— На испуганных лагоанцев поглядеть всегда приятно, — согласился тот.
Оба невесело засмеялись. Пока Альгарве не захватило Сибиу, Лагоаш сохранял нейтралитет в Дерлавайской войне. Это было обидно. И хотя Сибиу и Лагоаш сражались на одной стороне в Шестилетнюю войну, вражда и соперничество между ними уходили корнями в более давние времена — слишком похожи были две державы, чтобы сдружиться. Однако в последние пару столетий Лагоаш неизменно брал верх в этом противостоянии.
— Правду сказать, нам бы тоже следовало волноваться, — заметил Корнелю. — Если альгарвейцы ударят по Сетубалу кровавой волшбой, думаешь, мы уцелеем только потому, что родились на Сибиу?
— Все, что творит Мезенцио, идет на погибель добрым сибианам! — прорычал Василиу.
Лицо его было сходно с физиономией Корнелю или любого другого обитателя пяти островов к югу от альгарвейского побережья: длинное, мрачное, легче отражающее тревогу и злость, нежели счастье. Вот и сейчас подводник нахмурился.
— Мне другое интересно — что эти лагоанские разгильдяи делают, чтобы их столицу не постигла судьба Илихармы?
— А мне интересней, могут ли они сделать что-нибудь вообще, кроме как приносить людей в жертву, — отозвался Корнелю. — И если они начнут резать людей, чем они будут лучше проклятых чародеев Мезенцио?
— Чем?! Я тебе скажу, чем, силами горними клянусь: они на нашей стороне! — ответил Василиу. — Свеммель не позволил альгарвейцам безнаказанно себя молотить, так почему кто-то другой должен поднять лапки?
— К тому времени, когда закончится эта война, мы все превратимся в чудовищ. Если она закончится. — Корнелю резко поднялся с койки и по привычке, вколоченной плетьми за годы учебы в подводной школе, разгладил одеяло, так, чтобы ни единой складки не было. — Лагоанцы не могут резать кауниан, как Мезенцио, и не хотят убивать своих, как Свеммель. Что им остается?
— Большие проблемы, — ответил Василиу.
Корнелю прохаживался между койками — взад-вперед, взад-вперед.
— Должны же они что-то придумать. — пробормотал он, хотя и понимал, что это совершенно не обязательно: бывают — даже слишком часто — и безвыходные положения. Мысли о Костаке не давали ему покоя. С кем, интересно, из живущих в его доме альгарвейских офицеров она спит? Или сразу со всеми? И не придется ли ему встретить по возвращении в Тырговиште парочку ублюдков? Если он, конечно, сможет вернуться.
Василиу вернул его к реальности коротким и грубым вопросом:
— Например?
— Откуда же мне знать? Я-то не чародей! — отозвался Корнелю. — И если б я был чародеем и знал ответ, то пошел бы сразу к королю Витору, а не к тебе. — Он помолчал. — А я ведь был знаком с одним лагоанским чародеем, который может дать ответ… если сам его знает. Я привез его с Земли обитателей льдов на спине левиафана.
— Если после этого он откажет тебе в любой просьбе, значит, южная стужа заморозила ему сердце! — — воскликнул Василиу. — Сколько мне доводилось слышать, это ужасные места.
— Я немного видел, но, по собственному опыту, не могу с тобой поспорить, — согласился Корнелю. — Что же, попробую поискать этого… Фернао.
После неожиданного возвращения из Тырговиште Корнелю довольно долго оставался для лагоанского командования лишним кусочком в штабной головоломке, и, пока начальство не решило, где хочет рискнуть жизнью подводника в очередной раз, тот мог распоряжаться своим временем свободно. Выходя из казармы, где жил с другими сибианами, Корнелю вздохнул невольно. Внутри остались родная речь и соотечественники. Снаружи поджидал иной, чуждый мир.
Даже вывески и таблички казались странными. Лагоанский язык принадлежал к группе альгарвейских, подобно сибианскому, но, в отличие от своих родичей, многое заимствовал из каунианского и куусаманского да вдобавок растерял большую часть склонений и спряжений. В результате отдельные слова Корнелю тут и там мог различить, но о смысле целых фраз ему оставалось только догадываться.
Подойдя к жандарму, подводник подождал, когда тот обратит на него внимание, и спросил:
— Гильдия чародеев?
Задать вопрос по-альгарвейски ему не составило бы труда, но тогда жандарм тут же арестовал бы его — как шпиона. А всякий раз, пытаясь говорить по-лагоански, подводник едва мог надеяться, что его поймут.
Жандарм нахмурился, потом просиял.
— Ах, Гильдия чародеев !
