Уж сколько им пришлось натерпеться, вкалывают, как ни один другой народ, а сами увидите, какие они приветливые, какие доброжелательные. Уж ему ли их не знать – ведь родители-то у него были простые крестьяне, – правда, теперь он уже многое понял и не такой темный, как они, но все равно очень к ним привязан, даже больше прежнего. Если уж ты откуда родом, это навсегда остается твоим. Он говорил об этом как о каком-то чуде, с гордостью. Да, если будет время, мне надо непременно съездить в Рокку. Правда, в городке всего одна гостиница, но нам с женой там было бы хорошо. Потом пояснил:
– Там с одной стороны море, а с другой речка. Когда на море поднимаются чересчур большие волны, или делается жарко невмоготу, или просто охота поменять обстановку, идешь купаться на речку. Там всегда прохладно. А гостиница, она аккурат на самом берегу речки.
Он рассказывал мне об этой речке, о гостинице, о горах, что окружают со всех сторон долину, о подводной рыбалке.
– Это даже представить себе невозможно, если ни разу не попробовал. В первый раз страшно, а потом уже не можешь без этого обойтись. А уж как там красиво, цвета необыкновенные, а рыбины проплывают прямо у тебя под брюхом. И такая тишина, такой покой, просто не передать словами.
Он рассказывал мне про сельские танцы и праздники, про фрукты, лимоны величиной с апельсин, которыми славятся эти края.
Мы добрались до Сан-Романо, что в долине Арно. Небо сделалось медно-красным. На дороге солнца уже не было, теперь оно лишь изредка показывалось над вершинами холмов. Они, от подножия до самых вершин, были засажены оливковыми деревьями. Дома были красивы, совсем того же цвета, что и земля. Возле каждого, даже самого маленького, возвышался кипарис. От всего пейзажа веяло каким-то душераздирающим покоем.
– А вы сами из этих краев, из Тосканы? – поинтересовался я.
– Да, родился здесь, в долине, – ответил он, – только не по эту сторону от Флоренции, а по другую. Правда, теперь все семейство поселилось в Рокке. Мой отец, он любит море.
Солнце скрылось за холмами, и теперь долина освещалась только светом, идущим от Арно. Это оказалась совсем небольшая речка. Спокойная, блестящая гладь, частые плавные изгибы и зеленый цвет воды делали ее похожей на какого-то сонного зверька. Удобно устроившись меж суровых на вид, отвесных берегов, она блаженно несла вперед свои воды.
– Какой он красивый, Арно, – проговорил я. Сам не заметив, он стал называть меня на «ты».
– А ты, – спросил он, – сам-то где работаешь?
– В Министерстве колоний, – ответил я. – Отдел актов гражданского состояния.
– И что, нравится тебе это, такая работа?
– Жуть, – ответил я.
– И чем же ты там занимаешься?
– Переписываю свидетельства о рождении и смерти.
– Понятно, – заметил он. – И давно ты там?
– Восемь лет.
– А вот я, – проговорил он после паузы, – я бы не смог.
– Верно, – согласился я, – ты бы не смог.
– Хотя, – добавил он, – каменщиком тоже несладко, зимой тебе холодно, летом жарко. Но все время переписывать, нет, я бы ни за что не смог. Есть которые могут, ведь надо же кому-то, а вот я нет, я бы не смог.
– Вот и я тоже не могу, – заметил я.
– И все-таки делаешь?
– Делаю. Поначалу мне казалось, помру от этого, но все равно делаю, представляешь, каково это?
– Ты что, и сейчас так думаешь?
– Что от этого можно помереть? Да, но только уже не я, а кто-то другой.
– Представляю, какая жуть, все время только и делать, что переписывать и переписывать… – медленно, с расстановкой заметил он.
– Кошмарная жуть, – согласился я. Конечно, я признался в этом немного шутливым тоном. Можно было предположить, что либо на самом деле это не такой уж кошмар, либо просто такая уж у меня манера говорить о себе и своей жизни.
– Работа – это важно, – заметил он. – Делать что попало, нет, так не годится.
– Но ведь должен же кто-то это делать, – возразил я, – тогда почему бы не я?
– Да нет, – усомнился он, – я не согласен, а почему именно ты?
– Да я пытался подыскать что-нибудь другое, так и не нашел.
– Бывает, – заметил он, – что лучше уж подохнуть с голоду, чем такое… Вот я на твоем месте лучше уж подох бы с голоду.
– Знаешь, вечно боишься, как бы не потерять работу. И потом, еще почему-то стыдно, даже сам не пойму почему.
– И все же есть на свете такие вещи, которые стыдней делать, чем не делать.
– Я мечтал стать велогонщиком, путешественником, всякие такие немыслимые штуки. А кончилось тем, что поступил в Министерство колоний. Мой отец служил в колониях, так что мне это было нетрудно. Первый год даже не верилось, думал, это просто какое-то недоразумение, шутка, что ли, на второй только и твердишь себе, нет, так дальше дело не пойдет, а потом наступает третий год, и вот, сам видишь…
Он был явно доволен, что я начал говорить о себе.
