Всем этим личностям Англия давала верное и свободное убежище, а столица ее, Лондон, представляла громадное поле для деятельности людей, любящих разнообразие.Следствием всего этого стало то, что Англия скоро лишилась прежде оказываемого ей уважения и до того переполнилась всяким сбродом, что число преступлений в Лондоне начало неуклонно увеличиваться. Тогда, чтобы не быть окончательно оккупированной непрошенными гостями, правительство решило ограничить свое гостеприимство и оказывать его только одним политическим эмигрантам.К числу последних принадлежал принц Людовик Наполеон Бонапарт, сын прелестной Гортензии Богарне, которую император Наполеон соединил со своим братом Людовиком Бонапартом, голландским королем. Говорят, будто император любил падчерицу гораздо больше, чем свою супругу Жозефину; но так как у нас нет доказательств, то мы и не будем распространяться об этом.У Гортензии было двое детей, из которых один умер еще ребенком, между тем как другой, Людовик Наполеон, о котором мы будем говорить ниже, предался бурной и веселой жизни после смерти своей матери, скончавшейся в 1837 году. В голове его начала созревать мысль свергнуть с французского престола Людовика Филиппа и предъявить свои права на корону в качестве единственного наследника Наполеона I.Должно сознаться, что мысль эта была необыкновенно смелой и отважной; тем более, что принц промотал все свое состояние и жил в крайней бедности. Уже в 1836 году, поддерживаемый приближенными своего дяди, задумал он поднять восстание в Страсбурге и сделал первую попытку лишить короны добродушного Людовика Филиппа и снова водворить свое бонапартовское знамя на французском престоле.Известно, что эта попытка не имела успеха и Людовик Филипп, считая ее глупым вольнодумством и ребячеством, ограничился тем, что отослал молодого человека в Америку. Скоро, впрочем, он раскаялся в своем добродушии, когда, вернувшись из Америки, принц очутился в Булоне и сделал новую попытку свергнуть июльский трон Людовика Филиппа. Но и на этот раз он потерпел фиаско и поплатился за свое отважное намерение долголетним заключением в замке Гама, откуда удалось ему наконец сбежать. Людовик Филипп не принимал никаких решительных мер, чтобы избавиться от своего соперника; его уверенность в прочности французского престола была так велика, что — он отважился перевезти с острова Святой Елены останки Наполеона I и поместить их в соборе инвалидов.Понятно, что поступок этот, совершенный от излишней доброжелательности и стремления польстить национальному самолюбию, был более чем нерасчетливым и необдуманным. Уверенность же в прочности престола доказывает только крайнюю неосведомленность в истории французского народа, у которого не может быть ничего прочного. Вскоре последовала расплата за такой необдуманный поступок.Принц Людовик Наполеон удалился в Англию, где во время долгого своего пребывания собрал все необходимые ему сведения и, скрывая недостаточность своих средств, втерся в знатные дома, вступил в сношения с сильными и богатыми людьми Лондона. Все-таки он был принцем, хотя и без всякого состояния, а в Англии нашлось бы множество купцов — миллионеров и лордов, желающих иметь своим зятем принца.Но Людовик Наполеон, казалось, вовсе не намерен был жениться на какой-нибудь английской леди; мысли его заняты были другим — он изучал теорию выжидания! Мы дальше увидим, что он рассчитывал совершенно верно, предполагая, что июльский трон рано или поздно непременно рухнет. Принц был необыкновенно умен, отличался большой сообразительностью и, еще будучи ребенком, удивлял окружающих своей хитростью и лукавством. Хотя мы и не намерены развлекать читателя анекдотами, но все же не можем удержаться от небольшого примера хитрости Наполеона III.В городе Эльбинге еще и по настоящее время живет кузнец Вейер, которому и обязаны мы этим рассказом. Достойный этот кузнец, имевший прежде мастерскую поблизости от Арененберга, пришел однажды в странное, комическое столкновение с принцем Людовиком, бывшим тогда еще ребенком. Часто прогуливаясь мимо кузницы, принц заметил, что Вейер, беспрестанно занятый работой, закуривал трубку свою от раскаленного железа.Раз утром, выждав минуту, когда кузнец положил трубку и снова взялся за молот, он прокрался в мастерскую и повернул железный прут, употребляемый Вейером вместо спичек. Он сделал это с той целью, чтобы кузнец обжег себе руку, схватив впопыхах за раскаленный его конец.Шутка эта вполне удалась принцу! Вейер страшно обезобразил руку, между тем как ребенок, издали наблюдавший эту сцену, от души забавлялся его мучениями до тех пор, пока взбешенный кузнец не отыскал его и изо всей силы не поколотил кулаками.