Снимки, сделанные в отеле «Альфонс XIII», – это не самое главное. Его встревожило другое: имя Онорато Бонафе в устах Макарены.– Неприятный тип, – продолжала она, – какой-то весь мягкий, грязный… Из тех, кому ни за что не подашь руки, потому что знаешь, что она у него влажная.– Я знаю его, – отозвался наконец Куарт.Макарена бросила на него недоверчивый взгляд, спрашивая себя, каким образом он может знать подобного субъекта. Потом опустила голову, и занавес черных волос разделил их.– Он приходил ко мне сегодня утром. То есть, вернее, подкараулил меня у двери, потому что я никогда не приняла бы его в этом доме. Я послала его подальше, но, прежде чем уйти, он намекнул насчет больницы… Ему удалось разнюхать кое-что.О Господи. Представив себе эту сцену, Куарт сжал зубы. На мгновение он пожалел, что чересчур мягко обошелся с Бонафе при их последней встрече. Мерзкая крыса. Ему безумно захотелось, вернувшись в гостиницу, снова застать его в вестибюле, чтобы стереть с его лица эту отвратительную улыбку.– Я немного встревожена, – призналась Макарена.И такого голоса – действительно встревоженного, неуверенного – он тоже не замечал у нее прежде. Куарт без труда представил себе, как собирается Бонафе использовать полученную информацию.– Сделать аборт, – сказал он, – в Испании больше не проблема.– Да. Но этот человек и его журнал живут скандалами. – Она обхватила себя руками за плечи, как будто внезапно ей стало холодно. – Вы знаете, как делается аборт, отец Куарт?.. – Она внимательно посмотрела ему в лицо, ища ответа, потом, поняв, что не получит его, презрительно скривила губы. – Да нет, конечно же, не знаете. То есть не знаете, как это происходит на самом деле. Этот яркий свет, белый потолок, раздвинутые ноги. И желание умереть. И бесконечное, ледяное, страшное одиночество… – Она резко отошла от окна. – Будь прокляты все мужчины на свете, и вы в том числе. Будь прокляты все до последнего. – Она сделала глубокий вдох, потом выдохнула воздух так, словно он причинял боль ее легким. От контраста света и теней на ее лице она казалась старше. А может, оттого, как она говорила сейчас – медленно, с горечью. – Я не хотела думать, – снова зазвучал ее голос. – Не хотела задумываться о том, что произошло. Я жила в каком-то странном сне, от которого пыталась очнуться… И вот однажды, через три месяца после моего возвращения, я вошла в ванную, когда Пенчо принимал душ после того, как мы в первый-раз занимались любовью. Он намыливался, стоя под водой. Я села на край ванны и смотрела на него. Вдруг он улыбнулся – и в этот момент показался мне совершенно чужим человеком… Не имеющим никакого отношения к тому, кого я любила и из-за кого лишилась возможности иметь детей.Она снова замолчала, и это привело Куарта в раздражение, граничащее с отчаянием; он предпочел бы не знать ничего, но тем не менее жадно ловил каждое ее слово. На миг ему показалось, что она больше ничего не скажет; но Макарена вновь подошла к окну и опустила руку на подоконник – на полпути между собой и священником – на сложенный пиджак.– Я почувствовала себя опустошенной и очень одинокой, – продолжала она. – Еще хуже, чем в больнице. И тогда я собрала чемодан и пришла сюда… Пенчо так и не понял. И до сих пор не понимает.Куарт сделал пять или шесть медленных вдохов. Женщина, казалось, ждала от него каких-то слов.– Поэтому вы стараетесь причинить ему боль, – выговорил он наконец. И это тоже не было вопросом.– Боль?.. Ему никто не может причинить боль. Его эгоизм и одержимость прямо-таки забронированы. Но я могу заставить его заплатить высокую социальную цену: эта церковь, его престиж как финансиста, его мужская гордость… Севилья весьма легко переходит от аплодисментов к свисту… Я говорю о моей Севилье – о той, признания которой так жаждет Пенчо. И он заплатит за это.– Ваша подруга Грис утверждает, что вы все еще любите его.– Иногда она чересчур много болтает. – Она снова усмехнулась с прежней горечью. – Может быть, проблема заключается в том, что я его люблю. А может, совсем наоборот. Так или иначе, это ничего не меняет.– А я?.. Зачем вы мне рассказываете все это? Луна смотрела на Куарта. Тусклый белый диск.