– Вот во время войны, – продолжил я, – вот когда я был счастлив. Я был в телеграфной роте. Научился лазать по столбам, это дело опасное, того и гляди током дернет или свалишься, но все равно я был счастлив. По выходным не мог остановиться, лазал по деревьям.
Мы оба засмеялись.
– Однажды нам пришлось срочно сматываться, а я как раз был на самой верхушке телеграфного столба, привязанный. Все ушли без меня, но не в ту сторону, куда надо. Спустился – кругом ни души.
Ну я и пошел один, зато туда, куда надо. Мне повезло.
Он от души рассмеялся.
– Да, война есть война, но бывает и на войне тоже весело. А потом, – немного помолчав, спросил он, – во время Сопротивления?
– Был в Виши, вместе с министерством.
Он молчал, будто это требовало дополнительных пояснений.
– Делал фальшивые акты гражданского состояния для евреев, которые скрывались от фашистов, в основном, сам понимаешь, это были свидетельства о смерти.
– Ну да, понятное дело… И что, тебе ни разу не надоело?
– Нет, ни разу. Правда, после войны за то, что я три года пробыл в Виши, меня понизили в должности.
– И эти твои евреи, ты что, так никогда и не узнал, помогли им твои бумаги?
– Да я вообще ни одного из них и в глаза-то не видел, – со смехом признался я.
– Ну и дела… И что, так и живешь?
Он снова покосился в мою сторону. Будто заподозрил, уж не вру ли я ненароком.
– По правде сказать, не так уж я и искал. Пусть меня и понизили в должности, я ведь все равно остался в том же Отделе актов гражданского состояния, так что…
– Да нет, быть того не может, – снова повторил он.
Он явно мне не верил.
– Правда-правда, – заверил я его, потом улыбнулся, – ну, скажи, какой мне смысл тебе врать?
– Да нет, я верю, – сдался он наконец. Я рассмеялся.
– Вообще-то я часто вру. Но не сегодня. Случаются и у меня такие дни.
– А кто не врет, все врут, – немного замявшись, заметил он.
– Я вру всем подряд – ей, своим начальникам. Привык у себя на службе, потому что часто опаздываю. Не могу же я им сказать, что меня тошнит от этой работы, вот и придумал, будто у меня больная печень.
Он рассмеялся, но не очень искренне.
– Ну, это, – возразил он, – разве это вранье…
– Надо же иногда о чем-то поговорить, без этого нельзя, о чем-то говорить все равно надо. Так вот, печень – это моя излюбленная тема, можно сказать, мой конек, о ней я говорю лучше всего, и дня не проходит, чтобы я не описывал, какие злые шутки она со мной играет. У нас в министерстве вместо того чтобы поздороваться, меня спрашивают: «Ну, как там твоя печенка?»
– А она-то что, и она тоже верит?
– Понятия не имею, она никогда со мной об этом не говорила.
Он слегка задумался.
– Ну, а политикой, хоть политикой-то ты занимаешься?
– Занимался, когда учился.
– А теперь совсем забросил?
– Потом она стала занимать меня все меньше и меньше. А теперь мне и вовсе плевать.
– А коммунистом ты был?
– Было дело.
Он замолк. Надолго.
– Я слишком рано начал, – пояснил я, – потом просто устал…
– Вот это я очень даже понимаю, – тихо заметил он.
Потом снова замолк, так же надолго, и вдруг проговорил:
– Нет, правда, съездил бы ты на выходные в Рокку.
Служба гражданского состояния завладела всей моей жизнью, и три дня в Рокке, что могли они значить в сравнении с этим несчастьем? Но все равно я понял, что он хотел сказать: иногда жизнь бывает совсем невыносимой, и он хорошо это знает, а потому время от времени надо ездить в Рокку, убедиться, что жизнь может быть и приятной.
– А правда, почему бы и нет, – согласился я.
– Сам не знаю, почему, но вот я, к примеру, очень люблю Рокку, – признался он.
Мы въехали в Эмполи.
– Тут, – пояснил он, – делают стекло.
Я заметил, что город кажется мне очень красивым. Он ничего не ответил, видно, думал о чем-то другом, скорее всего, обо мне. После Эмполи стало еще прохладней. Мы покинули Арно, но какая разница. Мне все равно было хорошо. Я не потерял времени даром. Он смотрит на меня, он меня слушает, сразу видно, я заслуживаю ничуть не меньше, а может, и больше других, чтобы проехать рядом со мной от Пизы до Флоренции. Я пытался выгородить самого себя. Оказывается, я вполне мог бы быть кому-то неплохим приятелем. У меня не было привычки чувствовать себя довольным. И когда мне выпадало такое, это совершенно лишало меня сил, и потом приходилось целую неделю приходить в себя. Всякие там неудачи стоили мне куда дешевле.
– А правда, съезди-ка ты в Рокку, – снова повторил он, – сам увидишь.
– У меня еще десять дней отпуска, – ответил я. – Почему бы и нет…
Грузовичок несся теперь с такой скоростью, на какую только был способен, – шестьдесят в час. Жара совсем спала, во всяком случае, для нас, мы ведь ехали не под брезентной крышей. К тому же с наступлением вечера поднялся свежий ветерок, судя по всему, он пришел из тех краев, где уже разразилась гроза, от него пахло водою.
