Может, потому, что между ребятами и им, Игорем, все время стояла тайна? Тайна, открытая ему отцом… Чего греха таить, он ставил себя выше товарищей по детдому. Все, что говорили учителя, читал в книгах, видел в кино, он теперь воспринимал по-своему, критически, с недоверием, хотя никогда никому свои взгляды на жизнь не поверял. Он научился быть молчаливым, замкнутым – больше слушал, чем говорил, правда, иногда на его губах, которые свели с ума дурочку Лену, появлялась скептическая усмешка, которая не нравилась сверстникам.
Пригласившего Игоря в компанию парня звали Лешей, второго – Семеном, девушек – Катей и Машей. Не очень-то хотелось Игорю рассиживаться с ними, но все равно, пока они не уберутся отсюда, делать было нечего. Леша налил ему в граненый стакан белого портвейна, пододвинул консервную банку с килькой.
– Дерябни и закуси с рабочим классом, – ухмыльнулся он.
– Не пью, – отказался Игорь, а белесую кильку подцепил перочинным ножом и положил на кусок хлеба с маслом.
– За день рождения Катеньки! – настаивал тот.
– Представляете, я совершеннолетняя! – взглянув на Игоря, засмеялась девушка.
Он отметил, что у нее полные ноги в капроновых чулках, платье сбоку задралось и была видна широкая розовая резинка. Она приковала к себе его взгляд. Девушка, все так же улыбаясь, скосила вниз глаза, небрежно одернула платье.
Игорь в свои восемнадцать лет всего один раз имел дело с женщиной. Это случилось в прошлом году на уборке картофеля в колхозе. Вместе с ними на поле работали и студенты. Игорь возил на лошади мешки с картошкой на склад, а девушки там сортировали ее. Рослая голубоглазая блондинка Галя в синем спортивном костюме, обтягивающем грудь, первой заговорила с ним. Игорь солгал, что он тоже студент, – он всегда выглядел старше своих лет. Видя, что он робок и всякий раз, оказываясь рядом, отводит глаза, она мимоходом сказала, что после ужина будет на берегу речки, оттуда очень красивый вид на рощу, над ней с криками пролетают гуси-лебеди…
Он пришел и там, на стоге сена, все и произошло. Он чуть было не оконфузился, но когда признался, что это в первый раз, девушка весело рассмеялась и так поцеловала, что он чуть не задохнулся… Потом он тенью ходил за ней, звал на речку, но Галя его избегала. Он злился, преследовал ее, но девушка перестала обращать на него внимание. Как-то он увидел ее возле их стога с высоченным парнем в суконной куртке. Искусав ночью до крови губы, Игорь на следующее утро попросил бригадира, чтобы его перевели на другой участок… Но и потом еще долго ночами ему снился разворошенный стог, белые Галины ноги, и просыпался он от ее заливистого смеха и обидных слов: «Ты еще мальчик!»
– … Он не хочет выпить за нашу Катю-Катерину? – подал голос Семен, он теперь привалился спиной к острым коленкам второй девушки, которую звали Машей. – Ты знаешь, Игорь, за Катю-Катерину вчера поднял тост сам Филиппов!
Все засмеялись, Игорь тоже улыбнулся, но пить не стал. Однажды с двумя одноклассниками они стащили с телеги, на которой везли в сельпо ящики с водкой, две бутылки «московской», забрались на чердак и там распили, закусив луком и хлебом… Так отвратительно Игорь никогда себя в жизни еще не чувствовал, его выворачивало наизнанку, в глазах все кружилось, острая боль разрывала внутренности. На другой день у него был такой вид, что воспитательница отправила в медпункт… Вот тогда он и дал себе слово больше никогда не употреблять спиртного. От одного вида белой жидкости в зеленоватой бутылке его уже мутило.
– Кто такой Филиппов? – поинтересовался Игорь.
– Филиппов – это великий человек! – улыбнулся Леша. – Начальник нашего цеха. Бог и царь, а наша Катенька ему нравится…
– Он старый, – отмахнулась та. – И у него нет одной руки.
– Иди к нам на завод, – вдруг предложил Семен. – Хорошие деньги будешь заколачивать. Ну полгода поработаешь учеником, а потом пойдет монета. Знаешь, сколько я зашибаю?
– Хвастун, – вставила Маша.
– Я поступаю в университет, – соврал Игорь.
– Ну и дурак, – заметил Леша. – Выучишься на кого? Учителя или физика-химика?
– Иностранный язык и литература…
– Да на кой ляд тебе сдались языки, Игорек? – хлопнул ладонью себя по колену Леша. – Кому все внимание – нам, рабочим! Посмотрите, ребята, какие у него руки, плечи. Да тебе ворочать моторы и кузова в цехе сборки, а не книжечки листать да лопотать не по-нашенски…
– По-твоему, учеба – это ерунда? – без улыбки взглянула на него Катя.
– Учиться никогда не поздно, – сбавил тон Леша. – Я и сам собираюсь поступить в школу рабочей молодежи…
– Уж который год собираешься? – ввернула Маша. У нее было маленькое невыразительное лицо с большим ртом и удлиненным подбородком.
