– Она уехала, – сообщил я ей.
И та снова умчалась в танце, все не спуская глаз с нее, по-моему, пытаясь понять, что мы здесь делаем вместе.
– Это ее вы искали? – спросила меня она.
– Не совсем, – ответил я, – скорее, одного молодого человека.
Она проявила любопытство. Показала на Кандиду.
– А она?
– Вчера вечером, – ответил я, – мы встретились с ней здесь на танцах.
Я пригласил ее на танец. Мы встали. Но стоило ей оказаться в моих объятиях, ее рука в моей, я понял, что не смогу танцевать. Я не знал, что играли, ритм полностью ускользал от меня, мне не удавалось не только приноровиться к нему, но хотя бы услышать музыку. Я пытался. Но не мог прислушиваться больше десяти секунд. Пришлось остановиться.
– Не выходит, – проговорил я, – не получается танцевать.
– Что бы это могло значить? – поинтересовалась она.
У нее был какой-то удивительно милый, ласковый голос. Никто еще никогда в жизни не говорил со мной таким голосом. Но, как бы я ни старался, нет, танцевать у меня все равно так и не выходило. Нас толкали. Она смеялась. Дело было вовсе не в том, будто я возжелал ее – нет, Боже упаси, у меня и в мыслях-то такого не было, я вообще больше не способен был желать близости с какой бы то ни было женщиной – все дело было в ней, она явно совершала ошибку, а я даже не знал, как ее предостеречь. Должно быть, она просто не понимала, что делает, а я был уверен, что вот-вот, с минуты на минуту поймет, кто я такой, с кем она имеет дело, – и сразу очертя голову убежит с этих танцев. Руки у меня дрожали, ощущение ее тела в моих объятьях почти лишало меня чувств. Я испытывал ужас, какой бывает перед роковыми событиями, событиями, зависящими лишь от игры случая и не подвластными нашей воле – такими, как смерть или удача. И тут я наконец решился заговорить с ней – должен же я хоть как-то предостеречь ее, пусть по крайней мере знает, какой у меня голос, – я решил отдаться воле случая. Мне хотелось бы рассказать ей тысячу всяких вещей, но я не мог говорить с ней ни о чем, кроме ее яхты, этого «Гибралтара».
– А почему вы так ее назвали? – спросил я. – Почему «Гибралтар»?
Голос у меня дрожал. Когда я задал ей этот вопрос, у меня появилось такое чувство, будто я скинул с себя огромную тяжесть.
– Ах, – проговорила она, – это очень длинная история.
Не глядя на нее, я видел, что она улыбается.
– У меня много времени, мне некуда спешить, – ответил я.
– Я знаю, слышала, что вы сказали Карле.
– У меня просто уйма времени, мне теперь совсем некуда спешить.
– Вы что, хотите сказать, совсем-совсем некуда?
– Да, совсем-совсем некуда, у меня впереди целая жизнь, и вся моя.
– Я не знала, – проговорила она, – я думала, она просто уехала пораньше.
– Нет, она уехала навсегда, – ответил я.
– И давно вы были вместе?
– Два года.
Все сразу стало как-то проще. Я начал лучше танцевать, и меня уже не так трясло. А главное, только теперь я почувствовал, какую большую службу сослужило мне выпитое вино.
– Она была славная, – добавил я, – да только мы с ней не понимали друг друга.
– Сегодня утром за столом я заметила, что у вас не очень ладится, – сказала она.
– Мы были совсем разные, – пояснил я. – Но она была славная.
На лице ее засияла улыбка. Впервые мы обменялись взглядами, это длилось всего мгновение. – А вы, разве вы не славный? В тоне ее сквозила мягкая насмешка.
– Сам не знаю, – ответил я. – Просто я очень устал.
Я танцевал все лучше и лучше. Руки уже совсем не дрожали.
– Вы хорошо танцуете, – заметила она.
– Так почему же «Гибралтар»? – снова спросил я.
– Потому что. А вам случалось бывать на Гибралтаре?
Внезапно в нашем разговоре появилась какая-то простота.
– Да нет, не случалось, – ответил я. Продолжила она не сразу.
– Я рада, – проговорила она наконец, – что встретила вас.
Мы снова улыбнулись друг другу.
– Он очень красивый, Гибралтар, – заметила она. – О нем обычно говорят, что это одна из самых важных стратегических точек в мире, но никогда не говорят, как он красив. Там с одной стороны Средиземное море, а с другой Атлантический океан. Это совсем разные вещи.
– Понятно. Неужели такие уж разные?
– Совсем разные. Там есть африканский берег, он очень красивый, такое плоскогорье, которое отвесно падает прямо в море.
– Вы часто проплывали через Гибралтар?
– Да, часто.
– Сколько раз?
– Наверное, раз шестнадцать. А испанский берег, с другой стороны, вот он выглядит совсем не так сурово.
– Но это вряд ли только потому, что он такой красивый…
– Нет, не только, – ответила она.
Должно быть, она сочла, что наше знакомство не стоит того, чтобы рассказывать мне о настоящих причинах.
