Она слушала меня, по-детски раскрыв глаза.
– И это все?
– Да нет, наверняка что-нибудь упустил, – ответил я. – Но даже если ты выполнил все эти условия, из которых я назвал лишь малую часть, все равно никогда не можешь быть уверен, удастся ли тебе остаться на этом корабле, я имею в виду, остаться по-настоящему.
– Что-то я не совсем поняла, – усмехнулась она, – что ты мне тут наговорил. Если ты собираешься рассказывать такое и в своем американском романе, то никто ничего не поймет.
– Было бы неплохо, – возразил я, – если бы для начала во всем этом разобрались те, кто плавает на этой посудине. А остальные… всем ведь всего не объяснишь.
– Вот уж никогда бы не подумала, – удивилась она, – будто люди на этом корабле наделены какой-то особенной проницательностью.
– Еще какой, – заверил ее я, – прямо-таки замечательной.
Я уже выпил два стакана виски, а ведь у меня не было никакой привычки к этому напитку.
– А вообще-то, – заметил я, – ты просто самая настоящая шлюха, хоть и красивая.
Она ничуть не оскорбилась.
– Может, ты и прав, – согласилась она. – Думаешь, правда, просто шлюха?
– Во всяком случае, очень похоже.
– Что ж, шлюха так шлюха, что в этом плохого? – призналась она. И улыбнулась.
– А ты что, и правда, не хочешь как-нибудь обойтись без этих своих… глупостей?
Она как-то смутилась, опустила глаза и ничего не ответила.
– Это что… он разбудил в тебе такую ненасытную потребность делать глупости, так, что ли?
– Думаю, да, – сразу согласилась она.
– И при всем том, – со смехом заметил я, – мы еще такие насмешницы, такие привередницы.
– Да ты сам посуди, – убеждала она, – если вообще не делать глупостей, это же будет не жизнь, а какой-то ад кромешный.
– Где это ты такое вычитала? – справился я. После полудня я долго пробыл у себя в каюте, растянувшись на койке, вконец отяжелев от виски, которое мы с ней вместе выпили. Мне очень хотелось поспать, но стоило улечься, и сон сразу же куда-то улетучивался. Я опять никак не мог заснуть. Попробовал почитать. Но и с этим занятием у меня получилось ничуть не лучше – существовала только одна-единственная история, которую я был способен сейчас почитать, но именно она-то, как назло, и не была еще написана. А потому я взял и швырнул книгу на пол. Потом принялся смотреть на нее и хохотать как сумасшедший. Конечно, тут не последнюю роль сыграло и выпитое виски, но картина показалась мне ужасно забавной. Раскрывшись посередине, с разбросанными в разные стороны страницами, книга могла напомнить тому, кто дал бы себе труд хорошенько приглядеться, человека, только что сломавшего себе шею. Вот она, уж она-то, конечно, спала сейчас крепким сном. Это была женщина, которая, стоило ей выпить пару стаканчиков виски, спала как убитая, позабыв обо всем на свете. И ни одному из этих типов – ни тому, кто так хотел поудить селедку, ни тому, кто предложил ей – уедем вместе, дорогая, – ни даже тому, кто читал Гегеля, – так и не удалось выдержать такой беззастенчивой распущенности. Я потешался сам над собой, иногда со мной такое случалось. Потом прошло время, виски мало-помалу выветрилось, а с ним пропало и желание смеяться. И тут-то, понятно, передо мной снова ребром встал вопрос о моем будущем. Что же со мной будет, ну, скажем, в обозримом будущем? Я ведь, как и все прочие, тоже привык беспокоиться о своем будущем. Но по крайней мере на сей раз это мне очень быстро наскучило. И почти тотчас же моими мыслями вновь завладел мой собрат, тот самый, у которого была навязчивая идея поудить селедку. Мне очень хотелось с ним познакомиться, такие типы всегда вызывали у меня симпатию. Могут ли люди испытывать страх, оказавшись один на один с женщиной и горизонтом, разве что еще пара-тройка альбатросов на вантах? Наверное, где-нибудь посреди Тихого океана этак через недельку после первой стоянки можно испытывать какие-то непонятные страхи. А вот мне совсем не было страшно. Я долго лежал, растянувшись на койке, в полной неподвижности, размышляя обо всех этих историях. Потом услыхал в коридоре ее шаги. Она постучалась и вошла. Если по-честному, то я все время только и ждал этих звуков. Она тут же увидела валявшуюся на полу книжку.