– Ребята, жизнь только начинается, так хочется повеселиться, погулять! Как мы жили в войну? Голодные, напуганные бомбежками, с утра до вечера только и думаешь, чем бы брюхо набить! И от школы отвыкли… Как только вспомню, что после работы еще надо за парту садиться, такая тоска на меня, братцы, накатывает… Жуть!
– А как же другие? – снова вступила в разговор Унылая Маша, как про себя ее прозвал Игорь. – Я работаю и учусь – и ничего.
– Другие, другие! – нарочито плачущим голосом заговорил Леша. – Да что мне до других? Я, Алексей Листунов, родился на этой земле в единственном экземпляре. Почему я должен во всем походить на остальных? Может, я специально не поступаю в школу, чтобы не быть похожим на других?
– Лень тебе учиться, вот и все, – нравоучительно произнесла Маша. – Трудностей боишься.
– Это я-то? – возразил Леша Листунов. – А кто пережил голодное детство, послевоенную разруху? Кто недосыпал, недоедал, вкалывая на стройках пятилетки? Кто восстанавливал города, заводы, фабрики? Я и видел-то в своей жизни только одни трудности. Не успеешь оглянуться – и состаришься в борьбе с этими трудностями. И почему так не повезло в жизни нашему поколению?
– Я не считаю себя несчастной, – заметила Унылая Маша.
– Надоели мне эти проклятые трудности! – продолжал Леша. – А когда жить прикажете? – Он обнял за талию Катю. – Любить? Наслаждаться?
Игорю нравился ход рассуждений Листунова, такого он еще ни от кого не слышал. Наоборот, все толковали о трудовом подъеме, увеличении производительности, своем вкладе в дело восстановления народного хозяйства… Вступать в спор не хотелось, тем более что товарищи Листунова совсем не разделяют его мысли. Может, он просто дурачится? Разыгрывает их?
– Ты рассуждаешь, как эгоист, – начала Маша.
– Я и не отрицаю, что я эгоист… в личной жизни, а на работе Алексей Листунов ходит в передовиках. И почему эгоистом быть плохо?
– Ну, знаешь!.. – покачала головой Маша.
– Не знаю, – рассмеялся Леша. – Объясни, пожалуйста.
– Ну, во-первых, если бы все были эгоистами, мы никогда войну не выиграли бы…
– Ты не путай эгоизм с патриотизмом, – перебил Листунов. – Эгоисты воевали не хуже других. Отец одного моего знакомого сам рассказывал, как взял в плен немецкого офицера, чтобы попасть во фронтовую газету, где должны были бы напечатать его портрет. Очень уж хотелось ему послать газету своей девушке в Куйбышев.
– И послал? – спросил Семен, носатый парень с рыжеватой челкой, спускающейся на лоб.
– Медаль за отвагу получил, а в газете почему-то так про него и не написали…
– Мне стыдно тебя слушать, – отвернулась от него Унылая Маша. Длинный подбородок ее от возмущения задрожал и стал еще длиннее.
– За что купил, за то и продаю, – заметил Листунов. – А медаль я у него сам на груди видел. В День Победы. А вот я бы из-за девушки не стал рисковать своей драгоценной жизнью! Да и в газету никогда не стремился бы попасть… Значит, никакой я не эгоист, а передовой производственник нашего цеха! Давайте выпьем за Лешку Листунова – человека нового, послевоенного поколения! Хватит о войне, о плане, о коллективе! Как говорил один философ, пока я существую, есть все, а когда меня нет – ничто не существует!
– Кто этот философ? – полюбопытствовал Семен.
– Фамилию забыл! – рассмеялся Алексей. – Какой-то немец.
– Маркс? Или Энгельс? – пристал к нему Семен.
– Нет, у него фамилия на «К» или на «Б»…
– Выпил он, вот и треплется, – попыталась разрядить обстановку Катя. – Что вы, не знаете Лешку? Он «Краткий курс» и то до конца не дочитал, а Маркса и Энгельса знает только по портретам.
– Темный ты человек, Алексей, – покачала головой Унылая Маша.
– Веселый он, заводной, – вступилась Катя.
– Треплюсь я, братцы! – воскликнул Алексей. – Разыгрываю вас, чудиков! Не читал я никаких философов, был на лекции, вот там и слышал про «существую – не существую»… – Он поднял свой стакан. – А выпить за меня надо. Кто в числе первых подписался на последний заем? Я – Алексей Листунов! Кто подал заявление в комсомол? Я! «Расцветали яблони и гру-ши-и… Поплыли туманы над реко-ой!..» – дурашливо затянул Алексей.
Игорь сообразил, что он притворяется, прикидывается пьяным более, чем есть. Видно, струхнул, что лишнего наболтал…
– Мальчики, чего это мы все спорим и спорим? – улыбнулась Игорю черноволосая, кареглазая Катя. – Мы что, празднуем мой день рождения или выступаем на диспуте «Герой нашего времени»?
– Умница! – чмокнул ее в щеку Леша. – Да здравствует Катенька, ура! – И лихо опрокинул в себя налитый Игорю стакан.
