражданина, и для службы, в сущности, менее полезна, но…
Но?..
Кровь на обнажённой женщине?..
И — в спину?..
Странное видение: спина, меч, обнажённая женщина…
Есть что-то общее с обстоятельствами убийства возлюбленного его жены…
Разве?
Ведь связи здесь быть не может?..
Всё бы неплохо, можно предуготованного в Риме к закланию принести в жертву и таким образом, но… Разум Пилата противился — тому, что удар он должен нанести в спину.
«Разве забежать спереди — и рассечь ему грудь? Только не в спину! — наконец нашёл решение наместник. — Что ж… Да будет так: в грудь!»
Оставалось только выяснить, как этот соглядатай выглядит. На всякий случай. Чтобы не ошибиться…
— Проклятый город! — сквозь зубы проговорил всадник.
Надо скорее покончить здесь с делами службы и по завершении Пасхи, не задерживаясь, этот треклятый город покинуть.
Пусть убивают себя сами!..
глава XIX
повинен смерти!
Многочасовая борьба с желанием заколоть соглядатая непременно в спину истомила наместника Империи донельзя. Ничто не приносило облегчения, даже вино. Ну не помогало — даже неразбавленное! И даже напротив!
Последний кубок наместник с досады даже швырнул оземь — и теперь задумчиво смотрел на красноватую лужу, во всё более сгущающихся сумерках столь напоминавшую натёкшую кровь. Казалось, что рядом находится тело, никак не желавшее, освобождая поле зрения, рухнуть наземь.
«Почему труп именно любовника? Ясно: мне хотели напомнить о неверности жены… И тем развести меня с ней ещё больше! Не бывать по их воле! Не бывать! Муж должен быть жене верен! Тем более наместник Империи. Мужем одной жены…»
Мысль о сближении с женой, Пилату до времени объятий в квартале мстящих духов казавшаяся невозможной, сейчас, когда присутствие в его жизни мертвеца стало привычным, наместнику казалась вполне здравой.
Вообще к попытке сближения с женой был благовидный повод. Необходимо было разрушить немыслимые намёки хранителя.
Да и вообще, прежде чем признавать всякого подозреваемого виновным, его следовало хотя бы расспросить.
«Иначе это было бы… несправедливо», — думал наместник.
Вошёл прислужник и доложил, что жена желает его видеть.
«Что ж, это к лучшему, — не отрывая взгляда от разлитого вина и странного рядом сгустка темноты, подумал наместник. — Не надо самому искать встречи… Буду молчать, послушаю, что скажет, — а там посмотрим».
И он шаркающей походкой кавалериста отправился в женину часть дворца.
Уна встретила его стоя — вид у неё был робкий и растерянный. Она молчала.
Постояв с минуту, наместник с армейской прямотой сказал:
— Сядем!
— Как скажешь, — покорно откликнулась Уна и медленно — очень медленно — опустилась на краешек изысканного кресла, — как скажешь… мой повелитель…
Молчал наместник, молчала и его жена. Она время от времени мельком взглядывала на мужа и, удостоверившись, что он её очередной взгляд заметил, потупливалась — подчёркнуто стыдливо.
«Что ж, вот моя Уна и стала стыдлива — кто знает, не приложится ли и всё остальное?!..» — не отрывая взгляда от глаз Уны, подумал наместник.
«У всякой женщины власти есть тайная жизнь», — вспомнил было слова Киника Пилат.
«Нет. Может быть, это касается каких-то… других… женщин, но… но только не моей жены. — Наместник нахмурился. — Других — да… Ведь на других невозможно смотреть не отрываясь… А на мою — можно. Именно поэтому… Да, поэтому…»
Он потёр лоб, стараясь упорядочить путающиеся мысли.
— Я… — оправдывающимся тоном начал было говорить наместник. — Я…
— Давай… Давай помолчим… немного, — приглушённо сказала Уна. — Пожалуйста… Только ты и дальше смотри на меня — в глаза — не отрываясь… Пожалуйста… милый…
В казарме шутили так: если женщина просит , разве мужчина может отказать? Тем более в такой мелочи… Мелочи?
— Конечно, — донёсся до Пилата ответ наместника.
Наместник, поначалу отвлекавшийся, уже через несколько минут стал смотреть на жену-патрицианку не отрываясь. Как же она прекрасна! И как ей идёт стыдливость! — именно такой и должна быть всякая добродетельная невеста и жена. Разумеется, пока не наступало время брачного ложа.
Наместник не отрывал взгляда от глаз жены, которые почему-то норовили слиться в одну точку. Но чем настойчивей наместник пытался эту точку разделить на две, тем почему-то больше и больше начинало перед глазами всё плыть… Только — точка в виде глаза… Треугольная.
И вот перед внутренним взором сидевшего навытяжку перед женой наместника уже показались знакомые очертания кварталов «светильников любви» и идущего впереди человека, очевидно, соглядатая. Вот и он — муж своей жены. Он сжимает рукоять короткого легионерского меча, прислушивается у входа в домик… Свет… Откуда свет? А, это светильник, отбрасывающий красноватые отблески, — его, помнится, внесли внутрь. Вот он стоит у занавеси… Теперь — вперёд! Он врывается внутрь… Наносит удар в спину… в спину… нет… нет, да… нет… в спину?.. Пусть, в спину!
