Игорь Саввович был удивлен уже тем, что Светлана, оказывается, раньше его заметила неладное. Правда, и он год назад уже подумывал, не болен ли, но всегда находил способы убежать, спрятаться, всячески увильнуть от самого себя, и это продолжалось до тех пор, пока однажды…
– Светлана, – деловито спросил Игорь Савво-вич, – ты не помнишь, когда впервые заметила признаки болезни?
– В декабре позапрошлого года, – сразу ответила Светлана. – Ты разбирал очередные часы, я вошла и увидела, как ты сидишь неподвижно и безжизненно смотришь в окно…
Выходит, полтора длинных года Светлана жила в страхе и ожидании, надеждах и сомнениях. Как же ей было трудно, бедной! Ждать, надеяться, работать, молчать, постоянно улыбаться, так как Светлана никогда не позволяла себе быть при муже грустной или усталой, нарушить отлично налаженный быт дома. А сейчас эта женщина, его жена, сидела на соседней кровати, обхватив колени руками; знакомы они больше пяти лет, женились по любви, как они думали, прожили вместе долго, ни разу, как только что выяснилось, не ссорились, но вот от чего-то непонятного сидели в двух метрах друг от друга, каждый на своей кровати, сидели в нелепых позах и вместо того, чтобы объединиться в несчастье, сплотиться, напротив, переживали отчуждение, сами не понимая, почему.
– Со мной не соскучишься! – шутливо проговорил Игорь Саввович. – Кажется, что я вчера родился. Например, не помню, когда в гостиной появился трехрожковый торшер.
– Я его купила весной… Ты сказал, что тебе нравится.
Вот такие пирожки!
– А сейчас я думаю о том, что за четыре года ни разу не спросил себя, удалась ли нам семейная жизнь или не удалась? – осторожно продолжал Игорь Саввович. – Это, наверное, потому, что со всех сторон только и слышно: «Какая замечательная пара эти Светлана и Игорь Гольцовы!»… Скажи, а ты размышляла о нашей семейной жизни?
Светлана покачивалась из стороны в сторону, в зубах торчала новая сигарета, от нее пахнуло холодом, точно из открытого окна.
– Послушай со стороны, что ты говоришь, Игорь! – глухо ответила Светлана. – Не думала, что гы можешь быть таким жестоким. – Она передохнула, чтобы говорить спокойнее. – Последние два года я только тем и занята, что думаю о нас…
– И что?
– Если бы я знала, не сидела бы как дура на кровати и не выслушивала твои нелепые вопросы. «Когда появился трехрожковый торшер? Когда я заболел?» Мой вопрос тяжелее: существует семья или не существует?
Игорю Саввовичу пришла в голову несуразная мысль, что в их семейной жизни не было скандалов и конфликтов потому, что все эти годы были только созреванием выбора: жить вместе или не жить? Если Игорь Саввович не мог вспомнить, когда впервые почувствовал себя больным, то, может быть, дорога к сегодняшнему сидению на двух кроватях была скрытной, тайной, но такой, когда количество переходит в качество?
– И к какому же выводу ты пришла? – спросил Игорь Саввович. – Прошу тебя, пожалуйста, говори без утайки…
Голова Светланы сейчас находилась в фиолетовом освещении, волосы – каштановые и густые – отливали красивой сединой, и он подумал, что жене пошла бы окраска под седину. Она от этого казалась значительнее и старше, а Светлана всегда хорошела, когда не казалась молоденькой. Она относилась к тому типу женщин, которые до сорока лет набирают красоту, а потом случается и лучшее и худшее – это уж как бог положит.
– Что ты скрываешь, Светлана? Уж не думала ли ты, что я…
Игорь Саввович не договорил, потому что мысль была абсурдной: жена молчала и терпела, так как боялась навести его на размышления о неблагополучии их семейной жизни, но не ребенок же он, не кретин в самом деле, если ничего не замечал. Занятый своими проблемами, он не занимался семьей – вот и все. Откладывал на завтра, послезавтра, на отдаленное будущее… «А что откладывал? – спросил себя Игорь Саввович. – Решение чаще ходить со Светланой в кино и театр? Пораньше возвращаться домой?»
– Ты недоговорил, – резко сказала Светлана. – Ты все время чего-то не договариваешь, выжидаешь. Говори все!
Игорь Саввович так и собирался поступить, когда начинал разговор, логически кончающийся следователем Селезневым, идти к которому Игорь Саввович теперь мог только с ясным и полным знанием того, что произошло с этим проклятым гаражом, Гелием Макаровичем Фалалеевым и актрисой Голубкиной.
– Что значит не договариваешь? – медленно спросил Игорь Саввович. – Если я не помню, когда в доме появился трехрожковый торшер, то, наверное, мог и просмотреть, что происходит с тобой, выжидающей событий. – Он повернулся к жене, внимательно посмотрел на опущенную голову и согнутую спину. – Неужели ты думала, что я могу уйти от тебя? Ты допускала такую возможность? Светлана, отвечай!