– Есть святые вещи, которые походя задевать нельзя, – недовольно сказала Маша, бросив на Листунова укоризненный взгляд. – И в комсомол тебе еще, по-моему, рано. Несознательный ты элемент, Алексей.
Тот состроил серьезную мину, налил всем в стаканы, поднялся на ноги и торжественно провозгласил:
– Выпьем за героев, павших в боях за Родину. Вечная им память! Пусть знают, что благодарные потомки их никогда не забудут.
Сначала все смотрели на него с недоумением, ожидая очередной шутки, но потом один за другим поднялись. Встал и Игорь, правда, стакана не поднял. Он с симпатией смотрел на Алексея и думал про себя, что тот рассуждает в точности как и он, Игорь. Вот только всерьез так думает или всех дурачит? Как бы там ни было, ему захотелось поближе познакомиться с этим веселым, бесшабашным парнем, да и Катя ему все больше нравилась. Когда снова сели, кончик розовой резинки опять показался из-под ее платья, но он старался не смотреть на колени.
К Игорю больше не приставали, и он переключился на девушек: делал им бутерброды с маслом и колбасой, рассказывал разные смешные истории, услышанные от других, даже спел блатную песню про Мурку, которая предала воровскую компанию, за что и получила пулю в лоб… Алексей дал ему свой московский адрес и велел обязательно в гости заходить. Семен жил в рабочем общежитии, а Катя быстро написала на клочке газеты, в которую были завернуты помидоры, свой телефон. Игорь думал, что она потихоньку сунет ему бумажку, но девушка открыто протянула и сказала:
– Будешь в Москве – звони, я тебе покажу Третьяковку, – и, наклонив черную, галочью голову, пристально посмотрела ему в глаза.
Игорь почувствовал, что краснеет, и, злясь на себя за это, резко отвернулся, а девушка негромко рассмеялась.
– Смешной ты, – тихим грудным голосом произнесла она.
Он проводил их до электрички, сказал, что у него здесь тетя живет, и даже наугад назвал адрес, впрочем, тут же прибавил, что завтра уезжает в Ленинград. У Кати стройные ноги, а вот талия подкачала – широкая. Девушка задержала его руку в своей, карие глаза у нее блестели; когда она улыбалась, в зубах заметна щербинка; на щеке родимое пятнышко, впрочем, оно ее не портило; руки у нее большие, пожатие крепкое.
– Звони, Игорь, – сказала она, – я буду рада.
Потом он вернулся в рощу, разрыл яму, вытащил банку, вытряхнул из нее завернутый в тряпку браунинг, патроны. Банку повесил на сук, прицелился, но не выстрелил, спрятал браунинг в карман и, насвистывал, зашагал по тропинке к видневшейся сквозь просветы в деревьях станции.

2

Дмитрий Андреевич Абросимов и директор детдома Василий Васильевич Ухин сидели на толстой полусгнившей березе, осклизлые ветви которой мокли в озерной воде, и курили. Перед ними расстилалось огромное озеро, с пышными зелеными островами, загубинами и камышовыми заводями. Называлось оно Белым. За старым парком торчали из воды черные сваи, там когда-то был господский садок для рыбы. На живописном холме белело большое двухэтажное здание – бывшая княжеская усадьба. На фасаде выше окон с гипсовой лепкой цветными изразцами выложена царевна-лебедь, выходящая из воды. Кое-где облицовка осыпалась, краснела кирпичная кладка. Ближе к берегу раскинулись приусадебные постройки. Крыша длинного скотного двора провалилась посередине, у низких квадратных окон темнели кучи навоза. Редкие высокие облака просвечивали на солнце, на озере то и дело всплескивала рыба.
– Посидеть бы здесь с удочкой, – мечтательно глядя на озеро, проговорил Дмитрий Андреевич. – Щука бьет, окунь гуляет, и лещ в лопушинах чмокает. Слышите?
– Я никогда удочку в руках не держал, – ответил Ухин. Он в хорошем коричневом костюме. Крупная голова с залысинами у висков, широкое толстогубое лицо, бровь пересекает розоватый шрам – след осколка.
Дмитрий Андреевич в зеленом офицерском кителе без погон, синих галифе и хромовых сапогах, на груди три ряда орденских ленточек. В черных, отступивших ото лба волосах пробивается седина, у крупного, абросимовского носа две глубокие складки, крепкие выбритые щеки отливают синевой.
– Самое большее – одну бригаду строителей я смогу вам до сентября выделить, – продолжил начатый разговор Дмитрий Андреевич. – Сами знаете, какое сейчас идет строительство в Климове, есть семьи, которые еще из землянок не выбрались.
– Не успеем к началу учебного года все привести в божеский вид, – сказал Василий Васильевич. – Ну ладно, жилые комнаты оборудуем, а классные? Даже парт не завезли. Где учителей разместим? Обслуживающий персонал? Да они посмотрят, что тут полный развал, и сбегут в райцентр.
– Люди возвращаются на пепелища и строятся, а у вас вон какой дворец! – с улыбкой кивнул на белый особняк Абросимов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92