– Это из-за нее вы так много пили за обедом?
– Да, из-за нее, и потом, сам не знаю, просто из-за жизни.
Танец подошел к концу. Мы все трое снова оказались вместе за столиком.
– Ну что, ты довольна? – обратилась она к Карле. – Ты очень хорошо танцуешь.
– А ведь я не привыкла, – ответила Карла. Она посмотрела на Карлу.
– Мне жаль уезжать отсюда, – заметила она.
– Но вы же вернетесь назад, – сказала Карла. Она закурила сигарету. Рассеянно смотрела куда-то в пустоту.
– Кто знает, – проговорила она. – Если и вернусь, то только чтобы снова увидеться с тобой, посмотреть, счастлива ли ты, вышла ли замуж.
– Ну, я еще слишком молода, мне еще рано, – ответила Карла. – Не стоит возвращаться только ради этого.
– Вы уплываете? – спросил я.
– Да, завтра вечером, – ответила она.
Я вспомнил, что говорил мне Эоло: эта женщина не из привередливых.
– А вы не могли бы на денек задержаться?
Она опустила глаза и извиняющимся тоном проговорила:
– Это трудно. А вы, вы надолго собираетесь остаться в Рокке?
– Пока не знаю, похоже, довольно надолго.
Зазвучал новый танец. Карла опять пошла танцевать.
– Можем потанцевать, – предложил я, – пока.
– Пока что?
– Пока вы еще здесь.
Она не ответила.
– Расскажите мне про свою яхту, – попросил я, – про «Гибралтар».
– Эта история не про яхту.
– Знаю, мне говорили, что эта история связана с мужчиной. Он что, был с Гибралтара, что ли?
– Нет. На самом деле он был ниоткуда. Может, – добавила она, – мне все-таки удастся отложить отъезд до послезавтра.
И что же это я себе такое вообразил? Ведь говорил же мне Эоло, что в море она, видимо, вполне обходится своими матросами. Рука моя больше не дрожала, и ощущение ее тела в моих объятиях больше не грозило лишить меня чувств.
– И что, вы теперь больше не живете вместе с этим мужчиной?
– Нет.
– Вы его бросили?
– Нет, это он меня бросил. – Потом, понизив голос, добавила: – Ладно, пусть будет послезавтра.
– А от кого это зависит?
– От меня.
– И что, у вас такое жесткое расписание?
– Ничего не поделаешь, приходится, – ответила она, потом улыбнулась и пояснила: – Хотя бы из-за приливов и отливов.
– Да, конечно, – согласился я, – особенно в Средиземном море.
Она рассмеялась.
– Да, – подтвердила она, – особенно в Средиземном море.
Я думал о мужчине, который бросил эту женщину. Я ничего не понимал. И больше ничего не говорил.
– А вы, почему вы бросили эту женщину? – едва слышно спросила она.
– Я ведь уже говорил вам, без всяких определенных причин.
– Но все равно, – возразила она, – в таких вещах всегда ведь бывают какие-то причины.
– Я не любил ее. Я никогда ее не любил.
Танец снова закончился. Карла вернулась и села за столик. Ей было очень жарко.
– Мне, правда, очень грустно, – призналась, – что вы уезжаете.
Похоже, она все время только об этом и думала, должно быть, не забывала об этом, даже когда танцевала.
– Я тебя очень люблю, – сказала она Карле.
Окинула меня каким-то молниеносным взглядом, потом снова повернулась к Карле. А я все думал и думал о мужчине, который бросил эту женщину.
– Ты должна выйти замуж, – сказала она, – не бери пример со своих сестер. Выходи поскорее замуж, и чем быстрей, тем лучше, а там будет видно. Ты не должна вот так состариться.
Карла о чем-то задумалась и залилась краской.
– Отец говорит, это не так-то просто, – проговорила она, – выйти замуж, а выбрать – это, должно быть, еще трудней.
Она тоже зарделась, совсем чуть-чуть, наверное, только я это и заметил, потом едва слышно проговорила:
– Послушай, главное – это чтобы ты сама его выбрала. А уж потом, когда по-настоящему захочешь, тебе останется только добиваться своего, и все.
– Ой, нет, что вы, – сказала Карла, – у меня ни за что не получится.
– Получится, вот увидишь, – заверила она.
– У меня в горле пересохло, – заметил я, – пойду принесу что-нибудь выпить.
Сходил в бар и принес три стакана кьянти. Когда вернулся, Карла уже снова ушла танцевать. Я выпил и ее кьянти.
– Пошли еще потанцуем, – предложил я.
– Вы так любите танцевать? – поинтересовалась она.
Потом встала с явным сожалением. По-моему, ей было бы приятней поговорить.
– Зачем это, – спросил я ее, – вам понадобилось надо мной издеваться?
– Да я вовсе над вами не издеваюсь, – возразила она. – С чего вы взяли?
Она удивилась. Хорошо, пусть хотя бы одна ночь, подумал я. И тогда впервые, спасибо кьянти, я решился чуть покрепче прижать ее к себе.
