сами ставят фильмы по своим забытым читателями повестям и романам, иногда играют в них роли, устраивают с помпой свои вечера, лишь бы о них говорили, лишь бы их имена снова всплыли, пусть даже в какой-нибудь скандальной истории… Утраченная слава, она, как ржа, разъедает душу, выворачивает человека наизнанку.
– Интересная штука… – как сквозь вату, пробился до задумавшегося Вадима монотонный голос Ушкова. – У некоторых классиков повторяются сюжеты. У Бенжамена Констана в его повести «Адольф», написанной в тысяча восемьсот пятнадцатом году, события развиваются почти точно так же, как в «Анне Карениной» Толстого. Как вы думаете, это повторение сюжета или новое открытие? Ведь тема несчастной любви так же вечна, как и тема смерти.
– Художники ведь тоже повторяют библейские сюжеты? – вставила Савицкая.
– Толстой не повторяет, – весомо заметил Ушков. – Он открывает свой мир. Классик всегда оригинален. Льва Николаевича знает весь мир, а Констана – в основном специалисты.
– Коля, есть что-либо такое на свете, чего ты не знаешь? – спросила Вика. Она и раньше задавала ему этот вопрос.
Она с улыбкой смотрела на мускулистого и почти совсем незагорелого Ушкова. Он и сейчас прикрыл свои плечи рубашкой: загар к нему плохо приставал, на обожженной широкой груди лупилась красноватая кожа.
Глядя на Савицкую, Вадим вспомнил старое немецкое изречение: «Женщина любит ушами, мужчина – глазами». В отличие от приятеля, Казаков не старался блеснуть своими литературными познаниями.
– Кстати, Лев Николаевич Толстой говорил: «Можно придумать все – нельзя выдумать лишь человеческой психологии», – продолжал Ушков, на лице его промелькнула самодовольная улыбка. – Все уже было, и ничего нового никто не изобретет!
– Литературу, Коля, ты знаешь, – усмехнулся Вадим. – Но, по-моему, не любишь.
– Я ведь критик, – рассмеялся Ушков. – А какой-критик любит литературу? Критик любит себя в литературе. Я, конечно, шучу…
– Не хотел бы я, чтобы ты когда-нибудь написал обо мне, – заметил Вадим.
– Вика, наш будущий классик уже толкует о монографии, – подмигнул молодой женщине Николай.
– Ты знаешь, что Вадим пишет роман? – откликнулась та.
– Мне ты ничего не говорил, – повернулся Ушков к Вадиму. – От газетной статьи – к очерку, от очерка – к повести для подростков, от повести – к роману…
Вадиму стал неприятен этот разговор – черт дернул его сказать про роман Вике! Он не любил никому рассказывать о своей незаконченной рукописи, а тут, в Судаке, как-то потянуло поработать, сел в номере за пишущую машинку, а Вика пристала: о чем пишешь?.. Хотя он и не просил ее никому не говорить о романе, – тоже мне секрет! – но вот так сболтнуть на пляже?..
– Я не хочу говорить об этом, – оборвал он Николая, который скорее из вежливости, чем из искреннего любопытства стал расспрашивать о романе.
Очевидно, Ушков, как это бывает между друзьями, относился к нему как к писателю несерьезно – так, снисходительно-покровительственно. Вадим ему первому подарил вышедшую книгу, но Николай даже не сказал, что прочел ее. Вообще-то он еще раньше читал рукопись, по после того Казаков дважды капитально переработал ее.
Вадим встал с пледа, ступая на обкатанную морем гальку, подошел к воде и с разбега бросился в накатившуюся светлую волну. Она, как всегда, вначале обожгла, перехватила дыхание, потом стало легче, и скоро он, почти не ощущая холода, плыл саженками к красному бую, покачивающемуся на волне. Солнце слепило глаза, железный поплавок нырял вверх-вниз, удерживаемый ржавой цепью. У него можно немного передохнуть. Обхватив скользкий пупырчатый шар обеими руками, а ногами нащупав цепь, Вадим стал обозревать пляж: отдыхающие в основном загорали, некоторые играли под навесом в карты. Купались лишь трое юношей. Они оккупировали соседний поплавок. Вадим видел их мокрые смеющиеся лица, слышал голоса, смех. С берега, где над белым дощатым домиком трепетал флаг спасательной станции, на них посматривал загорелый до черноты мужчина, наверное спасатель. Еще дальше, где скалистый берег наступал на узкую полоску пляжа, парень и девушка катались на водном велосипеде. Разноцветные лопасти с шумом хлопали по воде, радужно сверкали брызги. На серые, сглаженные расстоянием горы медленно наползала узкая туча. Николай перебрался на плед поближе к Вике, но Казаков сейчас не думал о них, он наслаждался качающими его вместе с поплавком волнами, ярким солнцем, синим небом и далекими, нависавшими над морем скалами. В расщелинах между ними росли колючие кусты, краснела жесткая трава. Казалось, скалы вот-вот опрокинутся в море, достаточно вон того белого пышного облака, которое норовит опуститься на них. Внизу в воде высоко торчали облизанные водой позеленевшие громадные камни. Между ними покачивался на якоре баркас с железной бочкой на палубе. Чайки кружились над соседним валуном. Некоторые в пике срывались вниз, едва коснувшись поверхности, вновь взмывали. Незаметно было, что они выхватывают рыбешку.
