А в конце месяца Иван Иванович вместе с генералом Поповым сойдутся, чтобы обсуждать месячную сводку, тревожиться ростом числа одних преступлений, радоваться снижению количества других. «А если его не будет – конца месяца?» – внезапно подумал Иван Иванович и почувствовал, как сердце больно сжалось, а ставший привычным кабинет с его покатыми сводами показался вокзалом. Пожалуй, именно в это мгновение первый заместитель председателя облисполкома Иван Иванович Карцев впервые серьезно подумал, как возможен и близок конец его заслуженного высокого взлета по служебной лестнице, а те два мгновения, когда Карцев про себя говорил: «Это – конец!», в счет не шли из-за театральной трагичности и напыщенности фразы. «Могут снять, – подумал сейчас Карцев, и это было серьезным. – Другого выхода, видимо, не существует!» А все началось с того, что муж единственной дочери ввязался в уличную драку… Да нет, рано или поздно непременно выплыли бы на суд сотен людей неправедные гаражи на детской площадке.
– Два часа назад я был у Николаева, – сказал Игорь Саввович. – Он, оказывается, забыл мое имя и отчество и сделал строгий, может быть, последний выговор за отсутствие такелажа у Прончатова. А этим вопросом занимался сам Валентинов.
Когда крысы бегут с тонущего корабля, то на спасительный берег первой выбирается не самая крупная крыса, а наиболее трусливая и потому наделенная сверхострым инстинктом самосохранения. Управляющий Николаев открыто, демонстративно, чтобы знали «наверху», пересадил зятя Карцева из тесной комнаты с табличкой «Отдел новой техники» в кабинет заместителя главного инженера, на каждый большой праздник приглашал к себе домой Гольцова со Светланой, прозрачно намекал, что в случае ухода Валентинова на пенсию – только Гольцов и никто другой… Самая трусливая крыса теперь судорожно нюхала воздух дрожащей мордой, соображая, куда бежать и когда бежать. Все эти дни Николаев неутомимо шастал по обкомовским коридорам, исподволь заводил разговоры о Гольцове, делая вид, что относится к делу чрезвычайно объективно, определял, откуда дует ветер и какой: теплый или холодный. К первому секретарю он пробраться, конечно, не мог и не посмел, но побывал у секретаря по промышленности Цукасова, втирался в приемную первого, чтобы поболтать с помощником и секретаршами Левашева, знающими все и немножко больше, чем сам первый.
– Вот такие дела! – пробормотал Карцев.
Тесть Игоря Саввовича непривычно, неумело, беспомощно пытался скрыть от зятя растерянность и вполне понятный страх – это одно из величайших и самых опасных бедствий человечества. Карцев всеми силами старался оставаться тем человеком, которым был на самом деле: по горло загруженным делами, полным новых планов, увлеченным любимой работой, добрым, сильным, справедливым. Слезы закипали на глазах при мысли, что в пятьдесят шесть лет, в расцвете сил и организаторского таланта, занимая по праву высокий пост, будучи нужным и полезным, Иван Иванович мог потерять едва ли не все, что накопил за сорок лет безупречного и почти круглосуточного труда. Он начал работать в семнадцать, на пятьдесят четвертом году стал первым заместителем председателя облисполкома. В городе и области Карцева любили и уважали, но вот пришел день, когда исподтишка, из-за угла, из темного закутка, где беды, казалось, быть не может, Карцеву нанесли сокрушительный… Левашев! Первый секретарь обкома партии Левашев – молодой, стремительный, пронзительно умный, фанатически принципиальный Левашев! Сдержанная улыбка, напряженная пауза, потом – резко, словно обрубая слова: «Нет уж, товарищи члены бюро! Будем всегда и обязательно выносить сор за порог, если собираемся жить в чистой горнице!»
– Иван Иванович, я совсем не знаю, что делать…
Глаза Карцева посветлели, он, вздохнув, сделал легкое расслабляющее тело движение; зачем-то посмотрел на тяжелое бронзовое пресс-папье с ручкой, увенчанной амуром, машинально поправил – выровнял. «Отец Светланы!» – подумал Игорь Саввович. Родной, близкий человек сидел за гигантским столом в кабинете с купеческой лепкой и стенами полутораметровой толщины. Тесть и раньше не был досадным, но обязательным приложением к жене, а сейчас почувствовалось, что связь между ним и Игорем Саввовичем крепка, далеко простирается в будущее, что Карцевы и Гольцовы теперь, после сокрушающей тех и других гаражной истории, связаны нерасторжимо, и поэтому Карцевым и Гольцовым надо было составить стальную цепь, идти по жизни плечом к плечу, бороться за каждого в отдельности и за всех вместе. Незримая ниточка понимания, родства, общего несчастья уводила далеко-далеко. Появятся же наконец внуки, будут звать Карцева дедушкой, тещу – бабушкой. Как туго затягивался узелок, как все страшнее становилось заглядывать в будущее – туман, сплошной туман.
