Куарт указал на темный силуэт звонницы:– И тем не менее теперь вы защищаете эту церковь. Как-то не вяжется одно с другим.– Почему?.. Для меня художественная ценность храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, имеет столько же значения, сколько для вас или архиепископа. Этим пусть занимается сестра Марсала. Мои прихожане, как бы мало их ни было, стоят больше, чем раскрашенная доска.– Следовательно, вы не верите… – начал было Куарт.– Во что?.. В иконы пятнадцатого века? В церкви эпохи барокко? В Верховного Механика, который там, наверху, закручивает наши гайки одну за другой?..Огонек сигареты вспыхнул в последний раз и прочертил яркую лугу в темноте за окном.– Какое это имеет значение? – Отец Ферро, не глядя в телескол, поворачивал его трубу туда-сюда, как будто искал что-то в небе. – Они-то верят.– Эта икона запятнала ваше личное дело, – сказал Куарт.– Знаю, – коротко ответил старый священник, продолжая водить телескопом. – Мне даже пришлось выдержать неприятный разговор с моим епископом… Вот если бы то же самое сделали в Риме – тогда совсем другое дело. А случись что здесь – неминуемо раздастся звон ключей Святого Петра. А дальше – только слезы и «Камо грядеши, Господи». В то время как мы остаемся снаружи и отрекаемся от нашей совести, пока из претории доносятся звуки пощечин.– М-да… Насколько я могу судить, Святой Петр вам тоже не слишком-то симпатичен.Снова послышался тихий скрипучий смех.– Вы правы. Ему следовало дать убить себя в Гефсиманском саду, когда он обнажил меч, чтобы защитить Учителя.Теперь рассмеялся Куарт.– В этом случае мы остались бы без первого Папы.– Это вы так думаете. – Старик мотнул головой – Пап-то в нашем деле хоть пруд пруди. Чего не хватает, так это – смелости. – Он наклонился к телескопу; труба медленно поднялась и чуть повернулась влево. – Когда наблюдаешь за небом, – заговорил отец Ферро, не отрываясь от окуляра, – все медленно вращается и в конце концов занимает во Вселенной иное место… Вам известно, что наша маленькая Земля отстоит от Солнца всего на какие-то несчастные сто пятьдесят миллионов километров, тогда как Плутон – на пять тысяч девятьсот миллионов? И что Солнце – не более чем крохотное пятнышко по сравнению с поверхностью звезды средней величины, такой, как, например, Арктур?.. Не говоря уж о тридцати шести миллионах квадратных километров Альдебарана. Или о Бетельгейзе, которая в десять раз больше.Труба описала короткую дугу вправо. Отец Ферро поднял голову и пальцем указал Куарту на одну из звезд:– Смотрите, это Альтаир. При скорости триста тысяч километров в секунду его блеск доходит до нас через шестнадцать лет… Кто может гарантировать вам, что за это время он не взорвался и что свет, который мы видим, – это не свет уже не существующей звезды?.. Иногда, когда я смотрю в сторону Рима, меня охватывает ощущение, что я смотрю на Альтаир. Вы уверены, что по возвращении найдете все таким же, каким оставили?..Он жестом пригласил Куарта посмотреть в телескоп, и тот наклонился к окуляру. Чем дальше от лунного сияния, тем гуще роились между звезд бесчисленные световые точки и пылинки, мерцающие или неподвижные, красноватые, голубоватые или белые туманности. Одна из точек удалялась, удалялась и в конце концов растворилась в блеске другой: наверное, это был метеорит или искусственный спутник. Призвав на помощь свои скудные познания в астрономии, Куарт нашел Большую Медведицу и мысленно продлил воображаемую линию, соединяющую Мерак и Дубхе, на высоту, в четыре раза (а может, в пять раз – он не помнил точно) большую, чем расстояние между ними. Там, крупная, уверенная в себе, сияла Полярная звезда.– Это Полярная, – сказал отец Ферро, проследивший за движением телескопа. – Альфа Малой Медведицы, всегда указывающая на нулевую широту Земли. Однако и она не неизменна, – Он показал влево, приглашая Куарта передвинуть трубу туда. – Пять тысяч лет назад египтяне поклонялись другой хранительнице севера – вот этой звезде: Дракону… Ее цикл – двадцать пять тысяч восемьсот лет, из которых прошли всего лишь три тысячи. Так что через двести двадцать восемь веков она снова заменит Полярную звезду. – Он взглянул вверх, барабаня ногтями по латуни трубы. – Я задаю себе вопрос: останется ли к тому времени на Земле кто-нибудь, кто заметит эту перемену?– Голова кружится, – сказал Куарт выпрямляясь.Старый священник кивнул и прищелкнул языком. Казалось, головокружение, испытываемое Куартом, доставило ему удовольствие, как опытному хирургу, видящему, как побледнел студент по время первого в его жизни вскрытия.