– Я поспала, – заметила она. Потом указала на книжку: – Ты бросил свою книгу?
Я ничего не ответил. А она озабоченно добавила:
– Боюсь, как бы ты здесь не заскучал.
– Да нет, это ты зря, не стоит об этом беспокоиться.
– Если ты не любишь читать, – настаивала она, – то обязательно заскучаешь.
– Может, я потом почитаю Гегеля.
– Ты уверен, что тебе не скучно?
– Совершенно уверен. Ступай к себе в каюту.
Она не очень-то удивилась. Однако вышла не сразу. Я долго глядел на нее в упор, не двигаясь и не произнося ни единого слова. Потом снова, во второй раз, попросил уйти:
– Уходи отсюда.
На сей раз она ушла. Я тоже вышел, сразу же вслед за ней. И направился прямо к Бруно, который по-прежнему занимался починкой своих канатов. Я был совсем без сил. Растянулся подле него прямо на палубе. Он был не один. С ним был еще один матрос, тот чинил лебедку. Я дал себе слово хотя бы время от времени спать прямо на палубе, я ведь так часто мечтал об этом прежде – спать прямо на палубе какого-нибудь корабля. И еще быть одному. Чтобы без конца не ждать ее прихода.
– Что-то вид у вас больно усталый? – поинтересовался Бруно.
Я рассмеялся, и Бруно улыбнулся.
– Она утомительная женщина, – пояснил я. Другой матрос даже не улыбнулся.
– Потом, я всегда трудился, – проговорил я, – всю жизнь. В первый раз вот так бездельничаю. А от этого очень устаешь.
– Я же говорил вам, – заметил Бруно, – что от этой женщины очень устаешь.
– А от кого, интересно, не устанешь? – вступил второй матрос. – От всякого можно утомиться.
Я узнал его, помнится, я уже видел его днем и накануне в баре. Тип лет тридцати пяти, чернявый, как цыган. Он показался мне самым молчаливым из всех. Она говорила, будто он уже больше года на яхте и вроде пока не собирается на берег. Бруно ушел, и я остался наедине с ним. Солнце заходило. Он чинил себе свою лебедку. Это был тот самый тип, которого она называла Лораном. По-моему, накануне вечером в баре он был единственным, кто глядел на меня скорее дружелюбно, чем с любопытством.
– У вас, и правда, усталый вид.
Он проговорил это совсем иначе, не так, как Бруно. В его тоне не звучало вопроса. И я согласился: да, немного есть.
– От нового всегда устаешь, – заметил он, – так уж оно устроено.
Прошла минута-другая. Он все чинил канат лебедки. Опускались сумерки, такие прекрасные, казалось, они будут всегда.
– Мне нравится здесь, на яхте, – проговорил я.
– А чем ты занимался раньше?
– Служил в Министерстве колоний. В Отделе актов гражданского состояния. Трудился там восемь лет.
– И чем ты там занимался, в этом своем заведении?
– Делал копии актов гражданского состояния, свидетельства о рождении, о смерти. И так весь день, с утра до вечера.
– Жуткое дело, – ужаснулся он.
– Даже представить себе не можешь.
– Здесь все совсем по-другому, – заметил он.
– То-то и оно. Я рассмеялся.
– А ты? – поинтересовался я.