– Не знаю. Вы сказали, что уезжаете, и вдруг мне стало неуютно. – Сейчас она стояла так близко, что от очередного дуновения ветерка ее волосы коснулись лица Куарта. – Может быть, рядом с вами я чувствую себя не такой одинокой; похоже, вы, сами того не желая, воплощаете в себе тот атавистический образ священника, который всегда жил в душах большинства женщин: образ кого-то сильного и мудрого, кому можно доверять – или довериться… Может быть, дело в вашем черном костюме и стоячем воротничке или, может быть, в том, что вы к тому же привлекательны как мужчина. Может быть, тот факт, что вы прибыли из Рима, и то, что вы представляете, вызвали мой интерес. Может быть, я и есть этот ваш «Вечерня». Может быть, я пытаюсь привлечь вас на свою сторону – на сторону своего дела или просто нанести новую, еще более изощренную обиду чести Пенчо… Может быть, дело в некоторых из этих причин или во всех них разом. В том, во что превратилась моя жизнь, вы с отцом Ферро представляете собой противоположные концы того островка, на котором душа обретает покой. Диаметрально противоположные и дополняющие друг друга.– Поэтому вы защищаете эту церковь, – подвел итог Куарт. – Она нужна вам так же, как и другим.Она, собрав руками волосы, подняла их к затылку, обнажив стройную шею.– Может быть, и вам она нужна больше, чем вы сами думаете… – Она разжала руки, и волосы рухнули черной волной, закрывая шею и плечи. – Что касается меня, я не знаю, что мне нужно. Может быть, как вы говорите, эта церковь. Может быть, красивый и немногословный мужчина, который заставил бы меня забыть – или, по крайней мере, помог обрести дар равнодушия. И другой, старый и мудрый, который разрешил бы меня от этого проклятия – искать забвения самой себе. Зачем это?.. Пару веков назад быть католичкой было настоящей удачей. Это решало все: достаточно было откровенничать со священником и ждать. А теперь даже сами вы, священники, не верите себе. Есть такой фильм – «Дженни»… Вы любите кино?.. Там в какой-то момент главный герой, художник Джозеф Коттен, говорит Дженнифер Джоунз: «Без тебя я как потерянный». А она отвечает: «Не говори так. Не можем же мы оба быть как потерянные»… Вы и правда такой потерянный, каким кажетесь, отец Куарт?Он повернулся к ней, оставив пиджак на подоконнике, не зная, что ответить. А луна – ее бледное отражение – смеялась над ним. И он спросил себя: как это возможно, чтобы женские губы улыбались так насмешливо и одновременно так нежно, так бесстыдно, и так робко, и так близко. И в тот миг, когда он собирался открыть рот, чтобы сказать что-нибудь – а что, он и сам не знал, – с ближних часов разнеслись по крышам одиннадцать ударов, и Куарт сказал себе, что, несомненно, Дух Святой только что сдал свое дежурство. О Господи. Он поднял руку – раненую руку – и протянул ее к лицу женщины, но сумел совладать с собой настолько, что задержал ее на полпути. И тут, сам не зная, что он испытывает – разочарование или облегчение, увидел, что в дверях стоит и смотрит на них дон Приамо Ферро.
– Слишком яркая луна, – сказал отец Ферро, Он стоял у телескопа, наблюдая небо. – Неподходящий момент для работы.Макарена спустилась с голубятни, оставив их вдвоем. Куарт закрыл сундук Карлоты и, выпрямившись, застыл неподвижно, глядя на маленькую сухую фигурку в черной сутане, которую видел со спины.– Погасите свет, – попросил старик.Куарт выполнил его просьбу, и все – корешки книг, сундук Карлоты, гравюра Севильи XVII века, висевшая на одной из стен, погрузилось в темноту, почернело, слилось. Теперь окно и то, что виднелось за ним, выглядело иначе: как-то более четко и значительно. Ночь подчеркивала необыкновенную игру теней.– Я хочу поговорить с вами, – сказал Куарт. – Я покидаю Севилью.Отец Ферро не отозвался, продолжая спокойно рассматривать небо. Его темный силуэт, обрисованный лунным светом, выделялся на фоне окна.– Вероника, – наконец произнес он. – Я вижу Волосы Вероники.Куарт подошел к нему. Телескоп стоял между ними, нацеленный в небо.– Вон те тринадцать звезд, – указал отец Ферро. – На северо-востоке. Она пожертвовала волосами ради победы своего войска.Куарт смотрел не на небо, а на устремленный вверх суровый профиль старика. Словно выполняя с опозданием его желание, освещенная башня Хиральды вдруг погасла, как будто растворилась в ночи. Несколько мгновений спустя, когда глаза Куарта приспособились к новой ситуации, ее темные очертания снова начали высвечиваться под луной.– А вон там, подальше, – продолжал отец Ферро, – почти в зените, созвездие Гончих Псов. – Он произнес это название с бесконечным презрением к чужакам, вторгшимся в то, что любишь.На сей раз Куарт посмотрел вверх и различил дальше к северу крупную звезду и рядом другую, поменьше, которые, казалось, вместе совершали свое космическое путешествие.– Они вам несимпатичны, – заметил он.– Да. Я ненавижу охотников. Тем более когда они работают на других… А эти, кроме того, еще и псы лести. Крупная звезда – это Кор-Кароли Кор-Кароли (дат.) – Сердце Карла