Непременно в спину!
Это даже красиво…
Ах, как это красиво!
Затем всё исчезло, а всплыли очертания Хранилища: зал, два кресла, книги… Но всё это наместнику уже не нравилось… Не нравилось. Не нравилось!
— Вот и всё! — очнулся наместник от голоса своей жены, голоса, в котором удесятерились властные нотки. — Мы побыли вместе — просто… милый. Соскучилась. Вся …
Пилат, возможно, и вспомнил бы, где и при каких обстоятельствах он слышал это характерное «вся», но сейчас перед женой сидел один только наместник.
— Теперь — иди . И — не сомневайся!
Наместник поднялся на ноги с армейской чёткостью и шаркающей походкой кавалериста отправился из покоев своей жены вон.
Ещё не смолкли шаги ниспосланного в мужья, как Уна поднялась и заструилась по мозаичному полу занимаемой ею анфилады комнат. Руки её, как всегда, воспроизводили движения, похожие на те, когда её омывали потоки крови священного быка, движения, которые несведущему могли показаться эротичными.
Этот Нищий смеет рассуждать о посмертных жизнях?.. Что он в них понимает?
— Этому надо положить конец!
Уна не поняла смысла слов, произносимых в Хранилище, в которое она мгновение назад заглянула. Но происходившее там для неё было неприемлемо.
Там была опасность.
Для неё.
Для Империи.
Для всей вселенной.
Для самого ниспосланного в мужья, наконец. Предуготованного богами достичь пределов власти.
Так дальше продолжаться не могло.
Нищий сам виноват: он себя приговорил — самим собой.
Приговорил!
глава XX
последняя кровь
Бритоголовые были уверены в своём превосходстве настолько, что своих намерений даже и не скрывали — мечи выхватили сразу, как только перешагнули порог Хранилища.
Что именно в тот момент спасло Киника — любознательность ли, книги ли как таковые, автор ли знаменитых кинических диатриб Кратет, кинические ли приёмы достижения цели, а может быть, вмешательство Провидения — сказать сложно. Скорее, всё вместе.
А дело было так.
Как следовало из перечня древних рукописей Хранилища, диатрибы Кратета находились на верхней полке третьего от входа стеллажа справа. Стеллажи в главном зале Хранилища были высотой без малого в полтора человеческих роста, и, чтобы придать им устойчивость, их не только прикрепляли к полу, но и вверху соединяли резными щитами из драгоценного дерева. В этих щитах был и ещё один смысл: в соединении с гермами великих авторов древности они ещё более придавали Хранилищу вид изысканный, торжественный и возвышенный.
Киник принёс лёгкую, ливанского кедра, лестницу, забрался на самый верх — и оказался, если смотреть от входа в Хранилище, щитом полностью скрыт. Киник не угадал — нужный свиток был в стороне, у самого щита. Спускаться по лестнице вниз, переставлять лестницу и вновь забираться по лестнице же на самый верх было действительности усложнением, поэтому к искомому сокровищу хранитель решил добраться кинично — прямо по полкам.
В тот самый момент, когда Киник дотронулся до искомого свитка, и раздались тяжёлые шаги. Слишком бесцеремонные и резкие для посетителя-книгочея. Характерные скорее для тех, кто предпочёл бы умереть, чем прочесть хотя бы одну мудрую книгу. Такие не умеют ценить не только сами книги, но и место, освящённое их присутствием. Для постигающего мудрость благоговение в Хранилище естественно: лишь малая часть смысловых сфер книги открывается при восприятии рукописи глазами, остальное — и в прикосновении, и в пребывании рядом — даже свёрнутый свиток не безмолвен.
Киник выглянул из-за щита как раз в то мгновение, когда явились из-под хитонов мечи и приставленные к ним исполнители стали оглядывать Хранилище.
Киник затаил дыхание.
Мысль его, как и всегда в опасности, заработала многократно быстрее.
«Легионеры?.. Оба? — Киник пытался рассмотреть того, который остался у входа, пряча лицо в тени. — К тому же — явно первой центурии…»
Обычные для города хитоны нисколько не скрывали, что пришедшие — легионеры. Дело не в величине мышц и почти наголо обритых затылках, но в том особенном выражении лиц, пустоту которых скрыть невозможно никакими ухищрениями. А ещё—таких рослых всегда отбирали в первую — элитную! — центурию — для охраны внутренних покоев претории.
«Если они из дворца, то… Уна? Или Пилат? Где я видел подобное? — стрелой из осадного малого скорпиона летела мысль. — Делать — что?»
Прорваться к выходу на улицу с боем?..
Или бритоголовых обмануть и Хранилище покинуть тайно? Но как обойти того, который остался у входа?
Но даже если это и удастся, эти выродки, не задумываясь, погонятся за ним по улицам в открытую — что им городские стражники из местных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106