Мы по-прежнему разговаривали – о нем, о работе, о зарплате, о его жизни, о жизни вообще. Пытались выяснить, что делает мужчину счастливым – работа, или любовь, или все прочее.
– Ты вот говорил, у тебя нет друзей, – заметил он, – что-то я никак не пойму. Всегда должны быть приятели, ведь без этого нельзя, разве не так?
– Мне бы тоже хотелось, – ответил я, – да только не могу же я дружить со своими сослуживцами по министерству, а у нее, кроме них, нет никаких знакомых.
– А сам ты?
– У меня были только старые приятели по факультету. А с ними мы больше не видимся.
– Странное дело, – проговорил он, теперь он был приветлив и, похоже, больше не испытывал ко мне почти никакого недоверия, – мне думается, уж друзья-то, они всегда найдутся.
– Вот на войне, – заметил я, – там у меня было много друзей. А теперь, похоже, найти их не легче, чем… даже не знаю кого…
– Как женщину?
– Почти, – смеясь, согласился я.
– Ничего себе, – проговорил он. И задумался.
– Послушай, у нас здесь все куда легче, чем у вас там, все сразу знакомятся, и никаких тебе трудностей.
– У нас все не так, – подтвердил я, – на все нужно время. Все называют друг друга «мсье», все господа… И потом, ведь когда делаешь копии, нельзя ни с кем разговаривать.
– То-то и оно. Мы другое дело, у нас рот всегда свободен, можно поговорить, если есть охота. Мы ведь какие? Будто на войне, всегда немного будто на войне. Приходится воевать то за зарплату, то за хлеб насущный, так что с друзьями здесь все в порядке.
– А вот мои сослуживцы, – заметил я, – мне скорее хочется их убить, чем перекинуться словечком….
– Кто знает, может, когда тебе уж очень тоскливо, – отозвался он, – так оно и бывает, как-то не получается заводить друзей.
– Может, так оно и есть, – согласился я.
– Что говорить, – продолжил он, – несчастий в жизни и мне хватает, а как же без этого? Но чтобы вот так, изо дня в день, и чтобы из-за этого не иметь друзей, нет, об этом даже и подумать-то страшно.
Потом добавил:
– Вот я, к примеру, без дружков я просто места себе не нахожу, нет, это, правда, беда, я бы так не смог.
Я ничего не ответил. У него был такой вид, будто он уже сожалел о своих словах. И все же вдруг едва слышно заметил:
– А по-моему, надо бы тебе все-таки бросить эту работу.
– Конечно, – ответил я, – когда-нибудь я так и сделаю.
Он явно счел, что я не принял его совет всерьез – так, как он бы этого хотел.
– Заметь себе, – проговорил он, – конечно, это дело не мое, но, поверь, по-моему, тебе нужно обязательно бросить эту работу.
И, немного помолчав, добавил:
– Что-то не заладилась у тебя жизнь.
– Вот уже восемь лет, – признался я, – как я только об этом и думаю, как бы ее бросить, да все никак не получается.
– По-моему, тебе надо бросить это дело, и чем скорей, тем лучше, – настаивал он.
– Может, ты и прав, – немного помолчав, согласился я.
Ветерок дышал восхитительной свежестью. Он явно наслаждался им куда меньше, чем я.
– А почему ты так думаешь? – поинтересовался я.
– Так ведь ты сам только и ждешь, чтобы тебе это сказали, разве не так? – тихо пояснил он.
Потом повторил:
– Нет, что-то там шибко не заладилось, в твоей жизни. Да любой на моем месте посоветовал бы тебе то же самое.
Он с минуту поколебался, потом тоном человека, вопреки сомнениям все-таки решившегося на отчаянный шаг, заметил:
– Это то же самое, что с твоей женой, почему ты с ней, с этой женщиной?
– Честно говоря, я долго колебался. А теперь вот подумал, а почему бы и нет? Раз ей этого так хочется. Потом, мы с ней вместе работаем, в одной комнате, так что она у меня целый день перед глазами, захочешь, только руку протяни, понимаешь, что я имею в виду?
Он не ответил.
– Знаешь, бывает, что уже нет желания вылезать из дерьма, говоришь себе, раз нет ничего другого, можно прожить и в дерьме.
Он даже не улыбнулся.
– Нет, – возразил он, мой юмор пришелся ему явно не по нутру, – так не годится.
– Многие поступают точно так же, – сказал я. – Почему бы мне на ней не жениться?
– А что она за женщина?
– Сам видишь, – ответил я, – всегда всем довольна. Веселая. Она оптимистка.
– Понятно, – проговорил он и слегка поморщился, – знаешь, мне не очень-то по вкусу женщины, которые всегда всем довольны. Они… – Он искал подходящее слово.
– От них устаешь, – подсказал я.
– Вот-вот, именно, устаешь.
Он повернулся ко мне и улыбнулся.
– Я вот все думаю, – проговорил я, – а стоит ли искать какие-то там великие причины, на целую жизнь, чтобы быть довольным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47