На слух Корнелю, он сказал то же самое, но жандарм, похоже, с ним не был согласен. Лагоанец пустился в пространные объяснения, из которых Корнелю понимал хорошо если одно слово из пяти.
— Помедленнее! — взмолился подводник с отчаянием.
Жандарм, к изумлению его, повторил медленно и внятно — как для дурачка. Может, это и было постыдно — Корнелю не имел ничего против. Со второго или третьего раза он понял, каким маршрутом городских караванов удобнее всего добраться до штаб-квартиры гильдии, поблагодарил, откланялся и двинулся дальше, в поисках остановки — три квартала вперед и один налево, как говорил… и говорил… и еще раз говорил жандарм.
В Сетубале и его окрестностях сходилось больше становых жил, чем в любой другой точке мира. Отчасти поэтому лагоанская столица превратилась в центр мировой торговли. Но Сетубал был купеческим городом еще в эпоху парусников и гужевого транспорта. Гавань его была великолепна, река Мондего связывала побережье с центром острова, а лагоанцы не имели привычки ослаблять державу междоусобицами.
«К несчастью, — подумал Корнелю. — Тогда Сибиу была бы сильнее».
К счастью, караван подошел вскоре — подводнику не хотелось бы продолжать столь мрачные раздумья. А так он забрался в вагон, бросил под бдительным взором кондуктора медяк в кассу и опустился на жесткую, не слишком удобную скамью.
Десять минут спустя он уже вышел из вагона напротив Великого чертога Лагоанской гильдии чародеев — величественного беломраморного здания в безжалостно-неоклассическом стиле. Вдоль фасада выстроились мраморные же статуи. Будь они, стены за ними, раскрашены, чертог смело можно было бы отнести к эпохе расцвета Каунианской империи.
Роскошь, которая встретила Корнелю за дверями чертога, лучше всяких слов говорила о том, что Гильдии чародеев успех сопутствовал давно и прочно.
Когда подводник спросил — как ему казалось, по-лагоански, — первого встречного волшебника, где можно найти чародея Фернао, тот непонимающе уставился на гостя и задал встречный вопрос:
— Сударь, вы говорите по-кауниански?
— Скверно, — признался Корнелю.
Ученые продолжали пользоваться древним наречием между собою, но моряк давно позабыл, чему его учили в школе. Хмурясь от натуги, подводник попытался задать тот же вопрос на старокаунианском. Он был совершенно уверен, что напутал с грамматикой изрядно, но лагоанский чародей не стал его поправлять и бросил:
— Вам лучше будет проследовать за мной.
Моряк не был уверен, что понял все правильно, но чародей уже повернулся, поманив гостя за собой жестом более древним, чем даже каунианский язык.
Вскоре Корнелю уже стоял в роскошной приемной перед запертыми дверями. В стороне, за столом, широким, как палуба небольшой яхты, восседал, перебирая бумаги, хитроватого вида чинуша. Чародей перемолвился с ним парой фраз на лагоанском и, обернувшись, сказал:
— Сударь, позвольте представить вам господина Бринко, секретаря гроссмейстера Пиньейро. Он вам поможет.
— Благодарю. — Корнелю поклонился.
Подводник произнес одно-единственное слово, а секретарь уже навострил уши.
— Вы сибианин? — спросил он. Моряк кивнул.
— Тогда вы, вероятно, владеете альгарвейским, — заключил секретарь, переходя на вражеское наречие.
Корнелю кивнул снова, и Бринко повторил его жест.
— Отлично. Тогда можно и поговорить. Я умею читать на вашем языке, но, боюсь, этим мои способности и ограничены, а у вас, кажется, трудности с лагоанским. Так что вам нужно от магистра Фернао?
— Необязательно от него, ваше превосходительство… — начал Корнелю.
— Я не «превосходительство», — поправил Бринко. — Вот гроссмейстер Пиньейро — «его превосходительство».
— Как вам будет угодно, — согласился подводник. — Но мы с Фернао сталкивались прежде, и я подумал, что могу поинтересоваться у него, каким образом вы, лагоанцы, не позволите Альгарве сотворить с Сетубалом то же, что случилось с Илихармой.
— Это… хороший вопрос, — согласился Бринко. — Но магистр Фернао не сможет вам ответить: он служит в экспедиционном корпусе армии его величества, отправленной на полярный континент.
— А-а… — протянул Корнелю. — Он уже бывал там, вернулся, а вот теперь отправился снова. Сочувствую ему. Ну хорошо, сударь, раз уже я попал к вам, то вам и адресую свой вопрос и надеюсь, что получу ответ.