. Галлей назвал ее так, потому что она светила особенно ярко в день возвращения Карла II в Лондон.– Тогда пес не виноват.Раздался приглушенный скрипучий смех старика. Наконец-то он повернулся к Куарту и взглянул на него – снизу вверх. В лунном свете ярко выделялась седина в его кое-как подстриженных волосах; они даже казались чистыми.– Вы очень подозрительны, отец Куарт. А самым подозрительным здесь считаюсь я. – Он снова тихо засмеялся. – Я говорил только о звездах.Он сунул руку в карман сутаны и достал сигарету из выпуклого латунного портсигара. Когда он наклонился над прикрытым ладонью огоньком, красноватый свет обрисовал шрамы и морщины на его старом лице, уже успевшую отрасти пегую щетину на подбородке, пятна на вороте и рукавах сутаны.– Почему вы уезжаете? – Он загасил спичку, и теперь на фоне его сурового темного профиля тлела только раскаленная точка сигареты. – Вы уже нашли «Вечерню»?– «Вечерня» – это не главное, падре. Им может быть любой из вас, или все, или никто. Его личность ничего не меняет.– Мне хотелось бы знать, что вы расскажете в Риме.Куарт сказал ему: обе смерти явились результатом несчастных случаев, и его выводы совпадают с версией полиции; с другой стороны, старый приходский священник ведет свою личную войну, и кое-кто из прихожан его поддерживает. Старая как мир история, которая, по его мнению, вряд ли шокирует кого-либо в курии. Если бы не этот хакер и его меморандум Его Святейшеству, это дело никогда не вышло бы за пределы Севильской епархии. Вот, в общих чертах, и все.– А что сделают со мной?– О, думаю, ничего особенного. Поскольку Монсеньор Корво уже начал дисциплинарную процедуру, к которой присоединится мой доклад, полагаю, что вас тихо и мирно отправят на пенсию – чуть раньше, чем полагается… Может быть, вам предложат стать капелланом в женском монастыре, хотя вероятнее всего, что вас поселят в каком-нибудь приюте для престарелых священнослужителей. Вы же знаете: отдых.Раскаленное пятнышко зашевелилось.– А церковь?Куарт протянул руку к своему пиджаку, все еще лежавшему на подоконнике, расправил его, снова сложил и положил на прежнее место.– Это вне моей компетенции. Но если принять в расчет, как обстоят дела, я вижу немного шансов на будущее. В Севилье не хватает священников, а церквей более чем достаточно. Кроме того, Его Преосвященство дон Акилино Корво уже наложил свое reguiscat Да почиет (лат.)

.– На церковь или на меня?– На обоих.Послышался скрипучий смех старика:– Вижу, у вас есть ответы на все вопросы. Куарт немного подумал.– Честно говоря, у меня нет только одного ответа, – в конце концов решился он. – В вашем личном деле есть одна вещь; но я не хотел бы упоминать о ней в своем докладе, не услышав прежде вашей версии… У вас была проблема там, в горах, в Арагоне. Некий Монтегрифо. Не знаю, помните ли вы.– Я прекрасно помню сеньора Монтегрифо.– Он говорит, что купил у вас картину из вашей церкви.Некоторое время отец Ферро молчал. Глядя искоса, Куарт видел, что его темный профиль по-прежнему обращен к небу, а тлеющий огонек сигареты почти погас. Лунный луч, скользя по плечу старика, освещал его руку, лежащую на латунной трубе телескопа.– Церковь была романтическая, маленькая, – заговорил он после долгого молчания. – Прогнившие балки, потрескавшиеся стены. В ней гнездились вороны и крысы… Это был очень бедный приход – такой бедный, что иногда у меня не хватало денег даже на вино для мессы. А дома моих прихожан были разбросаны далеко один от другого в радиусе нескольких километров. Это были бедные люди – пастухи, крестьяне. Старые, больные, без образования, без будущего. И вот я в будни в одиночестве, а по воскресеньям для них служил мессу перед алтарем, разрушающимся от сырости и источенным разными вредителями… В Испании было сколько угодно таких мест, где предметы искусства, лишенные какой бы то ни было защиты, попадали в руки торгашей, гибли от огня, от дождей, от нищеты, оттого, что обрушилась кровля церкви… Однажды ко мне явился иностранец, который уже приезжал к нам раньше, а с ним – еще один субъект, элегантный, лощеный; он представился директором мадридской фирмы, устраивающей аукционы предметов искусства. Они предложили продать им распятие и небольшой образ с алтаря.– Он был весьма ценным, – вставил Куарт. – Пятнадцатый век.Огонек сигареты снова разгорелся, а в голосе старика послышалось раздражение.– Какое значение имеет век?.. Они заплатили за него. Конечно, не Бог весть сколько, но на эти деньги можно было обновить кровлю храма, а главное – помочь моим прихожанам,– И вы продали?..– Конечно, продал. Безо всяких колебаний. Я починил крышу, купил лекарства для больных; кроме того, удалось возместить убытки, причиненные заморозками и болезнями скота… Удалось помочь кому прожить, а кому умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65