Вместе с принцем росла его хитрость, планы и намерения. Он постоянно находился в тайных сношениях с приближенными своего дяди; у него были друзья даже при парижском дворе, которые сообщали ему все самые мельчайшие придворные новости.Кроме Наполеона, в Лондоне находилось множество эмигрантов и искателей приключений с громкими известными именами, большинство из которых мы встретим в гостиной госпожи Монтихо; но прежде чем ввести туда читателя, необходимо сделать небольшие объяснения, связанные с дальнейшим ходом нашего рассказа.Дуэль в Гайд-парке между герцогом Оссуно и маркизом де Монтолоном не имела для последнего особенно важных последствий, так как рана его затянулась очень быстро. Полиция, узнав о смертельной ране герцога, немедленно составила протокол; а так как имя противника было неизвестно, то рядом с фамилией графини Монтихо поставили маленький крестик.Событие это было неизвестно дамам. Беневенто отправил тело умершего Оссуно в Испанию, а в доме графини все шло своим порядком, как будто ничего особенного не случилось. По-прежнему там собирались гости, давались балы, назначались картежные вечера; в Лондоне, как и в Мадриде, дом графини сделался притягательным для всевозможных гуляк, искателей приключений, ловких кавалеров и даже чиновников, разыгрывавших роль богачей и обкрадывающих для этой цели вверенные им кассы.Общество графини оказывало магическое влияние на всех и привлекало каждого, кому хотя бы однажды удалось попасть в него. Было ли это следствием пикантного тона, царившего в гостиной, или следствием поразительной красоты Евгении — неизвестно; только праздники эти были настоящими магнитами для всех и каждого.Тем не менее лорд Кларендон не принимал уже больше в них никакого участия. После многократных и бесполезных попыток водворить порядок в доме, где царствовали женщины, он убедился, что госпожа Монтихо неспособна к спокойной жизни, что ей нужны вечные удовольствия, быстро меняющиеся наслаждения. Графиню можно сравнить с Марией-Христиной испанской, на которую она была похожа не только своей хорошо сохранившейся наружностью, но также многими душевными качествами и недостатками. Мать прелестной Евгении не чувствовала ни малейшей склонности к тихой семейной жизни, напротив, соперничая с дочерью, она всегда хотела слушать нежные речи поклонников: сегодня герцога, завтра графа, потом принца, а на четвертый день, или скорее на четвертую ночь, клятвы щедрого гражданина, будь он даже низким чиновником. Вообще это была очень страстная натура, любившая прежде всего разнообразие в жизни. Ей не хотелось сегодня жить, как вчера и завтра, как сегодня. Она желала, чтобы один день не был похож на другой.Все эти наблюдения оттолкнули лорда Кларендона от графини. Он изредка еще помогал ей, присылая преимущественно Евгении богатые наряды и драгоценности, но старательно избегал общества дочери и матери. Жертвы его можно было сравнить с каплями воды, падающими на горячий камень.Жизнь и обстановка госпожи Монтихо стоила громадных денег и могла разорить миллионера. Но где десять миллионеров или, по крайней мере, кажущихся таковыми приносят бесчисленные жертвы, там дела могут идти еще довольно сносно. Только поощрение и принятие этих жертв бросает далеко неблагоприятный свет на принимающего.К числу постоянных посетителей графини и ее дочери принадлежал один чиновник, служивший в банке, по имени Генрих. Он был кассиром — одно это слово объясняет нам источник громадных сумм, которыми снабжал он госпожу Монтихо; а она, принимая деньги и подарки, даже не осведомлялась, откуда он их брал; да и какое было ей до этого дело? Она только и видела, что он один из щедрых друзей ее дома, поэтому охотно и радушно его принимала.У Генриха была старая мать, жившая с ним вместе и терпевшая нужду, лишь бы только сын ее не прикасался к деньгам вверенной ему кассы. Но с некоторого времени он начал одеваться очень роскошно и проводил ночи напролет вне дома; мать даже не догадывалась, что творил ее — Генрих. Это продолжалось, впрочем, недолго, и страшное объяснение в скором времени последовало. Несчастная вдова сделалась жертвой того круга, в котором вращался ее сын, круга госпожи Монтихо.