– Игорь, я хочу, чтобы ты не просился в Ромскую область, – негромко сказала мать. – Поезжай хоть на край земли, но только не в Ромскую область! Я пошла тебе навстречу, когда ты совершил чудовищную глупость, отказавшись стать ученым-медиком, теперь прошу тебя поступить по-моему.
Игорь молчал, ничего не понимая. Мать родилась в Ромске, из Ромска ушла в армию, гордилась, что кончила именно Ромский медицинский институт, но вот просила сына ехать хоть к черту на кулички, но только не в Ромск. Говоря об этом, Елена Платоновна старалась не смотреть на Игоря, тогда как он не спускал глаз с матери. Печальные мысли приходили в голову, такие мысли, которым, вероятно, не должно быть места в отношениях матери и сына. Игорь подумал: «А что я знаю о своей родной матери?» Елена Платоновна родила его на двадцать пятом году жизни, лет шесть детства Игорь помнил смутно. Как же прожила мать тридцать с лишним лет? Кого любила, с кем дружила, в каких домах была прописана? В каком же одиночестве существует человек, если даже мать – загадка для сына.
– Мама, я должен знать, почему не могу ехать в Ромск? – мягко спросил Игорь. – Там Олег Прончатов, мне бы очень хотелось стать его учеником. Пойми: только прончатовская школа сделает меня настоящим оплавщиком. Отказ от Ромска может испортить мне жизнь. Прошу тебя, мама, объяснить, почему ты против Ромской области.
Теперь будничная обычность матери, ровное спокойствие, закрытые глаза, склоненная голова – все выдавало волнение. Елена Платоновна было опять потянулась за сумочкой с помадой и пудрой, но рука только легла на сумочку, длиннопалая, приметно вздрагивающая.
– Мама, ты должна сказать, почему на Ромск наложено табу!
– Хорошо, Игорь! – тускло проговорила мать и открыла глаза. – Ты родился в Ромске. На Красноармейской улице, почему-то в железнодорожной больнице. Рано утром, в пятом часу.
Мать замолчала, а Игорь – он еще ничего не понимал и не почувствовал дурное – глядел на нее с весенней улыбкой.
– А мой паспорт? – спросил Игорь. – По нему я родился в Черногорске…
Мать опять сидела с закрытыми глазами.
– Это подтасовка… Игорь… Боже, дай мне секунду помолчать…
Вороны осатанели. Дрались за блестящий осколок стекла, таранили в воздухе друг друга, клевались, вопили победно или обиженно и были такие грязные, точно минуту назад повылезали из печных труб.
– Савва Игоревич Гольцов не твой отец! – открыв глаза, сказала Елена Платоновна. – Он усыновил тебя, и все документы оформлены при усыновлении… Твой отец Сергей Сергеевич Валентинов. – Мать побледнела. – Написанный им учебник я вчера видела на твоем письменном столе…
Игорь перестал дышать. Валентинов! Сплавщик-теоретик, сплавщик-практик, имя которого весь Лесотехнический институт произносил гимново, а теперешний директор Тагарской сплавной конторы Олег Олегович Прончатов останавливал самую горячую дискуссию словами: «А вот Валентинов считает, что в данном случае продольными лежнями пользоваться нельзя!» Валентинов, сам Валентинов! Существовал метод сплотки леса «по-валентиновски», сплав лиственницы и березы методом Валентинова, всего пять-семь лет назад заводского изготовления техника вытеснила «лебедки Валентинова», И этот человек – настоящий отец Игоря Гольцова! Хотелось ущипнуть себя, чтобы оборвался дурацкий сон с воронами и одинокой скамейкой, высоким солнцем и бледной от страшного напряжения матерью. По-дурацки хихикнув и раздирая рот в улыбке до ушей, Игорь сказал:
– Ну, ты и даешь, мамец! И это все для того, чтобы я остался в аспирантуре?
Мать прежним голосом сказала:
– Твой отец – главный инженер Ромсксплава Валентинов! Я была уверена, что до своей смерти сохраню тайну, но…
Значит, все это реальность – придуманные деревья, вороны, кирпичного цвета туфли на ногах матери? У Игоря кружилась голова, горло стискивала болезненная спазма и кровь прилила к щекам.
– Мой отец – твой муж! – вдруг тонко и жалобно вскричал он. – Зачем ты мне рассказываешь про какого-то Валентинова, если мой отец – твой муж!
Он замолчал, он прикусил язык в страхе и растерянности, увидев слезы на глазах матери. Этого не бывало, этого не могло быть! Сколько Игорь помнил себя, он не видел мать не только плачущей, но даже растерянной или побежденной.
– Спасибо, Игорь! – сказала мать, без утайки вытирая слезы. – Ты хороший человек! Если бы я была другой, расцеловала бы тебя.
