не осложнять отношений с начальством, на собраниях и совещаниях бодро рапортовать об успехах и подхваливать вышестоящие органы, которые, дескать, всегда нам оказывают помощь, – это начальство любит. И будешь в районе на хорошем счету. Даже при никудышном начальнике дело не останавливается, пусть через пень-колоду, а двигается. Ведь кроме начальства есть рядовые работники, которые в общем-то и тянут воз… Дмитрий Андреевич и так пытался делать: переводить засидевшихся руководителей с одного предприятия на другое, разумеется, родственное. Нужно помнить и то, что каждый человек хочет расти по службе. Вот Ухин сколько лет директором детдома, почему бы ему не быть заврайоно? Новая работа, новая встряска, инициатива, человек на другой, более ответственной работе лучше проявит свои способности, вольет в дело живительную струю… И сам он, Абросимов, засиделся в первых секретарях. А ведь когда предложили ответственную должность в областном комитете партии, смалодушничал, отказался. Как это трогаться с насиженного места… Правда, и возраст не нужно сбрасывать со счета. Память уже не та, перестал замечать недостатки в окружающих его людях, а это уже старческая черта – терпимость к недостаткам. Нужно снова съездить в обком партии и попроситься в Климовский детдом. Без работы он жизни не мыслит, а к ребятишкам тянет все сильнее и сильнее: все-таки он по образованию и по призванию педагог.
– Где будем обедать? – высунул голову из сеней Офицеров. – На кухне или на свежем воздухе?
– Завидую я тебе, Леша, – вырвалось у Абросимова. – Тишина-то какая! И табаком не пахнет, и телефона нет.
– Я все жду, когда ты станешь моим соседом, – усмехнулся Алексей Евдокимович. – Я имею в виду Климовский детдом.
Он накрыл стол под сосной, принес алюминиевую кастрюлю с кипящими пельменями, банку со сметаной, деревянную тарелку с крупно нарезанным хлебом, появились помидоры, свежепросоленные огурцы.
– Как в лучшем ресторане, – восхищенно покачал головой Абросимов.
– Я уж и не упомню, когда был в ресторане, – заметил Офицеров.
– Я тоже, Леша, не любитель веселых застолий… Пожалуй, я у тебя заночую, – сказал Абросимов. – А пить мы с тобой будем боржоми. На такой-то благодати отравлять себя алкоголем?
– Жена твоя подумает, что у молодки провел ночь…
– Ты мне льстишь, дружище! – рассмеялся Дмитрий Андреевич. – А что касается жены, так ей наплевать на меня.
– Видный ты мужик, Дмитрий, – усаживаясь за стол на деревянную скамейку, проговорил Офицеров. – Умный, вон какую большую должность занимаешь – хозяин района! А с бабами тебе всю жизнь не везет!.. Отчего так?
– Тебе зато здорово повезло, – отозвался Дмитрий Андреевич, ножом сковыривая металлическую пробку с бутылки. – Бирюк бирюком в лесу!
– Сам же говорил, что мне завидуешь, – поддел Офицеров.
– Говорил-говорил, да только я другое имел в виду, – ворчливо заметил Дмитрий Андреевич. – Без женщины тоже нельзя, Леша. Обокрал ты себя в этой жизни. Ладно, мне не повезло, но другим-то везет? Возьми Семена Супроновича. Душа в душу живут с Варварой. Или Дерюгиных. Алена из большого города приехала с ним в Андреевку, ютятся пока в сараюшке, дом-то наш плотники раскатали, все заново будут строить. А Дерюгин там за хозяина. Сын мой, Павел. Приедешь к нему – сердце радуется: веселая жена, ребятишки… Да что говорить, без семьи тоже не дело. Как же помирать-то, не оставив после себя корня?
– Ты же знаешь, я сватался и к Варваре, и к Алене…
– Да что, на них свет клином сошелся? – возразил Абросимов. – Других девок было мало?