– Забавно, правда?.. Вся Вселенная – забавная штука. Полярная звезда, которую вы только что созерцали, находится на расстоянии четырехсот семидесяти световых лет от Земли. Это значит, что мы видим свет, который звезда испускала в начале шестнадцатого века, и ему понадобилось без малого пять веков, чтобы дойти до нас. – Он снова указал пальцем в ночь. – А вон там – невооруженным глазом этого не увидишь, – в туманности Кошачий Глаз, находятся останки звезды, погибшей тысячу лет назад: обломки мертвых планет, вращающиеся вокруг мертвой звезды.Он отошел от телескопа к другой, более ярко освещенной арке и остановился там – маленький, сухонький, в своей чересчур короткой сутане, из-под которой высовывались огромные башмаки. Повернувшись лицом к Куарту, он снова заговорил:– Скажите мне, кто мы такие. Какую роль мы играем здесь, на всей этой сцене, простирающейся над нашими головами. Что значат наши ничтожные жизни, наши стремления?.. – Он, не глядя, указал рукой вверх. – Что значат для этих звезд ваш доклад Риму, церковь, Его Святейшество Папа, вы или я?.. В какой точке этого небесного свода находятся чувства, сострадание, надежда, сами наши жизни?.. – Он хохотнул тихим, жестким, неспокойным смешком. – Даже если будут вспыхивать сверхновые, агонизировать звезды, умирать и рождаться планеты, все так и будет продолжать вращаться, внешне неизменное, когда нас уже не станет.Слушая его, Куарт снова испытал то чувство инстинктивной солидарности, которое в мире служителей Церкви играет роль дружбы. Утомленные, обессилевшие воины, каждый в своей шахматной клетке, отсеченные друг от друга, вдали от королей и принцев, борющиеся с неизвестностью лишь собственными силами, кто как умеет. Ему захотелось подойти к этому маленькому старику и положить ему руку на плечо; но он сдержался. Одиночество каждого также являлось частью правил.– В таком случае, – медленно произнес он, – мне не нравится астрономия. Она граничит с отчаянием.Мгновение отец Ферро смотрел на него молча. Он, казалось, был удивлен.– С отчаянием?.. Совсем наоборот, отец Куарт. Она дает спокойствие. Потому что нам тяжело терять только то, что ценно, важно, серьезно… Ничто не может устоять перед безжалостной ясностью ощущения того, что ты всего лишь крошечная капелька морской воды в багровом закате Вселенной. – Он помолчал, глядя сквозь колышущиеся под бризом занавески на звонницу церкви. – Может, разве только дружеская рука, дающая нам смирение и утешение перед тем, как наши звезды погаснут одна за другой и настанет великий холод. И все кончится.Больше отец Ферро не сказал ничего. Подождав, Куарт протянул руку к выключателю лампы. Вспыхнул свет, и звезды исчезли.Он спустился в сад, перекинув пиджак через плечо, вдыхая аромат ночи. Макарена ждала в углу; лунный свет выхватил ее лицо и плечи из теней, отбрасываемых листьями бугенвилий и апельсиновых деревьев.– Я не хочу, чтобы вы уходили, – сказала она. – Пока.Ее глаза блестели, резцы казались особенно белыми между полураскрытых полных губ, бусы из слоновой кости бледной чертой пересекали смуглую шею. У Куарта вырвался приглушенный глубокий вздох, похожий на стон протеста и одновременно на детский всхлип. Было жарко. Вечерний свет, проникавший сквозь занавеску, тонким золотым контуром очерчивал смуглое тело обнаженной женщины, и Кармен сворачивала табачные листья о внутреннюю часть бедра, где совсем рядом поблескивали мельчайшие капельки пота на темном, курчавом, влажном лобке. Налетел бриз. Листья апельсиновых деревьев и бугенвилий качнулись над лицом Макарены Брунер; лунный свет серебристо скользнул по плечам священника Лоренсо Куарта, как упавшая к ногам кольчуга. Храмовник выпрямился и огляделся, усталый, ловя стук копыт сарацинских лошадей, доносящийся с Гаттинского холма, на склонах которого белели под солнцем кости рыцарей-франков. И в то же время это был рев разъяренного моря, бьющегося о подножие маяка; и хрупкие суденышки отчаянно боролись со штормом, и одетая в траур женщина держала ребенка за руку рукой, по которой, как слезы, стекали капли дождя.И пахло похлебкой, кипящей в горшке, пока старый священник возле камина склонял: Rosa, rosae. И тень мальчика, затерянного в мире, ориентирующемся по звездному свету пятисотлетней давности, обрисовалась на тонкой стене, что укрывала его от жестокого холода, царящего там, снаружи. И эта самая тень приблизилась к другой тени, ожидавшей под бугенвилиями и апельсиновыми деревьями, приблизилась настолько, что вдохнула ее аромат, ее тепло, ее дыхание. Но за секунду до того, как вплести пальцы в ее волосы, чтобы на одну ночь убежать от одиночества – крохотные алые капельки в неизмеримо огромном закате, – тень, ребенок, мужчина, смотрящий на обнаженное женское тело в золотистом вечернем свете, бесприютный, измученный храмовник, – все они одновременно обернулись, чтобы взглянуть назад и вверх, на едва освещенное окно в башне голубятни. Туда, где старый угрюмый священник, недоверчивый, скептичный и отважный, разглядывал страшную тайну бесчувственного неба в обществе призрака женщины, искавшей на горизонте белые паруса. XII. Гнев Божий Он скрылся с наших глаз, но как –понять мы даже не успели. Гастон Перу. Призрак Оперы Даже сквозь трубочный дым было заметно, каким удовлетворением блестят глаза архиепископа Севильского.