Елена Платоновна медленно поднялась, тщательно стряхнула хвоинки со светлого плаща, неторопливо огляделась. Она должна была уйти и уйти как можно скорее, чтобы оставить сына наедине с самим собой. Неярко улыбнувшись, Елена Платоновна деловито сказала:
– Последнее… Если ты не откажешься от Ромска и встретишься с Валентиновым, решай сам – сказать Валентинову правду или ничего не говорить. Выбор по праву за тобой, Игорь! – Она смотрела на голубое облако. – Твой настоящий отец – один из самых честных, умных и порядочных людей, с которыми меня сталкивала жизнь. И если ты его полюбишь, Савва к тебе не переменится. Он любит тебя. А я… Ты знаешь, что я люблю только одного человека на земле – своего нелепого и непокорного сына! Посиди один, подумай, не торопись… До вечера, Игорь!
Через три дня, во вторник, выпускник Лесотехнического института, молодой специалист Игорь Гольцов, раздумывая об этой смешной, смешной жизни, непереносимо роскошный вошел в торжественную комнату, где распределяли выпускников. За красной скатертью с красными кистями сидели все члены комиссии, сидел и председатель – роскошнобородый профессор-таксолог Лепешев Викентий Гурьевич, он же директор института.
– Игорь Саввович Гольцов? Проходите, садитесь.
Игорь послушно прошел, сел, чинно положив руки на колени.
– Наша надежда! – поглаживая бороду и радостно глядя на Гольцова, пророкотал Лепешев. – Товарищи члены комиссии, все ли познакомились с просьбой кафедры математики рассмотреть вопрос о зачислении в аспирантуру выпускника Гольцова?
Члены комиссии одобрительно закивали.
Слева от председательствующего сидел доцент Гулямов, хороший преферансист, любитель песен Владимира Высоцкого, потом доцент Правдухин, рядом пигалица в очках, математичка Лана Владимировна Улькова (специально для нее в доме Гольцовых покупался особый вермут), рядом…
– Нет ли возражений против зачисления в аспирантуру выпускника Гольцова? – форся демократичностью, строго спросил председательствующий. – Прошу высказываться.
– Есть! – поднимаясь, весело сказал Игорь и сам себе понравился: искренностью, правдивостью, головокружительной свободой.
– Члены уважаемой комиссии по распределению, – продолжал Игорь, – прошу послать меня в распоряжение треста Ромсксплав…

* * *

Главный инженер Валентинов теперь был подчеркнуто официален и строг, и, наверное, это было самое легкое и правильное после той лжи, которая измотала самого Валентинова и опустошила Игоря Саввовича. Оба молчали, и в тишине качающийся маятник высоких напольных часов, казалось, стрелял медными пулями.
– Я не успел вам сообщить самое важное известие, – говорил Валентинов. – Прилетевший со мной старшина катера был немедленно отправлен к следователю. Туда же через полчаса были вызваны другие свидетели вашей невиновности…
Главный инженер многозначительно помолчал.
– Простите, Игорь Саввович, но на правах старшего по службе я позвонил следователю сразу после ухода последнего свидетеля… Версия о вашей виновности в драке абсолютно исключена. Торжествуйте, Игорь Саввович!
«Валентинов – это Валентинов и пишется Валентинов», – улыбнулся про себя Игорь Саввович.
– Спасибо, Сергей Сергеевич! – поблагодарил он. – Вы много сделали для меня, но время… Ого-го, какое позднее!
Он сделал такое движение, словно хотел подняться, укоризненно качал головой, глядя на часы, показывающие половину двенадцатого, но одновременно с этим как бы мельком спросил:
– А в котором часу вы прилетели, Сергей Сергеевич?
– Можете себе представить, что около пяти часов! – воскликнул Валентинов. – Я уже было отчаялся, но внезапно подвернулся транзитный рейс, и меня любезно подсадили в переполненную машину… В половине шестого я был в тресте…
– И звонили мне домой?
– Естественно!
По расчетам Игоря Саввовича, Светлана встретила Елену Платоновну около четырех, привезла домой, а сама умчалась на очередную консультацию, что значило: на звонки Валентинова отвечала мать. Простодушный и честный главный инженер только теперь заподозрил расставленную Игорем Саввовичем ловушку и с такой внимательностью разглядывал потолок, словно решал – обвалится он сию же минуту или повременит до завтра.
Игорь Саввович поднялся.
– Разрешите откланяться, время позднее.
Двери кабинета распахнулись, скрипнули колесики передвижного столика, и прощальную тишину нарушил молодой голос Надежды Георгиевны:
– А вот и кофе! Только такой сумасшедший человек, как мой сын, пьет кофе в полночь. Ей-богу, Игорь Саввович, вы поддерживаете дурное знакомство…
Мать главного инженера на этот раз, изменив традиции, сама разложила передвижной столик и, наверное, поэтому была особенно весела и по-молодому подвижна. На Надежде Георгиевне было яркое незнакомое ситцевое платье, яркий передник, на ногах – туфли с белой опушкой и загнутыми носками, что было смешно при ее царственной походке. Хотелось любоваться выражением ее подвижного лица: оживленное, ироничное, такое доброе, какие бывают лица только у мудрых стариков, понявших, что жизнь действительно суета сует, а им выпало счастье вытянуть главный приз из проигрышной лотереи – здоровье до старости.