Николай и Вика уже стояли у выхода, махали ему руками, звали обедать. Вадим смотрел на них и молчал. Ушков выше Вики на полголовы, рука его обнимала ее за талию. Молодая женщина, чуть изогнувшись, улыбалась, ветер заносил ее длинные блестящие волосы на одну сторону. Не дождавшись его, они ушли. Николай завязал рукава ковбойки на поясе и вышагивал, будто шотландец, в клетчатой юбке. На пустынном пляже алел плед, на лежаке лежали шорты Вадима и махровое полотенце. Он оторвался от буя, медленно взмахивая руками, поплыл к берегу. Набухающие волны подталкивали в спину, на дне белели крупные лобастые камни, над головой низко пролетела большая чайка, янтарный глаз ее внимательно разглядывал Вадима. Одно перо в коротком хвосте птицы торчало в сторону.
Одевшись и захватив с собой плед, Вадим пошел в пансионат. Обычно они обедали в пансионате, но там Вики и Николая не было. Вадим лениво побрел в поселок: неподалеку от автобусной остановки шашлычная, если их и там нет, он один пообедает. Вадим еще не мог толком понять, но что-то сегодня произошло: не надо было Вике таким снисходительным тоном говорить Николаю про роман. Никто не должен совать нос в его дела. Это усвоила даже Ирина, а ведь Вику он считал тоньше, умнее. Неужели она не поняла, что ему, Вадиму, неприятен был этот разговор? А как она смотрела на Ушкова! Как улыбалась! Почему от всего этого у него испортилось настроение? Разве он любит Вику Савицкую? Вряд ли. Конечно, она красивая, умная, с ней было хорошо… до сегодняшнего утра. Вернее, до того самого момента, когда они увидели на пляже Николая. Уже неделю они загорают вместе, обедают, ужинают, гуляют по набережной, ходят на открытую танцплощадку. В кинотеатре каждый день идут новые фильмы, точнее, старые, которые обычно из сезона в сезон гоняют на каждом курорте… Они все втроем знакомы многие годы, Николаю когда-то очень нравилась Вика, ведь он и познакомил Вадима с ней…
Свернув с аллеи с подстриженными акациями, он услышал негромкие голоса: под кипарисом стояли Николай и Вика. Она немного приподняла голову, глядя на него, а он, чуть приметно улыбаясь, оживленно говорил. Что-что, а поговорить приятель любил. Вадим иногда невольно задумывался: он не уверен в себе, что ли? И ему необходимо все время утверждать себя? Или просто по-бабьему болтлив? Приходя к нему на работу в институт, Вадим чаще заставал приятеля не в кабинете, а на лестничной площадке, где, дымя сигаретой, тот заливался соловьем перед кем-нибудь. И трудно было другому слово вставить. Вадим уже собрался было подойти, как ноги его будто к земле приросли. Вика и Николай целовались под высоким кипарисом. Ее голова была запрокинута назад, высокие каблуки оторвались от земли… Вадим уже успел отойти на приличное расстояние, а они все еще стояли в той же позе. Мелькнула было мысль подойти к ним и… И что? Разве можно остановить то, что должно было случиться? Ведь Вадим хотел остаться в Феодосии или Старом Крыму, но Вика уговорила его поехать в Судак. Выходит, она знала, что Ушков здесь? Значит, они заранее договорились встретиться… Он не заметил, как снова очутился у павильона, но заходить туда не стал, повернулся и решительно зашагал к пансионату.
Если бы кто-нибудь из знакомых сейчас увидел его, то мог бы и не узнать. Он своего лица не чувствовал, казалось, оно одеревенело. Собрал свои вещи, спустился вниз, расплатился с администратором. Побрел с сумкой на платную стоянку, где стояла его машина. Она накалилась на солнце, страшно было залезать внутрь. На станции техобслуживания все сделали как надо, даже свежая краска не выделялась на выправленной дверце. Вспомнил про «Филипс», который пытался всучить ему Бобриков… К этому магнитофону сейчас бы подошла кассета с похоронным маршем…
Подъезжая к Феодосии, вспомнил, что не оставил в номере записку. Впрочем, Вика женщина умная, она все поймет. Да и Николай не дурак.
Оба они умные – поймут, почему уехал Вадим Казаков.

