И неоновый свет кафе, лишь минуту назад такой безжалостный, вдруг превращается в солнце, такое жаркое, что даже пот прошибает.
И заказал хозяину еще один графинчик вина.
– Ты уж извини, – сказал я и добавил: – Тебе ведь и самой нравится все это рассказывать.
– О чем же мне еще тебе рассказывать? – поинтересовалась она.
Я ничего не ответил. Она же немного грустно, почти шепотом призналась:
– Ты прав, мне действительно хотелось рассказать тебе об этом.
– А потом?
– Я же тебе уже сказала. Мы прожили вместе пять недель, а потом он исчез.
– А после того, как он исчез?
– Это уже не так интересно, – сказала она, силясь изобразить улыбку. – Я уехала из Парижа и сняла комнату за городом. Была в таком отчаянии, таком страшном отчаянии, что понадобилось целые три недели, чтобы я наконец нашла в себе силы вернуться в Париж за его письмом. Поначалу я было принялась себя уговаривать, что нет никакого смысла туда ехать, что не будет никакого письма. Просто чтобы не сойти с ума, для чего же еще. Потом все-таки взяла и отправилась в Париж. Так все и оказалось, в нашу меблированную комнатушку не пришло ни единого письма. Я оставалась в Париже всего два дня. Потом снова уехала за город. Думала, смогу там остаться надолго. Но провела всего неделю. Потом опять уехала. Перебиралась из города в город, поближе к югу, в сторону испанской границы, пока вдруг, совсем сама того не желая, не оказалась вблизи своего родного городка. Добравшись туда, сняла комнату в гостинице, закрылась и просидела там до самого вечера. Вспоминала о своих братьях и сестрах, ведь, когда я уехала, некоторые из них были совсем маленькими. Кто знает, может, меня мучили угрызения совести. Когда опустилась ночь, отыскала маленькое бистро. Франция уже была освобождена, и с окон сняли маскировку. Я всех узнала. Их было четверо: отец, мать, сестра и брат. Отец дремал на стуле. Мама вязала чулок. Сестра мыла посуду. А брат сидел за стойкой, поджидая посетителей и читая «Паризьен либере». Сестра постарела, брат вырос, стал высоким и сильным, он позевывал над газетой. Я не вошла внутрь – стоило мне их увидеть, все сразу стало так, будто я только что уехала от них. У меня не возникло ни малейшей потребности поговорить с ними, узнать их поближе, что-то им объяснить. Назавтра я уехала. Снова в Париж. Особняк мужа был уже свободен, при виде меня привратница снова заплакала, это была очень чувствительная женщина. Сказала: «Ах, стоит мне только подумать о нашем бедном господине…» Никаких писем не оказалось и там. Сад выглядел запущенным, заброшенным, в окнах моей комнаты было выбито много стекол. Я заплатила привратнице, сказала, что съезжу за город и снова вернусь. Потом отправилась в меблированную комнатушку, я оставила ее за собой. И однажды вечером сделала одну вещь, никогда бы не подумала, что способна на такое. Позвонила старым приятелям мужа, чтобы провести с ними вечер. Но не каким попало. А тем самым, которые были с нами ночью в Марселе, когда мы встретили его. Они пригласили меня к себе. Уже по телефону голоса их показались мне какими-то ужасно неприятными, почти противными, но я все равно пошла. Они были со мной очень любезны, взяли подобающий случаю тон. Ах, мы понимаем, все это так тяжело, но все-таки расскажите, как же все это могло случиться? Я так ничего им и не рассказала и очень быстро ушла. А на другой день в третий раз покинула Париж и отправилась на Лазурный берег. Опять сняла себе комнату, на сей раз с окнами на море. Было еще достаточно жарко, чтобы купаться. Я купалась каждый день и даже помногу раз на день. И впервые у меня не возникало желания ехать куда-нибудь еще. Я понятия не имела, куда девать себя дальше. Так прошел месяц. Постепенно я начала сожалеть о том, что сделала. Сожалеть, что не поехала за ним в Марсель и даже еще дальше. Вот так. Как-то однажды вспомнила про эту яхту и подумала, а почему бы мне не попытаться его отыскать. И попробовать снова, с ним или без него, найти, как говорится, хоть какой-то смысл в жизни, обрести хоть мало-мальски сносное существование.
Нельзя сказать, чтобы в тот момент, когда я приняла это решение, желание снова увидеться с ним было во мне сильней всего остального. Думаю, скорее, как раз совсем наоборот. И все-таки искать его – это было именно то, чем мне хотелось бы занять себя больше, чем каким бы то ни было другим делом. Я съездила в Америку, вступила в права наследства, велела привести в порядок яхту и отправилась в плавание. И вот уже три года, как я ищу его. И пока так и не напала на след.
Я налил вина ей, там еще оставалось в графине, остальное выплеснул себе в стакан. Мы выпили молча, не обменявшись ни словом, потом долго курили.
– Ну вот, – заключила она, – теперь мне уже больше нечего тебе рассказать.
