— Ну ладно, будь по-вашему. Раз уж вы так близко знакомы с царем Шазли, какое, по-вашему, он примет решение, когда вы передадите ему мои слова?
— Полагаю, вначале он поинтересуется мнением военачальников и старейшин кланов, — ответил Хадджадж.
Балястро вздохнул.
— Я надеялся, что вы… а, ну конечно же, царь Шазли примет решение несколько быстрее, но с этим, пожалуй, ничего не поделаешь. Хорошо, ваше превосходительство, — полагаю, мне не на что пожаловаться. Но передайте своим генералам и старейшинам — пускай не тянут с решением, потому что этот дракон улетит с вами или без вас… и Альгарве запомнит это, так или иначе.
— Понимаю, — выдавил министр.
Ункерлант не позволял Зувейзе отвертеться от войны; Альгарве требовало, чтобы Зувейза ввязалась в нее еще глубже.
«В ловушке, — уже не в первый раз подумал Хадджадж. — Мы в ловушке, как и весь мир».
По дорожкам самого большого в Громхеорте парка Бембо и Орасте пробирались с осторожностью. Луна зашла час назад; звездный свет едва рассеивал тьму. Не страдавший излишней храбростью Бембо снял с пояса казенный жезл.
— Мало ли что может тут скрываться, — пожаловался он вслух. — Что угодно.
— Что угодно меня не волнует, — ответил Орасте. — Вот кто угодно — дело другое.
Он поминутно озирался, как и его напарник. Кусты, которыми обсажены были дорожки, буйно разрослись; сухая трава с прошлой зимы оставалась такой высокой, что в ней мог спрятаться человек.
— Могли бы привести парк в порядок, — проворчал толстяк.
Орасте усмехнулся.
— Если у них не хватает серебришка, чтобы привести в порядок большую часть их жалких хибар, как думаешь, станут они тратиться на газоны?
Бембо эта мысль показалась до неприличного разумной.
— И как прикажешь ловить кого-нибудь в этих зарослях? — поинтересовался он тем не менее.
— Можно подумать, кому-то интересно, сколько мы нарушителей поймаем, — пожал плечами Орасте. — Лишь бы добрых альгарвейцев не трогали. Но если здешние поганцы знают, что мы обходим парк, то и сами его обходить станут десятой дорогой.
— Ну, ура! — капризно буркнул Бембо и тут же выпалил: — Что это?
Голос его сорвался от натуги. Из зарослей сухой травы донесся шорох.
— Не знаю, — тихо и грозно промолвил Орасте. С мозгами у него был полный швах, с фантазией — и того хуже, но в драке его здорово было иметь в союзниках. Здоровяк сошел с дорожки и двинулся на шум. — Но мы сейчас разберемся!
— Ага, — невесело откликнулся Бембо и, скорей для храбрости, добавил: — Если бы какой-то сукин сын решил нам засаду подстроить, он не стал бы так шуметь, а?
— Будем надеяться, — ответил Орасте, чем нимало своего напарника не обрадовал. — А теперь заткнись.
Совет был хоть и грубый, но добрый. Бембо, как и Орасте, пытался ступать как можно тише, но в высокой сухой траве двигаться неслышно не получалось. По мере того, как жандармы продвигались вперед, шорох становился все громче. Поднялся ветерок, и зашелестела листва, скрадывая шаги патрульных.
Бембо принюхался. Он хоть и не сошел бы за гончую, но признать эту вонь мог любой жандарм. Страх отступил.
— Да просто какой-то пьяный дурак облевался, — пробурчал он.
— Ага. — Едва различимый в темноте Орасте кивнул. — Отметелить бы сукина сына до полусмерти за то, что он нам тут устроил. Пьянь фортвежская, чтоб ему лопнуть…
Через пару шагов к вони блевотины примешался запах дешевого вина. Бембо уже собрался заткнуть жезл за пояс и взяться за дубинку. Сержант Пезаро не будет против, если они сорвут злость на пьянице — только пожалеет, что пропустил веселье.