2

Павел Дмитриевич стоял посреди пустой комнаты и смотрел в окно. Еще во дворе не убрали строительный хлам, на пригорке сиротливо торчал светло-зеленый фургон – в таких строители держат инструмент и переодеваются. Забыли его здесь, что ли? В ямах и низинах белел снег, глинистая дорога блестела унылыми лужами. Прошел снег, а через несколько дней наступила оттепель. Здесь, в районе новостроек, еще можно увидеть снежные островки, а в городе по-весеннему чисто. На носу Новый год, а зимы совсем не чувствуется. Что-то за последние годы нарушилось в природе: летом бывают осенние холода с заморозками, а зимой – весенняя теплынь с травой и распускающимися почками. По радио как то передавали, что в декабре в лесу опять грибы высыпали…
На мокрую крышу фургона опустилась ворона, огляделась, почистила лапой клюв и громко каркнула.
Павлу Дмитриевичу предложили трехкомнатную квартиру: никто ведь не знал, что от него жена ушла к другому… Он вернул ордер и попросил однокомнатную. В душе он решил, что больше никогда не женится. Хватит с него. Живут же люди без семьи, холостяками? У него есть интересная работа, он заканчивает иллюстрированную собственными цветными фотографиями книжку. В издательстве сказали, что она выйдет в подарочном издании, на хорошей бумаге. Книги о природе пользуются огромным спросом. Жаль, что теперь почти нет возможности фотографировать диких животных и птиц. Несколько раз выбирался он за город, но это не то, что было в Андреевке. Летом, в отпуск, поедет к отцу на Белое озеро, там и поснимает… Надо квартиру обставить, – кроме раскладушки и письменного стола, ничего нет, – но почему-то никак было не заставить себя походить по магазинам, посмотреть на мебель. Не привык он к холостяцкой жизни, в гостинице было проще, там комнату убирают, поесть всегда можно в буфете или ресторане, а готовить самому на газовой плите… Он бывал на рыбалках и пикниках, умеет варить, или, как говорят рыбаки, заваривать уху, научится и другое готовить… А стирать, убираться в квартире? Об этом пока не хотелось думать. Он привык, чтобы в доме всегда было чисто, выглаженное белье в баню приготовлено, а тут приходится перед самой баней покупать нижнее белье и носки в ларьке. Можно, конечно, отдавать в стирку, но нужно какие-то номерки пришить, а номерки сразу в прачечной не дают, их надо заказать… И не пойдешь к соседям просить, чтобы тебе белье постирали. Да, теперь продаются стиральные машины, которые даже сами выжимают и сушат белье.
Почему Лида решилась на разрыв? Ведь они почти не ссорились, уж в своей-то жене Павел Дмитриевич всегда был уверен. А когда кинулся к ней, она такое учудила! Тогда в Андреевке он готов был убить их! Лида прямо с порога заявила, что она уходит к Ивану Широкову, о детях пусть не беспокоится – они без него не пропадут. Да и много ли внимания он уделял им? Дети уже не маленькие, вырастут – поймут, кто был прав, а кто виноват. Он ведь потом понял и ни в чем не обвинял своего отца…
Павел увидел на незаасфальтированной дороге залепленный грязью «Москвич». Теперь у многих машины, а вот его не тянуло к технике, хотя при его давнишнем увлечении фотографией не помешал бы какой-нибудь личный транспорт… «Москвич» остановился неподалеку от фургона. Грач, лениво взмахивая черными крыльями, полетел к березовой роще, начинавшейся за ручьем. Из машины вылез человек в плаще и без шапки, задрав голову, стал рассматривать новый дом, в котором теперь жил Павел Абросимов. Ветер шевелил на его голове короткие темные волосы. Присмотревшись к приезжему с высоты пятого этажа, Павел Дмитриевич узнал Вадима Казакова. Распахнув створки окна, он высунулся, радостно закричал:
– Вадим! Глазам своим не верю!
На загорелом лице друга сверкнули белые зубы, Вадим махал рукой, что-то тоже говорил, но Павел уже не слышал, выскочил из квартиры и бегом, прыгая через ступеньку, помчался вниз. Лифта у него не хватило терпения дожидаться. Они обнялись, потом троекратно поцеловались, как будто не виделись вечность.
– Еле нашел тебя, – поднимаясь с другом на лифте, возбужденно говорил Вадим. – Пришлось звонить дежурному в обком, он дал твой новый адрес…
– Я тут всего две недели живу, – отвечал Павел. – Ну и загорел же ты, чертяка! Никак прямо с юга?
На лицо Вадима набежала тень, но он тут же широко улыбнулся:
– С новосельем тебя!
– Эх, а у меня дома даже бутылки нет! – расстроился Павел. – Да и вообще там пусто.
– Останавливай лифт, – скомандовал Казаков. – У меня в машине две бутылки массандровского шампанского!
И вот они сидят за белым, без скатерти, столом, который Павел притащил из кухни, пьют и закусывают сочными крымскими грушами, сизым виноградом, персиками. Все это Вадим купил в Крыму. Груши малость помялись, а виноград, как ни странно, выдержал длинную дорогу.
– Не маловата для четверых квартира-то? – спросил Вадим, оглядывая пустую комнату.
– Я теперь один как перст, Вадик, – вздохнул Павел. – Совсем один.
– А Лида, дети?
– Послушай, Вадим, может, у нас, Абросимовых, на роду написано жить бобылями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92