– Надо знать, чего хочешь, – изрек я.
– Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. – И, понизив голос, добавил: – До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…
– Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.
Он меня не слушал.
– Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…
– Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..
Он занервничал.
– Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.
– Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.
– Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.
– Что-то я не понял.
– Когда она его найдет, мне везде будет тошно, уж я-то знаю, вот тогда и вернусь в Маюнгу.
– Ну, у тебя еще уйма времени до этого, – заверил я его.
Он окинул меня долгим, пристальным взглядом.
– Тебе не понять. Ты совсем другое дело. К тебе она неровно дышит.
Поскольку я не ответил, он подумал, будто я сомневаюсь в справедливости его утверждения.
– Уж я-то знаю, о чем говорю. Это же сразу видно. Никогда еще не видел, чтобы она так долго раздумывала. Ее прямо не узнать.
– А что, там, у твоих эве, и вправду водятся куду?
Он сразу засиял.
– Немного есть. Вот в Замбези, там их видимо-невидимо. Заметь, и на Уэле тоже, но крупных, а их поймать так же трудно, как мух, не стоит и пробовать.
Он подождал, я все не отвечал.
– Почему ты об этом спрашиваешь? Ты что, хочешь поохотиться на куду, что ли?
– Сам не знаю, просто из любопытства. Похоже, он был разочарован. И вдруг о чем-то вспомнил.
– А как же мой агент по перевозкам, я же так и не предупредил его…
– Ну, так в чем же дело, давай, ступай скорей.
– И речи быть не может. Это же двадцать километров отсюда. Нет, тебе придется меня подвезти.
– Слушай, если бы ты знал, как мне неохота. Он изобразил глубочайшее отчаяние.
– Но если ты меня не отвезешь, все пропало, мне придется остаться, это же ясно как дважды два.
– Я не знаю, как открыть люк трюма.
– Уж что-что, а это я умею, – заверил он, – о чем разговор.
Я мог бы сказать, поезжай один, но знал, стоило мне остаться, и я сразу же спустился бы к ней в каюту. А этого я и хотел избежать. Сам же он не изъявил желания обойтись без меня, потому что ему было скучно ехать в одиночестве. Так что и пяти минут не прошло, как он уже был внизу и открывал люк.
Нас не было часа два. Нужно было предупредить агента по перевозкам и забрать в меблированной комнате, что он снимал в одной небольшой гостинице Сета, его пожитки. По дороге назад он немного рассказал мне про Луи.
– Это мой кореш, – заметил он, – занятный мужик, сам увидишь.
– Скажи правду, и часто вы так водите ее за нос?
– Водим за нос?!.. Думаешь, мне так интересно тащиться в эту чертову Дагомею?
– Извини. Вот мне, например, очень даже интересно.
– Что-то не верится…
Когда мы вернулись на яхту, матросы были уже на борту. В баре горел свет. Лоран был слегка навеселе. Бруно тоже, правда, куда больше Лорана.
– Это же просто умора какая-то, – горланил Бруно, – является кто попало, полный придурок, говорит ей, будто тот живет себе в палатке где-то на вершине Гималаев, и она тут же очертя голову несется туда. Нет, я остаюсь. Никогда бы себе не простил, если бы пропустил такую потеху.
Эпаминондас бросился прямо на него.
– А ну возьми свои слова назад, не то набью тебе морду.
– Что ж, если здесь теперь даже пошутить нельзя, тогда, пожалуй, мне и вправду лучше сойти на берег, – обиделся Бруно. – И не подумаю отказываться от своих слов.
– Он прав, – вмешался Лоран. Эпаминондас гордо удалился.
– Нет, все-таки никак не пойму, – не унимался тот, – зачем ей нанимать таких придурков, они же ни черта ни в чем не смыслят.
Я оставил их. И спустился к ней в каюту. Там по-прежнему было темно. Снова зажег свет. Она лежала все в той же позе, что и пару часов назад. На сей раз у меня было такое ощущение, будто она ждала меня. Я рассказал ей о своей поездке с Эпаминондасом и кое-что из того, что он поведал мне о Луи из Абомея. Говорил я довольно пространно и долго. Заметил, что это ее немного раздражало. Потом наступил момент, когда мне уже больше не о чем было ей рассказать, даже о проделках Эпаминондаса.
– Может, тебе лучше сойти на берег здесь? – предложила она. И добавила: – Как и всем остальным.
Я уселся прямо на пол, прислонившись головой к койке.
– А мне совсем не хочется сходить на берег.
– Днем раньше, днем позже, какая разница?
– Пока еще не время. Я сойду, но попозже.
– Что же должно случиться, чтобы ты сошел, чего ты ждешь?
– Гибралтарского матроса.
Она не рассмеялась.
– Прости, – извинился я, – я и сам не знаю. Внезапно она как-то резко, почти грубо спросила:
– Откуда ты явился?
– Я же говорил тебе, – напомнил я, – из Министерства колоний, копировал там документы…
– Ты что, совсем идиот, разве ты не видишь, что происходит?