– Иван Иванович, послушайте, Иван Иванович, – тихо сказал Игорь Саввович, – во всем я виноват… Вы, наверное, тоже не поверите, что я не придал значения, а потом, представьте, забыл о покупке гаража. – Игорь Саввович жалко и беспомощно улыбнулся. – Если это поможет делу, я всю вину возьму на себя. Обманул Малярко, обманул архитектора, наконец, начал самовольное строительство.
Карцев верил и не верил, что этот нежданно расцветший человек, сделавшийся вдруг открыто благополучным, страдал и мучился. Отчего же тогда виноватыми были глаза, ищущие ответный взгляд тестя, загнанно сутулилась спина, на лице крупными буквами написаны жалость, сострадание и собственное непоправимое несчастье? Гольцов, казалось, на самом деле чувствовал себя виноватым во всем, был готов пожертвовать собой, чтобы ничего плохого не случилось с усталым седым человеком – отцом его жены. Внезапно Иван Иванович понял, что зять в эти мгновения, подобно зеркалу, отражал внешне и внутренне состояние хозяина кабинета. Спохватившись, Карцев поймал себя на том, что, словно в норе, прячется в глубоком кресле. Он испугался: неужели таким его видел генерал Попов, а теперь муж дочери? Иван Иванович незаметно выпрямился, воровскими движениями поставил на стол локти, чтобы утвердиться в привычной позе занятого ответственного человека.
– Не будем спешить и суетиться, – чужим, но якобы прежним «кабинетным» голосом произнес Иван Иванович. – Может быть, товарища Малярко обманул архитектор Румеров, приятель этой самой артистки Голубкиной.
«Что я говорю? – услышав себя со стороны, удивленно подумал Иван Иванович. – Малярко введен в заблуждение? Вот уж правда: утопающий хватается за соломинку».
– Скажите, пожалуйста, почему автомобилем занималась только Светлана? – старательно обходя имя зятя, спросил Карцев. – Вы не умеете водить?
– Умею. С девятого класса…
Начиная с пеленок, в маленькой, по-спартански нетребовательной семье Ивана Ивановича Карцева панически боялись, что единственная дочь вырастет белоручкой, эгоистически и по чиновному счету уверенной в собственной исключительности, жадной до жизни наездницей. Школьные годы дочери прошли, когда Карцев был то вторым секретарем райкома, то председателем райисполкома, мать девочки Людмила Викторовна работала бессменным директором школы, в которой училась Светлана. Сколько же сил и нервов было потрачено, чтобы держать дочь, как говорится, «в черном теле»! По настоянию Людмилы Викторовны учителя ставили Светлане четверку за такую работу, которая по справедливости оценивалась пятеркой; одевали Светлану не только обычно, а бедновато, летом отправляли в самые дешевые пионерские лагеря, путевку в «Артек», вопреки всем преградам завоеванную отличницей Светланой, передали под жалостливо-сентиментальным предлогом однокласснице, тоже отличнице, но не такой блестящей, как Светлана! Сегодня пришло время подводить итоги: затрачено – получено, продавали – веселились, подсчитали – прослезились. Пять лет дочь училась в университете, жила по-новому, может быть, именно за эти годы… Трехкомнатную квартиру дочь с мужем получила до перевода отца на работу в город, воспользовавшись правом кандидата наук на дополнительную площадь, набила квартиру дорогой мебелью и яркими коврами, по-детски радовалась каждой покупке, бегала по комиссионкам доставать «новомодные» старинные вещи. Появился автомобиль, гараж…
– Светлана много ездила? – без нужды спросил Карцев.
– Много… Для Ромска даже чрезвычайно много…
Впервые увидев Игоря Саввовича, молодого тогда и здорового, Карцев сразу почувствовал невольное уважение и легкую зависть. Перед ним стоял спокойный и вальяжный, независимый и свободный человек; зять до безразличия не заботился о том, какое произведет впечатление на родителей жены, на лице и фигуре читалось: «Вы – это вы, а я – это я!», хотя Гольцов этого специально не демонстрировал. Зять ничего особенного не хотел от жизни, но и не отказывался от благ, – он просто и естественно прошел искус автомобилями и дачами, путевками на юг, коврами и хрусталем, богатыми спальнями и стеллажами со старинными книгами. За его спиной ощущалась мудрость людей, могущих иметь, но не желающих иметь из-за легкодоступной возможности иметь.
Неужели они с женой ошиблись, когда держали дочь в веригах, и по их вине у нее возникло острое стремление наверстать упущенное, заполнить вещевой вакуум, как только она сняла школьный передник и вышла из дому? Иван Иванович помнил, как дочь ворвалась в его особняк с криком: «Пришла открытка на машину!» Такой счастливой отец ее не видел давно, такого восторженного голоса не слышал со времен школы,когда прибегала с сообщением о пятерке по математике – трудной для нее дисциплине.