– Не надо на меня сердиться, – попросила она. Поезд уже больше не мчался в кромешной тьме моего сознания. Я хотел ее. Желание это пришло откуда-то издалека, из каких-то совсем заброшенных уголков моего тела и моей памяти.
– Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне о нем.
Это была женщина, которая ночь проводила с мужчиной, а наутро снова пускалась в путь. И я желал ее именно такой – и никакой другой.
– Что ж, – проговорила она, – если угодно, это был матрос. Он был в крошечной шлюпке в открытом море где-то посреди Гибралтара, когда мы заметили его с яхты. Он подавал сигналы бедствия, мы подобрали его и подняли на борт. Вот так все и началось.
– И давно это случилось?
– Несколько лет тому назад, – ответила она.
– А почему он подавал сигналы бедствия?
Она говорила тоном, немного напоминавшим чтение наизусть заученного текста.
– Три дня назад, – проговорила она, – он удрал из Иностранного легиона. Прослужил там три года, не хватило терпения ждать еще два, что ему оставалось там провести, вот и решил удрать на шлюпке – шлюпке, которую украл.
В голосе ее сквозила какая-то невыразимая нежность. Должно быть, где-то в глубине у нее таился неисчерпаемый источник нежности.
– А почему он вступил в него?
– Его разыскивали, – ответила она, – за убийство.
Нельзя сказать, чтобы это удивило меня сверх меры. Она сказала это на редкость просто и еще, как мне показалось, с какой-то долей усталости.
– Вам нравятся люди, которые подают сигналы бедствия, угадал?
Она слегка отстранилась от меня, окинула изучающим взглядом. Я выдержал ее взгляд. Теперь я уже привык ко всему, даже к ее красоте.
– Да нет, – возразила она, похоже, немного смутившись, – не только в этом дело.
– А вот я еще в жизни никого не убил, – сознался я.
– Это не так-то просто, – с улыбкой заметила она, – надо, чтобы представился подходящий случай…
– А у меня такого случая никогда даже близко-то не было, – сказал я. – Насколько помнится, когда мне было восемь лет, я убил из карабина голубя, вот и все мои подвиги.
Она от души расхохоталась. Боже мой, как же она была красива.
– Боже мой, до чего же вы красивы, – проговорил я.
Вместо ответа она ограничилась улыбкой.
– Итак, вы подняли его на борт, да? – продолжил я. – И, наверное, накормили? Уверен, у него уже два дня маковой росинки во рту не было, ведь так?
– Всякий в этом мире может совершить убийство, – проговорила она, – напрасно говорят, будто на это способны только избранные.
– Короче говоря, бедствие так и не состоялось, – заметил я, – оно закончилось как нельзя благополучно.
– Пожалуй, – согласилась она, – думаю, вы правы, мне тоже кажется, что закончилось оно вполне благополучно. – Потом, чуть помолчав, поинтересовалась: – А можно спросить, чем вы занимаетесь?
– Министерство колоний, Отдел актов гражданского состояния. Делал копии свидетельств о браке, о рождении и о смерти тоже. После каждого свидетельства о смерти я мыл руки. Так что зимой у меня на руках появлялись цыпки.
Она немного посмеялась очень близко от моего лица.
– В конце каждого года у нас подводили статистику, сколько было запрошено свидетельств о рождении. Результаты были очень интересные. Обнаружилось, кто бы мог подумать, что их то больше, то меньше, год на год не приходится…
Если она засмеется, подумал я, то останется еще на один день. Она рассмеялась.
– Эти статистические данные были даже вывешены у нас в отделе. Ведь никогда не знаешь, может, там были люди, которым это могло показаться интересным.
– Выходит, – все еще смеясь, спросила она, – их запрашивают больше или меньше, в зависимости от года?
– Да. Никому так никогда и не удалось объяснить эту тайну. Единственное, что удалось заметить мне лично, это что високосные годы самые плодородные по части запросов на свидетельства о рождении. Я даже подготовил об этом доклад, но он так никого и не заинтересовал.
Я сжимал ее все крепче и крепче, и мне было трудно говорить.
– Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? Вы что, в отпуске?
– Даже больше, чем в отпуске.
Танцы были в самом разгаре. Стало уже трудно пробираться сквозь толпу, чтобы потанцевать, но никто не жаловался. Оркестр играл из рук вон скверно.
– Как! Неужели вы бросили работу?
Я думал, она уже все поняла, но нет, она так ничего и не поняла, даже она, и то не поняла всего, во всяком случае, не сразу.
– Поставьте себя на мое место, – проговорил я. – Я больше не мог все время строчить копию за копию, нет, я, правда, больше не мог. У меня уже даже не осталось своего собственного почерка.
– И когда же вы ее бросили?
– Если точно говорить, то сегодня утром, вернее, за обедом. А когда подали сыр, решение стало уже окончательным и бесповоротным.
На сей раз она не засмеялась. Я изо всех сил прижал ее к себе.
– Ах, вот как, – проговорила она, – а я и не знала.
– Вас ведь так привлекают люди, которые подают сигналы бедствия, разве нет?
– А почему бы и нет, – возразила она наконец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47