– В госпитале познакомился с одной медичкой – я ведь провалялся там три месяца, меня в Польше прострелили, – стал рассказывать Алексей Евдокимович. – Маленькая такая, беленькая, с голубыми глазками, ее все раненые любили. Может, оттого, что я совсем плох был – рана гноилась, из меня выкачивали дряни литрами, – девушка в белом халатике не отходила от меня сутками. Привязался я к Нинуле, – так ее все звали, – стал рассказывать о себе, признался в своих чувствах, предложил выйти за меня замуж…
– Тоже отказалась?
– Из госпиталя ее не отпустили, а мне подошло время выписываться, клялась, что тоже любит, сняли мы в польском городишке комнатку, с месяц пожили вместе, потом я уехал в Андреевку, а Нинуля пообещала уволиться из госпиталя – дело шло к концу войны – и приехать ко мне… Месяц жду, два, год, уже война кончилась, – она мне красивые письма пишет, сетует, что ее, как военнообязанную, пока не отпускают, и сердце ее, мол, рвется ко мне… Последнее письмо пришло, когда я работал на стеклозаводе, так вот бросил все и поехал в Кишинев – там обосновался военный госпиталь…
Алексей уставился на стрекозу, пристроившуюся на красном помидоре. Глаза у него были грустные и какие-то отсутствующие.
– Не застал ее там, что ли? – нарушил затянувшуюся паузу Абросимов.
– Зря поехал я в Кишинев, Дима, – тусклым голосом продолжал Алексей Евдокимович. – Ну почему человеку обязательно нужно лбом удариться в столб, чтобы начать соображать? Уже по письмам было ясно, что Нинуля не торопится ко мне и ее любвеобильное сердце никуда не рвется… Так ведь нет! Человек вопреки здравому смыслу на что-то надеется, обманывает самого себя! Ведь когда валялся в госпитале, мог бы догадаться, что Нинуля ко всем была добра и до меня всех утешала, всем обещала, никому ни в чем не отказывала… Куда там, каждый из нас считает себя пупом земли, дескать, хрен с ним, мол, то было раньше, с другими, а со мной все будет иначе… В общем, моя Нинуля жила в Кишиневе с врачом-хирургом, а нам, грешным, на досуге писала красивые письма. Она это любила. Когда я пришел, она как раз письмо мне писала… Ну, поговорили мы по душам. Спрашиваю: «Ты хоть любила кого?» – «Жалела, – отвечает, – очень уже все несчастные попадают в госпиталь».
– Всех жалела? – спрашиваю.
– А как не пожалеть? Воевали ведь, кровь проливали.
– Значит, не любила?
– Пожалела я тебя, Алешенька. Все думали, что помрешь…
– А своего хирурга тоже пожалела?
– И тут удивила она меня: «Нет, – говорит, – это он меня пожалел… А я его люблю». Вот она, бабья логика. И так мне тошно стало… Ну а расстались по-хорошему, познакомила она меня со своим доктором. Видный мужчина. Уехал из Кишинева и решил для себя: баста, больше я с бабами никаких дел не имею. Не нужна мне такая жалость, от которой захотелось от людей подальше в лес убежать… И что ты думаешь, не обижаюсь я на нее… Если рассудить, она ведь больше отдавала, чем брала. И душа у нее хорошая. Знаешь, сколько людей ей пишут? Не сосчитать… Всех жалела Нинуля, а сама, оказывается, больше всех нуждалась в жалости. Хирург-то этот женатый и на ней, понятно, никогда не женится.
– Значит, от людей, вернее, от баб в глухомани укрылся?