Генрих страстно, до безумия полюбил Евгению, и, не отдавая себе отчета в том, что она никогда не будет принадлежать ему, он был счастлив одной улыбкой, которой отвечала красавица на подносимые им подарки, покупаемые за счет разворованной кассы. Маленького жалования его едва хватало на содержание старухи-матери; что касается дорогих подарков да ужинов, каждый из которых превышал его полугодовое жалованье, на это, конечно, недостаточно было его собственных честно заработанных денег. Но у бедняги была только одна цель: добиться расположения Евгении, а там, с помощью какой-нибудь выгодной спекуляции, снова тайно пополнить опустошенную им кассу. Он кончил тем же, чем заканчивают все несчастные, сделавшие шаг к падению и хватающиеся за надежду, как утопающий за соломинку. Безумная любовь Генриха к Евгении заставила его все забыть, пожертвовать честью, матерью, покоем, будущим и привела к бездонной пропасти, в которой погибли многие, ему подобные.В тихие часы, проводимые чиновником с матерью, его сердце часто сжималось от страха и ужаса, начинали мучить угрызения совести, но на следующую ночь при взгляде на поражающую красоту Евгении он избавлялся от всех забот и сомнений. Для него была успокоительной мысль, что он лишит себя жизни, если разрушатся его сладостные мечты и надежды.Графиня очень часто нуждалась в деньгах и, не стесняясь, сообщала это одному Генриху, который, дорожа этим доверием и не подозревая хитрости, немедленно выручал ее. В награду за это госпожа Монтихо сулила ему блестящую будущность, манила новыми надеждами.Евгении, конечно, были неизвестны подобные источники ее матери — по крайней мере, согласимся с этим из уважения к ее личности. Мы думаем, что если бы она знала, что мать ловко и нагло опустошает чужие карманы, то, наверно, сочла бы своей обязанностью разубедить Генриха, сказав ему, чтобы он ни за какие блага в мире не надеялся на ее руку. Евгения была настолько правдива и тщеславна, что сделала бы это при всем обществе.Бедный Генрих! Бедная мать старуха, столько вытерпевшая, пока воспитала своего сына! Но что за дело тем, жертвами которых вы делаетесь, до ваших мучений, до вашей смерти! Не замечая вас, вертятся они в вихре наслаждений. Вас заменят другие ослепленные; погибнут и они, а вихрь наслаждений будет все яростнее и никогда не прекратится! Что за дело до безумных жертв тем, цель которых — наслаждение! Для них не существует людей, личностей. Исчезнете вы — найдутся другие — новые. Они только будут смеяться над глупцами, жертвующими ради них своей честью, будущим и счастьем всей жизни. Чтобы удовлетворить их, недостаточно разворованной кассы, недостаточно графства, недостаточно титула баронессы. Им нужна корона, королевская корона, которую предсказали прелестной Евгении. Как приятно мечтать о такой блестящей будущности! Да, королевская корона! А этот Генрих, этот Беневенто, этот лорд Сунфловер, этот Карл Мальбору, этот министр Вулков и прочие поклонники Евгении — разве они могли рассчитывать на что-нибудь подобное?Она выслушивала их комплименты, принимала подарки, награждая их улыбкой, позволяя целовать свою руку и, только в крайнем случае, награждая игрой в шахматы с глазу на глаз в маленькой ротонде.Хитрая мать, завлекая к себе богатых, знатных посетителей, одобряла упорство дочери, называя его причудами молодости, и намекала, что причуды эти со временем улягутся и Евгения будет принадлежать тому, кто сумеет заслужить ее расположение.Однажды вечером, когда был назначен один из праздников в доме госпожи Монтихо, ей доложили о приходе маркиза де Монтолона, давно уже не посещавшего ее. Дамам было известно, что он принадлежал к числу трех друзей дона Карлоса, игравших видную роль при испанском дворе; кроме того, графиня вспомнила, что он был не только изящным кавалером, но и обладал также большими средствами; и поэтому она приказала немедленно принять его, думая, что снова великодушная судьба посылает ей нового обожателя для ее дочери. Так как маркиз желал видеть Евгению, то графиня немедленно удалилась, ссылаясь на хлопоты по подготовке предстоящего праздника.Евгения отчасти была поражена этим приходом и подумала, что Монтолон явился к ней по поручению Олимпио, который один только мог заслужить ее внимание и отчасти любовь. Ради него одного пожертвовала бы она всеми этими господами и согласилась бы назвать своим мужем — так велика была ее симпатия к нему! Он представлялся ее воображению как воспоминание счастливого прошлого, как замена несчастной любви ее к Нарваэсу.Маркиз вошел в комнату и вежливо поклонился прелестной графине, которая жестом руки попросила его присесть. Клод де Монтолон был бледен и очень расстроен, он поднял свои карие глаза и пристально посмотрел на Евгению.— Очень рада видеть вас, маркиз, — проговорила графиня мягким, приятным голосом, — но чем я обязана вашему визиту, он живо напоминает мне мою далекую родину.— Извините, мадонна, — неожиданно перебил ее маркиз, — но я думаю, что из нас троих, не я первый напомнил вам Испанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88