– Значит, Рим сдается, – сказал он.Куарт поставил чашечку на блюдце и промокнул губы салфеткой, вышитой руками монахинь. Его тихий смешок был похож на вздох.– Все зависит от точки зрения, Ваше Преосвященство.Монсеньор Корво выпустил еще один клуб дыма. Они сидели друг против друга, разделенные низким столиком с двумя приборами на серебряном подносе. Такова была привычка архиепископа – приглашать своего первого утреннего посетителя разделить с ним завтрак. На самом деле этот кофе с тостами, сливочным маслом и джемом из горьких апельсинов предназначался для декана собора, однако неожиданное появление Куарта, пришедшего с прощальным визитом, внесло изменения в протокол. А архиепископ терпеть не мог остывшего кофе.– Я же говорил вам, что это дело нелегко будет решить.Куарт откинулся на спинку кресла. Он с радостью лишил бы архиепископа удовольствия проводить его сарказмом и самодовольными улыбками, отдающими английским табаком, но правила обязывали перед отъездом засвидетельствовать ему свое почтение. Что ж, этикет есть этикет.– Позволю себе напомнить Вашему Преосвященству, что я прибыл сюда не для того, чтобы решать что бы то ни было, а с целью проинформировать Рим о сложившейся здесь ситуации. Именно это я и собираюсь сделать.Монсеньор Корво был в восторге.– Так и не выяснив, кто такой «Вечерня», – закончил он.– Это верно. – Куарт взглянул на часы. – Но проблема заключается не только в том, кто такой «Вечерня». Этот хакер просто анекдотичен, и личность его рано или поздно будет установлена. Что действительно важно – так это положение с отцом Ферро и храмом Пресвятой Богородицы, слезами орошенной… К какому бы решению ни пришли в Риме, мой доклад будет способствовать тому, чтобы оно было принято со знанием дела.Камень на перстне архиепископа вспыхнул желтым огнем, когда он резко поднял руку.– Избавьте меня от ваших иезуитских витиеватостей, отец Куарт. На этом деле вы сломали себе зубы. – Его взгляд выражал торжество, едва скрываемое завесой дыма. – «Вечерня» посмеялся и над Римом, и над вами.Куарту не понравилась эта манера признавать наличие соринок только в чужом глазу.– Это тоже одна из точек зрения, Ваше Преосвященство, – согласился он, не скрывая, однако, своего презрения. – Но раз уж вы заговорили об этом, позволю себе напомнить, что ни Рим, ни я не стали бы вмешиваться, если бы Ваше Преосвященство немного побеспокоились сами… И церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и отец Ферро принадлежат к вашей епархии. А, как сказано в Евангелии, овцы разбредаются, когда пастух спит.Услышав это, Монсеньор Корво чуть не подскочил в своем кресле. Тот факт, что эта цитата являлась апокрифической, никак не утешал его. Агент ИВД увидел, как он зло закусил мундштук трубки.– Послушайте, Куарт, – проговорил он жестко, сквозь зубы. – Здесь единственная овца, которая бродит без привязи, – это вы. Не считайте меня дураком. Мне известно и о ваших визитах в «Каса дель Постиго», и обо всем остальном. О ваших прогулках и ужинах.И, не переводя дыхания, словно внутри у него прорвало какую-то плотину, Монсеньор Корво – чей талант проповедника высоко ценили в епархии – весьма доходчиво излил свою злость в полутораминутной речи, центральным тезисом которой было следующее: посланник Института внешних дел дал себя запутать священнику церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и его личному «Гринпису», состоящему из монахинь, аристократок и прихожанок, – запутать до того, что он потерял ощущение перспективы и предал свою миссию в Севилье. К этому искушению приложила руку дочь герцогини дель Нуэво Экстремо. Которая, между прочим – это он выговорил особенно язвительно, – является сеньорой де Гавира.Куарт выслушал эту обвинительную речь невозмутимо, но последний намек заставил его поморщиться.– Я был бы крайне благодарен Вашему Преосвященству, если бы вы – в случае, если вам есть что сказать по этому поводу, – сделали это письменно.– Да уж непременно. – Акилино Корво был явно доволен тем, что наконец ему удалось поддеть Куарта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65