– Ты знаешь, Дмитрий, мне хорошо здесь, спокойно, – говорил Офицеров. – Природа, она ведь тоже живая, все чувствует. Вроде один я тут, а не скучно мне. Слышу я ее, природу, воспринимаю кожей… Вот стал записывать в тетрадку разные случаи… Ну, когда сильная гроза и Белое заволнуется, или раз лебеди опустились в загубину, или про лисицу, что мышкует у дома. Не боится меня, рыжая! Знает, что худо ей не сделаю. Чего лиса! Медведь несколько раз наведывался, днем придет, встанет вон у той сосны на задние лапы и смотрит на меня, когда я что-нибудь мастерю на верстаке. Раз поставил ему чашку с медом – все вылизал, головой покивал – мол, спасибо – и ушел. А лоси частенько по соседству в осиннике пасутся, я им на зиму веток наготовлю под навесом, приходят, жуют… Есть у меня идея – лося в сани запрячь, а лосиху подоить. Говорят, молоко у них полезное, густое, как сливки.
– И не тянет к людям? – полюбопытствовал Дмитрий Андреевич.
– Почему не тянет? – усмехнулся Алексей Евдокимович. – У меня мотоцикл, сяду – и через час в Андреевке.
– Есть кто там у тебя?
– Не мужик я, что ли? – рассмеялся в бороду лесник, и Абросимов отметил про себя, что улыбка молодит его и зубы у него белые, крепкие. – Помнишь акушерку Анфису? Она снимала комнату у Ефимьи Андреевны.
Дмитрий Андреевич хорошо помнил эту крепко сбитую женщину со смешливыми глазами. Какого они цвета? Кажется, карие. Когда он приезжал к матери, Анфиса вертелась на кухне, явно заигрывала, да и он посматривал с интересом на крутобокую молодую акушерку. Вот, значит, с кем Офицеров хороводится!..
– Я думал, она давно уехала из Андреевки.
– Живет в моем доме на Кооперативной, – рассказывал Алексей Евдокимович. – А работает в больнице. Акушеркой.
– Вот тебе и бобыль! – рассмеялся Абросимов. – Женоненавистник! А сам, гляди-ка, по молодкам ударяет!
– Какая она молодка, ей уже давно за сорок.
– Ну и женись, Леша!
– Чудные нынче бабы пошли, – задумчиво обронил Офицеров. – Я бы и не прочь, а она не хочет. Говорю: «Хочешь, я уйду из лесу, опять поступлю на лесопилку?» Она в ответ: «Тебе плохо, Алексей? Будем жить вместе – быстро надоедим друг дружке, а так, в разлуке, даже интереснее…»
– Это верно, нынче женщины за мужиков не держатся, – заметил Абросимов. – Прошло то время, когда на одного мужика было две бабы. Подросло новое поколение, а природа – она любит во всем равновесие.
– Да не в природе тут дело, Дмитрий, – проговорил Алексей Евдокимович. – Женщины стали другими, почувствовали свою силу, вон сколько воли забрали! На крупных должностях теперь работают женщины, депутатами их избирают, у нас начальник лесничества – баба! А мы, мужики, ей подчиняемся. Чего же женщине держаться за мужика, если она сама свою жизнь способна устроить?
– Может, ты и прав, – согласился Абросимов.
Буран улегся в тени под сосной и, жмурясь, посматривал на них. Из бора к озеру пролетали гулкие шмели, уже не один дятел, а несколько перестукивались в лесу. На опрокинутой лодке отдыхали две озерные красноклювые чайки. Неожиданно тишину нарушил гулкий раскатистый взрыв, озеро будто вскипело – это мальки брызнули на поверхность, чайки испуганно взлетели, дятлы замолчали, а с неба пришел добродушный гул.
Вглядевшись в облачную синеву, Дмитрий Андреевич увидел неширокую белую полосу, которую тащил за собой реактивный самолет.
– Помнишь, когда началась война, самолеты на виду ползали по небу? – проговорил Алексей Евдокимович. – А теперь быстрее звука летают. Как его собьешь?
– Как это говорится, на хитрую гайку и болт с винтом? – улыбнулся Дмитрий Андреевич. – Раньше зенитками сбивали, а теперь – ракетами.
– Не отстаем мы от американцев-то?