– Да нет, я не идиот и все прекрасно вижу.
– И все равно не хочешь сойти на берег?
– Пока нет. Не хочу, это единственное, в чем я уверен. У меня нет никаких причин сходить на берег.
– А вот у меня, – тихо проговорила она, – ты же сам знаешь, у меня есть очень веские причины, чтобы заставить тебя сойти на берег.
– А мне плевать на твои веские причины.
Она сразу успокоилась. И с какой-то коварной нежностью, точно уговаривая ребенка, проворковала:
– Хорошо, оставайся здесь, только молчи, обещаешь, да?
– Буду стараться изо всех сил.
– Ты что, действительно веришь, будто можно все время молчать?
– Я верю, что нужно молчать, пока можешь. Но нельзя же молчать… без конца.
И улегся подле нее.
– Честно говоря, я уже больше не в силах молчать, – признался я.
Какое-то мгновение мы чувствовали себя так, будто поговорили. Но это ощущение быстро прошло, и скоро этого стало мало. Она прижалась лицом к моему лицу и долго оставалась так, не шелохнувшись.
– Скажи мне что-нибудь, что придет в голову.
– Анна…
Часы на столике показывали два. Сон не шел.
– Еще что-нибудь, – попросила она.
– Мне нравится на этой яхте.
Она легла и больше ни о чем не просила. Погасила свет. Через иллюминатор виднелась пустынная набережная, ее ярко освещал прожектор. Можно было подумать, будто всякое желание между нами угасло навеки.
– Надо поспать, – проговорила она, – мы больше не можем не спать, мы с тобой оба смертельно устали.
– Да нет, по-моему, ты ошибаешься.
– По правде говоря, я люблю, когда ты такой, как стена.
– Помолчи…
– Самая великая любовь на свете, что это значит?
Я видел ее лицо в слабом свете прожектора. Она улыбалась. Я поднялся, готовый уйти. Она попыталась меня удержать.
– Дура ты набитая, – проговорил я.
И высвободился из ее рук. Она дала мне уйти, не делая больше никаких попыток удержать меня подле себя.
– Не надо расстраиваться, – попросила она, – ведь и я тоже молчу, правда, по-своему.
Яхта отчалила глубокой ночью. Спал я очень мало. Меня то и дело будила вибрация корабельных винтов, и я подолгу лежал без сна. Потом, когда совсем было отчаялся и уже занялся день, меня наконец сморил сон. Из каюты я вышел где-то к полудню. Она была на палубе, спокойная и веселая, как и всегда по утрам. Разговаривала с Бруно. Он не был пьян, но пребывал в весьма дурном расположении духа, утверждая, будто его застали врасплох, будто у него и в мыслях-то не было плыть в эту самую Дагомею, и так далее и тому подобное. Она как могла пыталась утешить его обещаниями, что мы сможем там поохотиться на куду. Я услыхал, как она сказала ему:
– Это такая штука, которую каждый должен непременно хоть раз попробовать, а так ты сможешь сказать, что дело уже сделано…
Он смотрел на нее с недоверием. Бруно был самым молодым матросом из всей команды. Ему еще очень не хватало знания непреходящей зыбкости этого мира. Нам всем стоило немалых трудов разъяснить ему необходимость наших вояжей. Однако все относились к нему с огромным терпением.
Обедали мы вместе. К нам за столик подсел Эпаминондас. И с этого дня ежедневно ел вместе с нами. Ни разу ничуть нас не стеснив. В то утро он прямо-таки светился от радости. Погода стояла прекрасная, он уже совсем забыл про Маюнгу, про свои угрызения совести и даже, по-моему, про цель нашего путешествия в Дагомею.
– Так, значит, плывем, – бросил он, крепко хлопая меня по плечу.
– Плывем, плывем, успокойся.
– Вот видишь, – как-то вдруг развеселилась она, – можешь радоваться, твой номер удался.
На лице Эпаминондаса отразилось искреннее негодование.
– Если уж кто-то и сыграл с тобой какой-то номер, то, во всяком случае, не я.
Смеясь, она согласилась.
– И потом, туда или куда-нибудь еще, – заметил Эпаминондас, – если разобраться, какая разница?
– Все-таки нельзя терять надежды, – вмешался я, – иначе уж вообще…
– Самое забавное, – предположила она, – если он уже давным-давно трудится молочником где-нибудь в Дижоне, а я, как последняя шлюха, все шляюсь и шляюсь по морям и океанам в поисках этого великого мужчины.
– По морям или где-нибудь еще… – прыснул Эпаминондас.
Все рассмеялись, даже матросы, что сидели за другими столиками. Никто не выглядел шокированным.
– Может, в Дижоне, а может, нигде… – заметил я.
Эпаминондас не понял, и, как и всякий раз, когда он оказывался в таком положении, на лице его отразилось нечто вроде смертельного испуга.
– Это он просто так, к слову, – пояснила она ему.
– И ты позволяешь такие шутки теперь?