Если бы Ивана Карцева спросили, заметил ли он, как пересел из «газика» в черную «Волгу» с нолями на госномере, он бы не вспомнил, так как разницу не заметил. Он работал, работал, работал – ночами и днями, утрами и поздними вечерами; он работал и ночью, когда ему снились то караваны барж с лесом на голубой Оби, то фантастический взрыв всех шести пилорам Кетского лесозавода, то громадные кузнечики, которые вырубали лезвиями для безопасных бритв бесценные прибрежные кедровники…
– Научите, что мне надо делать, Иван Иванович? – добивался своего Игорь Саввович. – Мне нечего терять, честное слово! Научите меня, повторяю: готов на все!
Сейчас зять Карцева говорил правду, правду и только правду! «Мне нечего терять!» – сказал он, еще раз подтвердив мысль Карцева, что этот загадочный человек ничего от жизни не хотел, обладая возможностью все иметь. Не глупо ли, не смешно ли?
– Я думал, что мы будем говорить много и долго, – сказал Иван Иванович. – Оказалось, что говорить не надо… – Он встал. – Пусть Светлана приедет к матери, и как можно скорее…
Поднимаясь, Игорь Саввович незаметно вздохнул. Пройдет еще час, два, максимум три, и бледный от усталости, раздавленный несчастьем, Карцев пойдет от ворот по песчаной дорожке к тихому особняку, бодрясь и улыбаясь. Сидящая у окна Людмила Викторовна выскочит на крыльцо, счастливая, бросится к мужу: «Иван, наконец-то! Ну и командировка!» Тесть лишь печально покачает головой – ничего не поймет жена, если даже рассказ о драке и гаражах начать с первого дня творения. В голове сельской учительницы, целыми десятилетиями живущей школьными представлениями о людях и событиях, не укладываются гаражи, преступники – какой ужас! Только старый остяк нутром почувствует опасность, но ничего не скажет. Одиночество! Мрак, неизвестность, единственная очевидность, что в пятьдесят шесть лет невозможно начинать все сначала…
– До свидания, Иван Иванович!
Карцев напряженно глядел в спину зятя, почему-то осторожно идущего по длинной ковровой дорожке. Почти пять лет он не понимал этого человека, почти пять лет трусливо прятался от мысли, что Гольцов инороден и чужд его семье; два последних года зять вызывал воинственное презрение сильной личности к сдавшемуся, живущему по инерции слабому человеку. А вот сейчас по ковровой дорожке робко шел родной, близкий Карцеву человек, каким бы расчетливым, коварным и холодным он на поверку ни оказался. Карцев чувствовал, что всем сердцем хочет, чтобы зять не страдал, чтобы Светлана видела мужа бодрым, здоровым и сильным. И когда Игорь Саввович открывал бесшумные двери кабинета, Иван Иванович Карцев с нетерпением ждал, что зять на прощание оглянется.
Зять обернулся, уже войдя в тамбур двойных дверей, обернулся и помахал рукой.
В приемной, похожей на вокзальный тамбур, Игорь Саввович задержался, и не без причины. С секретаршей первого заместителя Диной Гарифовной знакомство у него было давнее, она была живущей отдельно дочерью хозяйки уютного деревянного дома, одну из комнат которого заняла, по настоянию будущего мужа, Светлана – тогдашняя аспирантка.
– Присядьте, Игорь Саввович.
– Спасибо, Дина Гарифовна!
Игорь Саввович сел, оглядевшись: Дина Гарифовна сидела перед открытой пишущей машинкой и невидящими глазами смотрела на чистый лист бумаги, заправленный в каретку. Она была в своем самом лучшем, редко надеваемом костюме, на груди темнел бант – такой во время оно носили классные дамы, в лакированных гуфлях, и это значило, что Дина Гарифовна взволнована, полна тревоги, неуверенности. Барометр показывал бурю, если верить проницательности Игоря Саввовича, ведь давно известно, что во время войны первым о наступлении узнает шофер, а уж потом командир дивизии. В мире Дины Гарифовны существовала удивительная на первый взгляд, а на самом деле наипростейшая система внеслужебной связи. Игорь Саввович точно знал, что от секретарши первого секретаря обкома Левашева и вообще от всех секретарш обкома в руки Дины Гарифовны попадали такие сведения, какими не располагали самые крупные работники областного руководящего аппарата, и первый секретарь обкома Левашев, наверное, не подозревал, что десятки секретарш и шоферов доставляют единую цепь информации, возможную только потому, что дальше их, секретарш, шоферов и помощников, сведения не уйдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57