– Я только об этом и думала, – глухо проговорила Светлана. – Я целыми неделями только и думала об этом… Я считала, что гублю тебя, что ты болен из-за меня… – Она яростно прошептала: – Все плохое – это я, я! Драка – это тоже я, я и я! Ах, как непоправимо это, Игорь, как это плохо!
Светлана раскачивалась, и неоновый свет, казалось, пришел в движение, словно кто-то включал и выключал разноцветные буквы; лицо, было то фиолетовым, то оказывалось в красном свечении, то мертво зеленело… Игорь Саввович похолодел от жалости и нежности к жене. Какое несчастье, какая боль жили в двух метрах от него! И так было изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, а он спал, просыпался, ездил на работу, болел, обедал и ужинал – существовал в таком мире, где боли и несчастьям жены не было места. Трехрожковый торшер, черт возьми, трехрожковый торшер!
– Я никогда не собирался уходить от тебя, Светлана, – сказал Игорь Саввович. – Боже, да о чем ты говоришь! Я же тебя люблю…
Теперь они снова смотрели прямо перед собой, молчали, и со стороны казалось, что еще одно мгновение – и они бросятся друг к другу, чтобы не походить на сидящих больных, однако они с каждой минутой все отдалялись и отдалялись, словно кровати разъезжались в противоположные стороны.
– Ты сказал: «Я же тебя люблю!» – повторила Светлана. – Ты не помнишь, когда в доме появился новый торшер, но, может быть, вспомнишь, когда ты говорил «Я люблю тебя!» в последний раз…
– Когда говорил? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что… Слушай, Светлана, но ведь слова – это только форма. А по существу, ты моя жена, и, значит, я люблю тебя…
Он сконфуженно замолк. Действительно, за все годы жизни со Светланой не было такого случая, чтобы Игорь Саввович ощутил внутреннюю потребность сказать жене, что он ее любит. Ему казалось, что это само собой разумеется, что сам факт их супружества не требует словесного подтверждения. Ну а перед женитьбой? Говорил ли он Светлане, перед тем как она перебралась в его квартиру, что любит ее? И этого Игорь Саввович не помнил…
– Ты не веришь, что я тебя люблю? – слишком громко спросил он. – Не веришь?
– Я думаю, ты сам не знаешь, любишь меня или нет! – тоскливо ответила Светлана. – Надо смотреть правде в глаза: ты был бы здоров, если бы я в твоей жизни занимала хоть крохотное место. Я уж не говорю о любви, она захватывает человека целиком. Я видела, как ты мучаешься, и все ждала, что ты захочешь моей помощи, но ты желал одиночества и получил его – бороться с этим невозможно. Иногда я думаю, что ты до сих пор не чувствуешь себя женатым, а когда вспоминаешь, то удивляешься.
Они ощущали, что с каждой секундой им все труднее и труднее понимать друг друга, что каждый думал о своем, слышал только то, что хотел услышать, и не понимал того, чего не хотел понимать. Так уж устроен человек, что даже двое очень и очень близких людей до конца понять друг друга не могут.
Вот еще о чем напряженно думал Игорь Саввович, неумело держа в пальцах длинную сигарету. Что действительно происходит, если он то и дело задает наивные вопросы «почему?», «отчего?», «зачем?» и все чаще и чаще чувствует себя так, словно он только что проснулся и, осматриваясь, не может понять, где находится и почему, черт возьми, здесь находится. Почему, отчего, зачем? Теперь очевидно, что годы прошли как во сне, в забытьи, и пробуждение оказалось тяжелым.
– Уютненькая история получается, – протяжно сказал Игорь Саввович. – Ты считаешь, что я тебя не любил или разлюбил, а я только сейчас докумекал, как ты медленно, но верно отдалялась от дома… Ты даже лето отдаешь работе, а зима?.. Ты так много работала, точно спасалась…
– А что мне оставалось делать?
Действительно, что оставалось делать женщине, муж которой никак не мог освоиться с мыслью, что он женат? Уйти от мужа, во-первых, или самоустраниться, во-вторых.
– Светлана, послушай, Светлана, – почти шутливо начал Игорь Саввович. – Тебе не кажется, что наш разговор похож на бред? Сидим по-дурацки на кроватях, курим, настороженно следим друг за другом. Если бы мне раньше сказали, что такое возможно, я бы не поверил. Мы прожили вместе почти пять лет, больше чем на месяц ни разу не расставались, а вот сидим, разговариваем так длинно и мучительно, что уже ничего не понимаем.
Светлана прикуривала, наверное, четвертую сигарету, прикурив, долго – по забывчивости – держала в пальцах горящую зажигалку. Потом раздался щелчок. Светлана повернулась и стала жадно глядеть на мужа; глаза жены были в полосе зеленого свечения и от этого казались большими, очень большими. Игорь Саввович тоже неподвижно и молча смотрел на Светлану, на его лице лежал синий блик.