— Вон он! — указал Бембо.
— Вижу, — буркнул Орасте. — Седой весь, старый хрыч, — что бы ему двадцать лет назад в могилу не слечь?
Бембо шагнул к распростертому в траве телу и принюхался снова, после чего с напускным облегчением вздохнул:
— Слава силам горним — по крайней мере, он в штаны по пьяни не наложил!
Ему пришлось повторить про себя собственные слова, чтобы осознать, что ляпнул.
— Да никакой он не фортвежец и не седой! Чучело, вот он кто!
— Да чтоб мне провалиться, ты прав! — воскликнул Орасте и расхохотался — более жизнерадостным Бембо напарника в жизни не видывал. — Ну так никто не заметит, если мы его ногами забьем. Давай!
— Ну, не знаю…
К рукоприкладству Бембо не был особенно расположен. Сейчас ему хотелось только выбраться из парка, закончить обход и вернуться в казарму, на свою койку.
— Оставь ты его. Он так налакался, что и от пинка не очнется, а голова у него поутру будет трещать так, что никаких пинков не надо.
— Не-ет, — пророкотал Орасте. — Он ведь нарушает, так? Зуб даю, нарушает: всем ковнянам положено после комендантского часа возвращаться в свой квартал. А если мы их ловим за стеной, когда не работают, — сами виноваты, так? Ну так этот парень не слишком-то заработался!
Он расхохотался.
Однако каунианин, невзирая на антисанитарное состояние, был не так пьян, как подумал Бембо. Стоило Орасте занести ногу, как пьяный вдруг открыл глаза и сел, пробормотав по-кауниански строку, которую Бембо узнал и понял — в школе его заставляли учить это стихотворение наизусть:
— Варвары у ворот…
— Заткнись, болван, — буркнул Орасте и все-таки пнул его.
Миг спустя — Бембо так и не понял, что случилось — напарник его распростерся на траве. Грязно выругавшись, Орасте вскочил и набросился на каунианина снова — и опять повалился на землю, но на этот раз с воплем.
Каунианин, которому даже сидеть прямо было трудно, тем не менее обратился к нему на чистом, хотя и малоразборчивом альгарвейском:
— Не троньте меня, и я отвечу вам той же лю… любезностью.
— Не трогать?! — Орасте опять поднялся на ноги. — Да чтоб меня силы преисподние пожрали, если я тебя, вшивого…
— Стой! — Бембо повис у напарника на локте, когда тот попытался вновь пнуть каунианина. Хотя вокруг царила темнота, толстяка вдруг озарило: — Кажется, он чародей.
— Чародей, блудодей, прохиндей, людей, — пробормотал пьяный по-прежнему на альгарвейском. — Будь я трезв, я бы мог многое. Будь я трезв, я бы… я бы… — Он уткнулся носом в ладони и разрыдался. — Но этого мало, — простонал он сквозь слезы. — Этого недостаточно. Ничего не достаточно. — Он глянул на жандармов: — Вам ничего не достаточно. И вы удивляетесь, что я пьян?
— Пошли отсюда, — торопливо прошептал Бембо. — Я не хочу связываться с чародеем. Даже пьяным. Жандармов после такого хоронят за казенный счет.
Бембо успел оттащить напарника на пару шагов, но тот стряхнул толстяка с плеча.
— Этот ковнянин, — объявил он, словно на суде, — применил ко мне зловредное колдовство! Он за это поплатится!
Развернувшись, он нацелил свой жезл на пьяного чародея.
Но тот пропал. Бембо протер глаза. Каунианин не прятался в высокой траве — его будто и не было здесь никогда. Остались только запах блевотины и воспоминания жандармов.
— Нам, альгарвейцам, значит, недостаточно? — проскрежетал Орасте. — Я т-те устрою, чтоб мало не показалось!