– Да всем понемногу, никогда ничем подолгу.
– Самое милое дело, лучше не придумаешь.
– И то правда. Мне тоже здесь нравится, на этой яхте.
У него были очень красивые глаза, какие-то лучистые, улыбчивые, что ли.
– А все-таки забавно, – улыбнулся я, – описали бы эту историю в какой-нибудь книжке, в жизни бы никто не поверил.
– Ты имеешь в виду ее историю?
– Ясное дело, ее, чью же еще-то…
– Она романтическая женщина. Он рассмеялся.
– Точно, – согласился я, – именно романтическая.
И тоже рассмеялся. Мы отлично понимали друг друга.
Сумерки становились все гуще. Мы плыли совсем близко от итальянского побережья. Я показал на расплывчатое пятно в море. Город. Довольно большой.
– Ливорно?
– Да нет. Сам не знаю. Ливорно уже остался позади, – проговорил он. Потом как-то шутливо добавил: – Вот так мы и плывем в Сет.
– Да, вот так и плывем, – со смехом согласился я. И добавил: – Что ей, она же богатая.
Он перестал улыбаться и ничего не ответил.
– Да, так оно и есть, – снова повторил я, – она же богачка.
Он перестал красить и довольно грубо возразил:
– А что ей, интересно, еще делать с этими деньгами, раздать китайчатам, так, что ли?
– Да нет, о чем речь. Просто, сам не знаю, эта яхта…
Он перебил меня на полуслове:
– По-моему, это самое лучшее, что она могла сделать. Почему бы и нет? – И почти наставительно добавил: – Это одно из последних крупных состояний в мире. И может, в последний раз кто-то может позволить себе то, что делает она.
– Ах вот как, – рассмеялся я, – в общем, историческая миссия, так, что ли?
– Пусть историческая, если тебе так больше нравится.
Солнце на горизонте сделалось огромным. В одно мгновение оно совсем побагровело. Поднялся легкий ветерок. Нам уже было нечего сказать друг другу. Он сунул свою кисть в ведро с терпентиновым маслом, закрыл его и закурил сигарету. Мы смотрели на берег, что проплывал мимо нас, его все ярче и ярче освещало закатное солнце.
– Обычно, – заметил он, – когда она получает очередную телеграмму, то не делает таких крюков.
И посмотрел на меня.
– Тоже мне крюк, – усомнился я.
– Да нет, – проговорил он, – мне-то что, я даже «за».
Я поспешил сменить тему.
– А Ливорно, – поинтересовался я, – это ведь совсем недалеко от Пизы, да?
– Двадцать километров. Ты что, знаешь эти края?
– Пизу? Да. Случилось побывать там неделю назад. Вся разрушена. Правда, площадь, к счастью, совсем не пострадала. Ну и жарища там была.
– Ты был в Рокке с какой-то женщиной, – проговорил он. – Я видел тебя у Эоло.
– Да, – ответил я. – Она вернулась в Париж.
– Правильно сделал, что поехал с нами, – одобрил он.
– А что будет после Ливорно?
– Пьомбино. Там мы наверняка сделаем остановку.
– Все-таки надо бы мне хоть взглянуть на карту, – вспомнил я.
Он все не сводил с меня глаз.
– Знаешь, странное дело, – проговорил он, – но мне почему-то кажется, что вот ты-то и останешься у нас на яхте.
– И мне тоже так кажется, – согласился я. Мы рассмеялись, будто удачной шутке.
И он ушел. Совсем стемнело. Вот уже четыре дня и три ночи, как я знал ее. Заснул я не сразу. Успел еще увидеть множество проплывших мимо яхты крошечных портов, прежде чем окончательно наступила ночь. Мрак окутал палубу, море. Окутал меня, целиком поглотив мое сердце. Небо еще долго оставалось светлым. Должно быть, пока я успел немного вздремнуть, море с небом тоже сделались совсем темными. Проснулся я где-то час спустя. Мне захотелось есть. Пошел в бар. Она была там. Улыбнулась мне, я уселся напротив. Лоран тоже был там и дружески помахал мне рукой.