– Что же получается, Светлана, – поняв, что жена не примет его шутливого тона, сказал он, – выходит, столько лет мы прожили под одной крышей чужими людьми?
– По большому счету ты прав! – очень тихо ответила Светлана. – Но это не твоя вина, а твоя беда! Ты давно живешь так, словно не просыпаешься. Прости, но ты похож на автомат, запрограммированный для самых элементарных действий – сон, работа, еда… И это тоже не твоя вина, а твоя беда.
Сигарета Игоря Саввовича давно догорела, он не знал, куда деть окурок, и машинально протянул его Светлане, а сам медленно повторил про себя: «Сколько лет мы прожили под одной крышей чужими людьми». Было от чего собирать на лбу морщины и опускать тяжелую, гудящую от напряжения голову.
– Ладушки!

Третий решающий день

Вскоре после назначения начальником отдела новой техники треста Ромсксплав, на второй день ноябрьских праздников, Игорь Саввович шел к Валентинову домой, приглашенный главным инженером на чашку чая и ванильный торт особого вкуса и полезности, который умела печь только мать Валентинова. С опозданием на час по обледеневшей узкой тропинке на Воскресенскую гору поднимался столичного вида пижон: дубленка расписная, туфли-шлюпки, костюм из самой настоящей английской шерсти, галстук с французской этикеткой.
Двери открыла веселая и шустрая старуха – мать главного инженера, радостно и шумно приветствовала Игоря Саввовича, строго велела не снимать «чеботы», то есть проходить в кабинет сына без всякого стеснения в туфлях-шлюпках. Повеселев от шума, учиненного бабушкой Надеждой Георгиевной, он специальной, вьющейся, легкомысленной походкой вошел в большой кабинет главного инженера. Народу было с гулькин нос: сидела в глубоком кресле маленькая и тоненькая девчушка, напротив устроился Володечка Лиминский, приглашенный вместе с Игорем, и, видимо, уже давно стрелял глазами в девчушку, «кадрил» напропалую, что видел Валентинов и в ответ улыбался особой – антиплебейской, как называл ее Игорь Саввович, – улыбкой, одновременно разговаривая с отчаянно веселым толстяком. Два других гостя, видимо, муж и жена, с достойным видом занимали два простых венских стула. Валентинов радостно представил девушке, толстяку и супругам своего молодого коллегу.
– Прошу любить и жаловать! Игорь Саввович Гольцов… Светлана Ивановна Карцева. – Он показал на девчушку. – Софья Арсентьевна и Петр Петрович Бережковы – гордость советской биологии. Михаил Григорьевич Семенов – мой полковой командир и друг детства… Игорь Саввович, прошу быть как дома…
Фирменные посудины для коктейлей, облепленная медалями бутылка водки, сандвичи, накрахмаленные тонкие салфетки с монограммами, фамильное столовое серебро декабристского рода; всегдашнее принципиальное отсутствие на столе черной икры, истребляемых и вымирающих осетров и стерляди. Взамен этого было все необходимое для сибирского деликатеса – пельменей: уксус в хрустальном графине, масло – для любителей есть пельмени с маслом, сметана – для любителей есть пельмени со сметаной, красный перец и черный – для любителей пельменей с перцем.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, Игорь Саввович!
Он живенько присел на скамеечку для ног – седая старина! – и принялся наблюдать за биологами, супружеской парой лет за сорок, так как дамская часть «гордости советской биологии», уважаемая Софья Арсентьевна, выкаблучивалась, словно столичная манекенщица, гостящая в родной деревне. С ног до головы заграничная, в туго обтягивающем брючном костюме, она возлежала на стуле, заводила глаза под лоб, изображая светскость, чтобы соответствовать аристократичности валентиновского дома, то есть салфеткам с монограммами и фамильному серебру, вещей естественных для Валентинова и поэтому незамечаемых. Софья Арсентьевна серебристо смеялась или держала на лице ослепительную улыбку. На всякий случай Игорь Саввович посмотрел на Софью Арсентьевну одобрительно и как бы пораженно: «Вы прекрасны! Вы удивительно прекрасны!» Поймав его взгляд и приняв за чистую монету, «гордость советской биологии» с утроенной силой бросилась в светскость.
– Мы говорили об экологических проблемах, – сказал Валентинов. – Петр Петрович совершенно неожиданно для меня одинаково сильно обеспокоен вырубкой кедровников и лиственниц, осин, кустарников типа чернотала, ивняка и ветельника… Натурально, истребление осинников опасно для спичечного производства, но вырубка кедровников, или как мы, сибиряки, говорим, кедрачей, – многоважная потеря, равносильная катастрофе.
Только-только привыкающий к валентиновской манере говорить, Игорь Саввович посмеивался над тем, что в праздничный день хозяин и его почтенные гости говорили об экологических проблемах, что Валентинов употреблял слова «натурально» и «многоважно», что веселый толстяк и даже Володечка Лиминский слушали ученый разговор с деятельным вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57