И он открыл огонь по тому месту, где минуту назад сидел чародей, — откуда, сообразил Бембо, он никак не мог сбежать.
Короткий вскрик засвидетельствовал, что луч нашел свою цель. Миг спустя каунианин выпал из воздуха — раненый, он не в силах был поддерживать маскировочное заклятие. Орасте выстрелил снова. Каунианин содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.
Из последних сил он поднял руку и, указывая дрожащим пальцем на жандармов, слабеющим голосом принялся читать заклятие — по-кауниански, так что Бембо разобрал лишь пару слов, но и так было понятно, что это проклятие. Жандарм выпалил, не раздумывая. Луч ударил волшебнику в лицо. Тот с предсмертным стоном повалился на спину и застыл.
— Молодец! — гаркнул Орасте, хлопнув напарника по плечу. — Видал? Хоть на что-то ты годишься.
— Да пошел ты! — огрызнулся Бембо. — Думаешь, мне охота на себе испытать последнее проклятие чародея? Совсем рехнулся? Вот если бы ты на него плюнул с самого начала, то и палить бы не пришлось.
— Он свое заслужил, — ответил Орасте. — Силы горние, да он еще легко у нас отделался!
— Когда в казарму вернемся, придется доложить Пезаро, — напомнил Бембо.
Под ложечкой у него засосало. До сих пор ему не доводилось кого-то убивать.
Орасте хрюкнул пару раз — верно, пытался рассмеяться.
— Пезаро нальет нам по стопочке, похвалит и уложит в постельку. И ты это не хуже меня знаешь.
Скорей всего, он был прав, но сердце у Бембо все равно екнуло. Если вдуматься — чего жандарм делать очень не любил, — он отправил на верную гибель немало кауниан. И все же убийство пьяного чародея поразило его сильней. Сейчас он не мог привычно притворяться, что вовсе не причастен был к чужой смерти. Когда стреляешь человеку в лицо, очень трудно сделать вид, что не виноват.
С другой стороны, чародей-каунианин мог сотворить — и непременно сотворил бы — что-нибудь скверное с обоими жандармами, если бы Бембо его не пристрелил. А те кауниане, кого толстяк под конвоем вел из окрестных деревень на становой вокзал, ничего дурного никому не сделали.
Бембо тряхнул головой. Размышлять об этом было слишком утомительно и не слишком приятно.
— Пошли, — сказал он. — Выберемся из парка, закончим обход — и в казармы. А эта падаль до утра никуда не денется. Доложимся, тогда за ней труповозку пришлют.
— Дело говоришь, — одобрил Орасте. — Пошли. Не отставай.
Больше в парке они никого не встретили. И все равно Бембо с радостью вышел на улицу. Сам он вовсе не был уверен, что предложение его было дельным. Как любой жандарм, наделенный хоть граном мозгов и прослуживший больше двух недель, он предпочитал обходиться без эксцессов. Он надеялся, что и эта смена пройдет без эксцессов. Надеялся — и был страшно разочарован.
Границы каунианского квартала в Громхеорте патрулировала другая пара жандармов, но маршрут Бембо и Орасте проходил неподалеку от стены и поворачивал к казармам.
— Уже недолго, — проворчал Орасте. — Вот вернемся, тут я и отосплюсь про запас.
Бембо, зевнув, кивнул. Утренняя заря уже красила небо на востоке серым и розовым. Толстяк зевнул снова — как же он ненавидел ночные смены! — и вдруг напрягся.
— Силы горние, — пробормотал он вполголоса. — Еще один каунианин… то есть каунианка.
Даже в мутном утреннем свете бледное золото волос сияло ярко.
— Ага, — проворчал Орасте и повысил голос: — Эй, сестренка! Ты что делаешь в этом квартале, а?
Когда женщина подошла поближе, Бембо заметил, что блузка ее сшита из прозрачного шелка, а штанишки сидят на редкость туго.