Я подозвал хозяина и попросил счет. Потом предложил ей, прежде чем возвращаться на яхту, пройтись по городу.
Она не отказалась, но и не согласилась. Просто поднялась тотчас же вслед за мною, и мы вышли из ресторанчика. Небо прояснилось, стало немного прохладней. Судя по всему, прошел сильный ливень, улицы были еще мокрые, а в тех местах, где были впадины, образовались лужи. Не знаю, что было тому причиной – приближавшийся конец дня или гроза? Но город казался почти радостным. На улицах стало куда больше народу. Все городские дети высыпали наружу и, босоногие, плескались в лужах. Она смотрела на них и, как мне показалось, видела больше, чем утром. Может, ее немного удивляло, что я хранил молчание, – время от времени она украдкой поглядывала в мою сторону. Хотя это ничуть не мешало ей получать удовольствие от прогулки. Шли мы легко, в ногу, и могли бы прошагать так еще долго-долго – невзирая на выпитое вино и усталость. И даже на поздний час и график нашего плавания, что она вручила Лорану, прежде чем спуститься на берег. Он уже был нарушен на целый час, однако мы, не обмолвившись о нем ни словом, все дальше и дальше углублялись в город – в направлении, прямо противоположном порту. Спустя полчаса мы случайно оказались на оживленной улице, с множеством магазинов по обеим сторонам, вдоль которой то и дело сновали переполненные старые трамваи. Тут я решил малость поговорить с ней.
– Это напоминает мне маленький городишко, Сарцану, что неподалеку от Рокки.
– Я как-то раз была там вместе с Карлой, – отозвалась она.
– А мне такие города нравятся больше любых других. Обожаю незадачливые явления этого мира.
– А что еще?
– Невезучие города, безысходные ситуации. Терпеть не могу городов-везунчиков, благоприятных ситуаций, вообще всяких баловней этого мира.
И улыбнулся ей.
– Может, ты все-таки преувеличиваешь? – не поверила она.
– Да нет, – ответил я. – Уж в чем в чем, а в этом я вполне уверен.
Она немного поколебалась, потом спросила: – А ты не мог бы объяснить почему?
– Должно быть, все дело в характере, – ответил я. – А потом, там я чувствую себя куда непринужденней, чем где бы то ни было еще. Хотя, наверное, есть и другое объяснение.
– Не знаешь какое?
– Даже не пытаюсь найти этому хоть какое-то объяснение.
Она не настаивала. Я крепко сжал ей локоть и проговорил:
– Кажется, я действительно доволен, что уплыл.
Она окинула меня слегка недоверчивым взглядом, должно быть, из-за моего тона, но промолчала. Я же еще добавил:
– Если хочешь, на следующей стоянке мы с тобой снова спустимся на берег.
– Если хочешь.
Она как-то расслабилась и с улыбкой добавила:
– Но мне будет уже нечего тебе рассказывать.
– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом, – возразил я.
Она широко, от души улыбнулась.
– Ты думаешь?
– Уверен. У всякого найдется, что рассказать другому, у каждого есть своя история, разве не так?
– Послушай, – как-то раздумчиво проговорила она, – ты ведь понимаешь, все может быть, правда? Я хочу сказать, вполне может случиться, что он окажется за углом следующей улицы, разве не так?
– Знаю, – ответил я, – и даже на яхте, представляешь, мы возвращаемся, а он уже тут как тут…
– Ты прав, – согласилась она, смеясь, но как-то через силу, – так всегда и бывает, когда ищешь кого-то.
– Да, знаю. Но надеюсь, что этот твой Гибралтарский матрос – человек тонкий и с пониманием.
Какое-то время мы шли молча.
– Странное дело, – заметила она, – я никогда не задаю себе вопроса, что буду делать, если наконец отыщу его.
– Так уж и никогда?
– Почти никогда.
– Что ж, всякому овощу свое время, – заметил я. Мы рассмеялись.
– Я просто неспособна, – пояснила она, – думать дальше того момента, когда снова его увижу. Того момента, когда он окажется вот здесь, рядом, совсем близко.
– Но ведь теперь, – заметил я, – действует срок давности. Так что ты разыскиваешь уже свободного человека, разве не так?
– Да, ты прав. Он будет уже не совсем тот, что прежде.
– Но ты по-прежнему ищешь его по портовым городам, где скрываются преступники.
Я засмеялся немного на манер Бруно, когда тот утверждал, будто она просто издевается над людьми. Она восприняла это вполне благодушно:
– Но ведь нельзя же искать повсюду, приходится выбирать.
Мы уже миновали торговую улицу и добрались до окраины города. Было видно, как он медленно сходил на нет, перерастая в кукурузные поля.
– Нет никакого смысла идти дальше, – заметил я, – надо бы все-таки вернуться назад.
Мы снова пересекли весь город, путь был не слишком долгим, нам хватило от силы минут двадцати, чтобы добраться до порта. Когда мы уже почти пришли, она спросила:
– А когда наступит твой черед говорить, что ты мне будешь рассказывать?