– Игорь Саввович, вам я положила три ложки сахару! – строго заявила родная бабушка и усмехнулась. – Не перепутала, сударь мой?
Игорь Саввович закрыл на несколько секунд глаза и опустил голову, точно так, как делала его мать, когда волновалась. Черт возьми, куда смотрел Игорь Саввович Гольцов, если при каждой встрече с Надеждой Георгиевной чувствовал непонятное смятение и тревогу? Каким слепым человеком надо быть, чтобы проходить мимо очевидного, такого очевидного, что даже Светлана это заметила. Игорь Саввович Гольцов, тридцатилетний мужчина приметной наружности, фотографически походил на свою бабушку по отцовской линии Надежду Георгиевну Батенькову в девичестве.
– А чего это вы, сударь мой, остолбенели? – удивилась Надежда Георгиевна и поджала губы. – На мне ничего не написано, во-первых, а во-вторых, ваш кофе на ковер льется…
Мать главного инженера хохотала, откидываясь назад, и поэтому тоже проливала кофе из чашки, предназначенной сыну, а Игорь Саввович, взволнованный, неверующе смотрел на портрет декабриста Валентинова, освещенного специальной лампочкой. В лосинах, в перевязи со шпагой, с бакенбардами, задрав подбородок, стоял Игорь Саввович Гольцов, одетый для роли героя пьесы начала девятнадцатого века.
– Ох, как вы насмешили меня, Игорь Саввович! – продолжала хохотать по-валентиновски бабушка. – Ох, как насмешили!
Звучно пробили музыкальные часы красного дерева, которым полагалось по старости хрипеть, скрежетать и запинаться.
– Пейте кофе, Игорь Саввович, остынет…
Декабрист Валентинов обвинялся в убийстве капитана гренадеров, но судьи убийства не доказали, так как гренадер шел за почестями с жандармами в одной шеренге, и поэтому в него стреляли несколько декабристов. Две пули нашли в капитане – пистолетную Валентинова и чью-то ружейную. Вечная ссылка…

* * *

Спустившись с Воскресенской горы, Игорь Саввович немедленно отправил в гараж машину Валентинова и немного постоял на месте… Помигивали по-сибирски низкие звезды, изогнутый месяц висел декоративно, точно приклепанный к небосводу, тополя казались алюминиевыми, политый недавно асфальт – обмасленным. Игорь Саввович стоял на ветродуе, стоял для того, чтобы выветрился из одежды запах ванилина, которым всегда пахнул дом Валентинова: здесь любили ванильные торты.
Запах ванили кружил и покачивал, запах ванили, оказывается, был связан не только с домом Валентинова, не только с бабушкой, а и… Горела большая и толстая свеча, именно свеча, деревянный потолок подпирали толстые деревянные балки и опоры, с толстой двери свисала толстая короткая цепь, толстые окна выходили на черные толстые деревья, хотя окон фактически в помещении не было; толстая цепь на дверях маятником заколебалась, стукнула, но не зазвенела, двери – фактически их не было – открылись, кто-то толстый вошел и распространил повсюду толстый запах ванилина, а потом, словно белье на веревку, развешал толстые слова: «Кто здесь любит ванильный торт?» Слова так и остались висеть, непонятные, и было ясно, что в несуществующие двери никто толстый из толстого извне не входил, но комната делалась все больше и больше – толстела с пугающей быстротой… Где это происходило? Что происходило?
Игорь Саввович быстро пошел по улице, пустынной и блестящей из-за политого асфальта. Он шел все быстрее и быстрее, пока не поймал себя на том, что торопиться его заставляет трусость, желание как можно скорее услышать материнский облегчающий голос, увидеть ее глаза, обещающие спасти от всех бед. С другой стороны, Игорь Саввович – психопат этакий – не хотел, чтобы мать почувствовала запах ванилина, может быть, еще более опасный для нее, чем для сына. И он нарочно замедлял шаги, и подставлялся ветру, и старался вспомнить, есть ли в прихожей на полочке одеколон или духи.
От матери пахло ванной. Елена Платоновна была той редкой женщиной, кто не пал жертвой модных нейлоновых халатов, вредных для здоровья, и по-прежнему носила кустарные халаты из двойного ситца, простеганные, однотонные. Сейчас, положив ногу на ногу, в зеленом халате, мать сидела за журнальным столиком и курила последнюю за день – пятую – сигарету «Ява». Распущенные влажные волосы были так длинны, что опускались ниже сиденья кресла, голову Елена Платоновна круто повернула влево, так как внимательно наблюдала за сыном, который – это можно было понять по опущенным уголкам губ матери – вел себя странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57