— Я возвращаюсь домой, — ответила она по-альгарвейски, медленно и внятно. — Меня зовут Долдасаи. У меня есть разрешение: меня послали развлекать одного из ваших офицеров. Можете проверить.
Жандармы переглянулись. Офицерская шлюха могла, как никто другой из кауниан, отыграться на патрульных, если те к ней прицепятся попусту.
— Ну так иди, — со вздохом отозвался Бембо.
Долдасаи прошла мимо, будто не замечая жандармов. Бембо обернулся, чтобы полюбоваться ее задницей, но шлюха была не на работе и бедрами вилять не пыталась. Толстяк вздохнул и пожал плечами: не все сразу…
Сержант Леудаст вскочил с соломенной подстилки, как только вагон, в котором ехала его рота, остановился. Теплушка больше годилась для скотины, чем для людей: судя по застоявшемуся запаху навоза, скотину в ней прежде и возили. Но в последние месяцы Ункерлант пользовался тем, что попадалось под руку.
Подняв засов, Леудаст отодвинул створку двери. В вагон хлынул свежий воздух, отчего тяжелая вонь ударила в ноздри с новой силой: за время долгого пути к границам герцогства Грельц сержант успел к ней притерпеться.
— Ребята, на выход! — крикнул он. — Приехали, за работу пора!
Подчиненные его упорно скрывали всяческий энтузиазм, даже если испытывали его когда-либо. После неудачной атаки на Лаутерталь естественно было с подозрением относиться к любым приказам командования. Но как ни относись, а выполнять их придется — и солдатам, и Леудасту.
Выпрыгнув из вагона, сержант махнул рукой капитану Хаварту. Тот помахал в ответ и зашагал к Леудасту.
— Ну, как тебе понравился Котбус, когда мы через него проезжали? — с ухмылкой осведомился капитан.
— Если бы вы мне не сказали, что мы в столице, сударь, я бы и не заметил, — признался Леудаст. — Из закрытого вагона не больно-то полюбуешься. По мне, так Котбус навозом провонял.
— Тебе сейчас всюду навоз мерещиться будет, — заметил Хаварт, на что сержанту оставалось только кивнуть. — Но ты мог бы догадаться, что поедем через Котбус, даже если бы я не предупредил, — продолжал капитан. — Это средоточие становых жил державы. Оттого-то мы обязаны удержать столицу, что бы ни случилось.
Хаварт был человеком не только умным, но и просвещенным. Предполагая, что сержант не уступает ему в образовании, он делал Леудасту большой и незаслуженный комплимент.
— Вы хотите сказать, что падение Котбуса резко снизит нашу эффективность, — промолвил он, пытаясь не осрамиться.
Конунг Свеммель обожал все эффективное; подданным его приходилось тешить эту слабость своего владыки.
К облегчению и большой гордости сержанта, Хаварт кивнул:
— Верно. С потерей Котбуса нам пришлось бы перебрасывать войска с севера в Грельц по трем сторонам прямоугольника вместо одной.
С потерей Котбуса война была бы считай что проиграна, но об этом вслух не упомянули ни Хаварт, ни Леудаст.
— Что ж, мы на месте и добрались сюда короткой дорогой, — заключил сержант. — А раз уж мы здесь, пускай рыжики об этом пожалеют!
— Да, это будет эффективно, — согласился Хаварт.
Любимое слово конунга Свеммеля он не осмеливался произнести иначе, как с большой серьезностью. Капитан хлопнул сержанта по плечу:
— Собирай людей и гони на восток. — Тем же тоном он мог бы говорить о скотине. — Как только вся армия выйдет на позиции, мы покажем альгарвейцам, на что способны.
Надорвав глотку и пару раз помянув силы преисподние, Леудаст сумел наконец стронуть свою роту с места. Лагерь, где занял место полк капитана Хаварта, оказался самым крупным, какой только доводилось видеть сержанту:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98