– Все, что пожелаешь услышать, – ответил я. – Буду болтать без умолку и не утаю от тебя ничего.
Мы дошли до порта. Матросы были не в восторге.
– Ну, ты даешь, – проворчал Лоран. – Интересно, зачем только ты составляешь эти дурацкие графики.
Однако на самом деле он вовсе не сердился.
– Я и сама не знаю зачем, – призналась она. – Должно быть, просто потому, что с ними все выглядит как-то более серьезно.
И ушла с Лораном, я видел, как они вместе вошли в бар. Время от времени у них возникала нужда поговорить между собой о чем-то таком, что меня совсем не касалось. Я ушел на палубу, поближе к лебедке, и растянулся на своем привычном месте. Было уже поздно, и в этой части палубы не оказалось ни души. Яхта почти тут же снялась с якоря. И медленно отошла от пристани, берег все удалялся и удалялся. Когда мы вышли за рейд, то вместо того, чтобы взять курс на юг, яхта круто развернулась на сто восемьдесят градусов – вместе со всем итальянским побережьем. За считанные минуты и я тоже, сам того не желая, резко развернулся вместе с яхтой – и неожиданно прямо передо мной вырос остров Эльба. Она ни словом не обмолвилась мне о своих планах. А поскольку я этого совсем не ждал, меня вдруг разобрал жуткий смех. Выходит, она только что отдала команду спикировать на север, к Сету, где поджидали ее Эпаминондас с этим Гибралтарским матросом. У меня возникло какое-то смутное ощущение, что она, должно быть, заранее предупредила об этом людей. Судно набирало скорость. Очертания Эльбы слева от меня заволакивались дымкой и уплывали назад, к югу, который мы теперь покидали. А яхта все набирала и набирала скорость. Казалось, теперь мы шли на предельной скорости, во всяком случае, так быстро мы не неслись еще ни разу с тех пор, как покинули Рокку. Она хотела наверстать время, которое потеряла, пока рассказывала мне историю своего Гибралтарского матроса. Море было безмятежно и фантастически прекрасно. Солнце уже село. Однако на сей раз я не успел полюбоваться, как будет опускаться ночь. Когда заснул, небо все еще было Достаточно светлым. Однако, судя по всему, мы до сих пор пребывали в итальянских водах.
Когда я проснулся, она сидела подле меня. Уже совсем стемнело.
– Я тоже поспала, – сказала она. Потом добавила:
– Ты не хочешь пойти поесть?
Должно быть, я спал долго и очень глубоко. На все это время я напрочь забыл о ее существовании. И вспомнил об этом внезапно, сразу же узнав ее по голосу. Мы едва видели друг друга. Я вскочил, обхватил ее руками и опрокинул прямо на палубу, рядом с собой. В этом резком, почти грубом движении, как порой бывает, когда неожиданно пробуждаешься от сна, должно быть, сжал ее слишком сильно. Я не очень-то соображал, что делал и как долго лежал так во тьме, держа ее в объятиях, крепко-крепко прижимая к себе.
– Что с нами происходит? – едва слышно прошептала она.
– Ничего.
И сразу выпустил ее из рук.
– Нет, что-то происходит.
– Да ничего такого с нами не происходит, – возразил я. – Просто я немного переспал.
Потом поднялся и повел ее в бар ужинать. После ночной тьмы свет ослеплял. Глаза у нее были расширенные, какие-то изумленные и даже, как мне показалось, немного больше, чем можно было бы ожидать. У меня возникло подозрение, что она уже поняла, что произошло. В баре оказались Лоран и еще один матрос, они уже кончили есть и просто сидели, болтали.
– При этакой скорости, – заметил другой матрос, – мы вмиг дойдем до Сета.
Лоран не поднялся с места. Она немного поговорила с ними довольно рассеянно. Об Эпаминондасе. Матрос, его звали Альбером, посоветовал ей нанять Эпаминондаса. Ни он, ни Лоран ни словом не обмолвились насчет его телеграммы. Эх, что говорить, заметил другой матрос, второго такого, как Эпаминондас, во всем мире не сыскать. Она не возражала, пообещала взять его на яхту и очень быстро прекратила разговор. Когда наши взгляды встречались, мы оба опускали глаза. Мы не могли разговаривать друг с другом. Это было так очевидно, что, по-моему, не укрылось даже от Лорана. И тот довольно поспешно покинул бар. Стоило ему выйти, как тут же появились еще двое матросов. Один из них включил радио. Передавали новости насчет восстановления Италии. Она вытащила из кармана брюк карандаш и написала на бумажной салфетке: «Приходи». Я рассмеялся. И едва слышно заметил, нет, не каждый же вечер, это уж чересчур. Она не засмеялась, не настаивала, просто пожелала спокойной ночи двоим матросам и вышла.
Я покинул бар почти тотчас же вслед за ней и отправился к себе в каюту. У меня не было сил даже лечь в постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47