– Не имеем права, Леша, отставать, – ответил Абросимов. – Пока мы противостоим им, не посмеют начать войну.
– Чудно! – покачал головой Офицеров. – Живут за тридевять земель, нас разделяет океан, а вот грозят нам! Неужто в крови человека заложена жажда убийства, насилия? По телевизору-то гляжу – так каждый день что-нибудь в мире происходит: то очередной переворот в маленькой стране, то покушение на видного государственного деятеля, то провокации на границах. Было ли на земле такое время, когда никто не воевал? Я тут исторические книги на досуге почитываю, так такого древние историки не упомнят. Дерутся люди-людишки между собой испокон веку. В книгах пишут, как природа миллионы лет создавала растительный и животный мир, вот и создала на свою голову человека! Ты глянь на любое дерево, на птицу или букашку! Ни один самый искусный мастер не сможет создать хотя бы вот такую бабочку крапивницу. Сколько в ней красоты, легкости, изящества… Пишут, что человек – это венец природы! Неужели для того его создала природа, чтобы он ее уничтожал собственными руками?
– Ты, гляжу, тут философом заделался.
– На природе, как говорится, вдали от шума людского, хорошо думается, – согласился Алексей Евдокимович. – Да и читаю я много. Анфиса достает мне интересные книжки, сам беру в библиотеке, покупаю где придется. Теперь без книжки и не ложусь в постель. Пятую полку для книг строгаю… И вот что удивительно: кажись, сейчас наука так рванула вперед, как и не снилось нашим предкам, а вот люди и тогда были мудрые и знали не меньше. Возьми Архимеда, Ньютона, Кюри. Можно копнуть и глубже – я имею в виду таких философов и мыслителей, как Сократ, Платон, Гераклит, Аристотель… Выходит, века сменяются, наука двигается вперед, а голова человеческая все такая же, как и была до нашей эры? Так же люди страдали, любили, воевали, умирали, мыслили?
– Есть же у тебя время на все это! – подивился Дмитрий Андреевич. – А вот я больше думаю об общественном питании, жилищном строительстве, о хлебопоставках государству и лихоимстве директора гастронома…
– Каждому свое, – улыбнулся Офицеров.
– Послушай, Леша, – сказал Дмитрий Андреевич. – Была мечта выспаться у тебя, ведь завтра суббота…
– Спи, – ответил тот.
– Буду сопротивляться, может, накричу, а ты меня все одно завтра силком подыми чуть свет, и мы с тобой на зорьке посидим с удочками вон в той загубине! – показал Абросимов рукой на озеро. – Поймаю же я когда-нибудь двухкилограммового леща?
– Приезжай через неделю, – посоветовал лесник. – Может, поймаешь. А сейчас жарко, слабый клев.
– Эх, Леша! – протянул Дмитрий Андреевич. – Не убивай ты мою золотую мечту. Мне этот лапоть-лещ по ночам снится.
– Ну тогда поймаешь, – ухмыльнулся Офицеров.

3

На письменном столе Вадима Казакова разбросаны газеты на иностранных языках, в руках он держит журнал «Шпигель» – даже в нем напечатали его статью. Что ж, он мог быть доволен: довел дело до конца. Убийца изобличен, против него в ФРГ возбуждено уголовное дело, однако Советское правительство требует, чтобы бывшего карателя и бургомистра города Климова Супроновича Леонида Яковлевича передали нашим органам правосудия. Суд над предателем должен состояться в Климове или Андреевке, где этот выродок творил свои черные дела. Здесь остались десятки свидетелей. Органы ФРГ сообщили, что преступник скрылся, его разыскивают.
Случилось это в Бонне в 1972 году. Вадим Казаков с делегацией советских журналистов уже вторую неделю ездил по городам ФРГ, они побывали в редакциях и типографиях буржуазных газет и еженедельников, на радио и телевидении, встречались с газетчиками, политиками, бизнесменами, их в своем офисе принимал глава крупнейшего газетно-журнального концерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92