– У тебя какой-то странный вид, – заметила она.
– Я спал на палубе, мне никогда еще не доводилось спать на палубе.
– Ты все забыл?
– Все, – ответил я. – Когда я проснулся, то уже ничего не мог понять.
– Совсем ничего?
– Совсем-совсем.
– А теперь?
– Теперь мне хочется есть.
Она взяла мою тарелку и встала. Я пошел за нею к стойке бара. Там еще оставались жареная рыба и рагу из барашка. Я выбрал рагу из барашка.
– Если мы в море, – заметил я, – это вовсе не причина, чтобы все время питаться одной рыбой.
Она засмеялась. Внимательно, хоть и украдкой, следила, как я ем.
– Вот видишь, что значит вольный воздух, – рассуждала она, – сразу появляется аппетит.
Она опять смеялась, у нее было прекрасное настроение. Мы поболтали о том о сем с матросами. Побалагурили. Одни из них хотели, прежде чем подниматься к Сету, дойти до Сицилии. Другие говорили, что там еще слишком жарко и лучше бы развернуться пораньше, где-нибудь в районе Пьомбино. Никто даже словом не обмолвился, что будет после Сета. Расправившись с ужином, я вышел на палубу и стал смотреть, как мимо нас проплывает итальянское побережье. Она тоже вышла и встала рядом со мной.
– Когда вот так смотришь, как оно проплывает прямо у тебя под носом, – спокойно говорил я, – должно быть, постоянно испытываешь желание причалить к берегу.
– Я искала тебя, – проговорила она, – потом нашла около лебедки. Но не стала будить.
Я указал ей на сверкающую точку на побережье.
– Куэрчанелла, – пояснила она.
– Пошли сядем в шезлонги. Я принесу тебе виски.
– У меня сейчас нет особого желания вспоминать, – почти взмолилась она.
– Что ж, – ответил я, – тогда придумывай что взбредет в голову, но ты должна мне что-нибудь рассказать.
Я придвинул поближе друг к другу два шезлонга. Она без удовольствия растянулась в одном из них. Я принес ей виски.
– Так, значит, это длилось шесть месяцев?
– Этого не расскажешь.
– Ты вышла замуж за хозяина яхты, стала богатой, прошли годы.
– Три года, – уточнила она.
– Потом ты снова встретилась с ним.
– Да, снова встретилась с ним. И все опять повторилось сначала. Я встретила его тогда, когда у меня вроде даже затеплилась какая-то надежда не то чтобы забыть его, нет, просто надежда, что настанет день, когда я смогу жить чем-то другим, а не только одними воспоминаниями о нем.
Внезапно она повернулась ко мне и замолчала.
– Так что, выходит, – заметил я, – никогда не надо терять надежды.
Она выпила виски. Потом смотрела на итальянское побережье довольно долго, не говоря ни слова. Я ждал, когда она заговорит, ей это было известно, так что я считал излишним подгонять ее. Она повернулась ко мне и с какой-то мягкой иронией в голосе проговорила:
– Если в своем американском романе ты захочешь описать эту встречу, не забудь упомянуть, что она была для меня очень важной. Что она позволила мне уловить, понять… пусть даже совсем чуточку, смысл этой истории, то есть какие чувства мог испытывать он вообще и ко мне в частности… и только благодаря этой истории я стала верить, что смогу встретить его снова… встретить, неважно, кого, и неважно, когда, просто встретить… И еще мне кажется, что эти поиски дали мне что-то такое, что другие…
– И что же это такое?
– Сама не знаю, – ответила она. – Честное слово, не знаю.
– Ладно, так и напишу, – пообещал я.
– Это ведь тебе не литература, – немного помолчав, добавила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47