– Шутка как шутка, – возразила Анна, – что уж, и пошутить нельзя, что ли?
– Нет, – вдруг как-то сразу погрустнел Эпаминондас, – похоже, я все-таки слезу в Танжере.
– Да я просто пошутила, – заверила она. – Что-то ты стал уж очень обидчивый.
– Ладно, посмотрим, как ты будешь выглядеть, – ответил Эпаминондас, – если он и вправду окажется у эве.
– И не только она, – добавил я.
Перспектива такой встречи вызвала у меня неудержимый приступ смеха.
– Может, объяснишь, что это тебя так разбирает? – поинтересовался Эпаминондас, который обижался по всякому пустяку и, должно быть, подумал, что я сомневаюсь в успешном исходе экспедиции.
– Просто я подумал, – пояснил я, – как все мы мигом окажемся на берегу.
Они тоже рассмеялись.
– Да, – прыснул Эпаминондас, – это уж точно, быстрее не придумаешь.
– Присоединимся к Нельсону и его шарикам-роликам.
– А как же я? – спросила она.
– Ну, ты даешь, – ответил я.
– Нет, раньше ты была совсем другая, – заметил Эпаминондас, – ты изменилась, и совсем не в лучшую сторону. – И чуть не задохнулся от смеха. – Все, хватит слоняться по свету! – ликующе воскликнул он. – По домам, как все нормальные люди. А вот я лично, – добавил он, – останусь в Котону и буду охотиться на куду.
И обернулся ко мне с таким видом, будто вдруг вспомнил о чем-то, она тоже. Вид у него был немного смущенный. Правда, я-то смотрел только на нее.
– Ну а ты? – как-то застенчиво спросил Эпаминондас. – А ты чем…
– Откуда мне знать? – ответил я.
Никто больше не добавил ни единого слова. Она невозмутимо глядела на меня. Оба ждали, что я скажу. Но я промолчал.
– Вот я, к примеру, – почти шепотом снова заговорил Эпаминондас, – останусь в Котону и поохочусь на куду. Попробую ловить их живьем, а потом продавать в зоопарки.
– В Котону, – с трудом проговорил я, – нет никаких куду.
– Ну и что, – возразил он, – зато в Замбези их навалом, видимо-невидимо, целые стада.
– А если не удастся поймать их живьем, – поинтересовалась она, – что с ними тогда делать?
– Уж вам ли этого не знать, – заметил я.
– Интересно, откуда бы ей это знать? – удивился несколько сбитый с толку Эпаминондас.
– А ты не пытайся понять все буквально, – сказала она. – Это все потому, что я охочусь на матроса с Гибралтара. Так сказать, намек. – И, как ни в чем не бывало, мило продолжила: – Ну, так что же с ними тогда делать? Они хоть съедобные?
– Конечно, – подтвердил Эпаминондас, – еще какие съедобные. Потом, рога, кожа, даже не знаю, что еще, надо совсем ничего не смыслить в охоте, чтобы задавать такие дурацкие вопросы.
– Куду, – пояснил я, – очень редкое животное. А охота на редких животных – это великая охота.
– И чем реже, тем лучше, – прыснул Эпаминондас, смекнув наконец, о чем идет речь.
Анна очень охотно смеялась всем шуткам Эпаминондаса. Рассмеялась она и на этот раз, но как-то сразу погрустнела.
– Мне все больше и больше нравится смеяться, – призналась она, – видно, старею.
– Да нет, дело тут вовсе не в возрасте, – с понимающим видом возразил Эпаминондас.
– Просто, – заметил я, – сейчас день. Анна снова долго смеялась над этим намеком.
– Если я вам мешаю, – проговорил Эпаминондас, – надо было сразу так и сказать.
– Не заводись, – возразила Анна, – если нам кто-то и мешает, то уж, во всяком случае, не ты.
Эпаминондас понял и возмутился, но как-то вяло.
– Да ладно, что там говорить, – успокоился он. – Но ты здорово изменилась.
Весь день я провел в попытках почитать, но мне это так и не удалось. К вечеру в поисках Эпаминондаса я поднялся в бар. Он тоже читал, развалившись в кресле. Она обсуждала с матросами, какая погода ждет нас в Атлантике. Когда я вошел в бар, все сразу же насторожились. Кое-кто, в их числе и Бруно, конечно, подумал, что настал критический момент моего пребывания на борту яхты и я не доплыву до Дагомеи. По ее виду я понял, что эта двусмысленность в наших отношениях ничуть ее не смущает и, даже напротив, она тоже получает от этого известное удовольствие и старается продлить как можно дольше. Я прошел через бар и вышел на палубу. Вскоре ко мне присоединился Эпаминондас. Именно этого-то мне и хотелось. Мы с ним отлично понимали друг друга, а у меня было большое желание перекинуться с кем-нибудь парой слов.
– Выходит, ты тоже здесь ни хрена не делаешь, так, что ли?
– Я подумываю, не привести ли в порядок библиотеку, – ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47