— Могу ответить только, что мы делаем все, что в наших силах, и полагаем, что этого довольно, — отозвался Бринко. — Сверх того могу лишь сказать, что более ничего не могу сказать. Прошу простить, сударь, что привлекаю внимание к этому факту, но, прежде чем мой достопочтенный коллега привел вас сюда, я не имел чести быть с вами знакомым, несмотря даже на то, что Фернао упоминал ваше имя в своем отчете, сделанном им по возвращении в Лагоаш.
— Иначе говоря, вы мне не доверяете, — уточнил Корнелю.
Бринко склонил голову.
— К несчастью, именно это я и пытаюсь сказать. Не сочтите за неуважение, однако я не в силах доверить государственные тайны человеку, в чьей надежности не могу быть уверен в достаточной степени. Боюсь, такова жизнь в наши смутные времена.
Судя по выражению лица, секретарь ожидал, что Корнелю предложит ему продолжить беседу через секундантов. Но сибианский офицер отвесил чародею такой же вежливый полупоклон, не вставая.
— Весьма разумно, сударь, — промолвил он к явному облегчению Бринко. — В нашей стране лагоанцев считают болтунами.
А лагоанок — распутницами, но после Костаке Корнелю предпочел не вспоминать об этом.
— Я рад видеть, что эта репутация не вполне заслужена.
— Не вполне, — сухо подтвердил Бринко. — Стараемся, как можем.
— Будем надеяться, что этого хватит, — отозвался Корнелю.
Всех его усилий на службе родине не хватило. Теперь он вернулся на войну. По крайней мере, воевать он умел.
Вернувшись в Каяни, Пекка пожалела, что вообще выбралась в Илихарму. Разумеется, никакого значения ее присутствие в столице не имело: альгарвейцы ударили бы по городу, даже если бы там не проводили опасный опыт. Логически рассуждая, чародейка сама это признавала. Но логика не всемогуща. У Пекки о сих пор волосы вставали дыбом при мысли о том, что чародеи короля Мезенцио могли прознать о ее затее и подгадать с ударом, чтобы разрушить ее планы.
— Полная ерунда, — заявил Лейно. — Если бы альгарвейцы вышли на твой след, они бы до сих пор гонялись за тобой. Раз этого не происходит — значит, ничего и не было.
Супруг чародейки был невозмутим и логичен — прекрасные качества для волшебника. А Лейно был выдающимся чародеем, хотя склад его ума был более практический, чем у жены. Обыкновенно его здравомыслие успокаивало Пекку, на что Лейно и рассчитывал, но на сей раз оно только раздразнило чародейку.
— Знаю! — огрызнулась она. — Головой — знаю! — Она постучала себя по лбу. — А вот тут, — она похлопала себя по животу, — кошки скребут!
Лейно сменил тему разговора, что было весьма разумно с его стороны:
— Как думаешь, когда вы готовы будете повторить опыт?
— Не знаю, — ответила чародейка. — Просто не знаю. Мне потребуется поддержка Ильмаринена и Сиунтио, а только силы горние знают, когда оба магистра сумеют выбраться к нам. И даже если сумеют…
Голос ее пресекся. Чародейка посмурнела.
— Было бы намного проще, если бы князь Йоройнен не остался под развалинами дворца, да? — тихо спросил Лейно.
Пекка кивнула. Гибель князя тоже снедала ее.
— На самом-то деле это он свел нас всех, — промолвила она. — Он единственный верил, что у нас все получится, и вселял веру в других. Без него мы можем попросту остаться без финансирования. — Она закатила глаза. — Без него у меня уже начались проблемы с достопочтенной профессоршей Хейкки!
Глава тавматургического факультета городского колледжа Каяни специализировалась на ветеринарной магии. Следующая новая идея профессора Хейкки окажется первой. От раздражения, что Пекка не отчитывается перед ней в своих опытах, госпожа деканша попыталась урезать ей бюджет. Князь Йоройнен покончил с этим и напомнил профессору Хейкки, что задача чародея — не только заседать на факультетских собраниях. Когда князя не стало, деканша тихой сапой принялась возвращать себе утеряннную власть.
Прежде чем Пекка успела добавить хоть слово, из кладовки донесся ужасающий грохот. Супруги ринулись туда — выяснить, что случилось, — и едва не стоптали по дороге метнувшегося навстречу Уто. Мальчик едва успел принять вид почти сверхъестественной невинности, прежде чем отец его рявкнул:
— Что это было?
— Не знаю! — выпалил Уто так самоуверенно, как умеет только мальчишка шести лет.
Пекка приняла вызов.
— Ну а что ты делал в кухне?
— Ничего!
Лейно взял сына за плечи и ловко развернул.
— Это ты каждый раз говоришь — и каждый раз врешь. Пойдем посмотрим.
На кухне было все как обычно… пока Пекка не отворила дверь кладовой. Одна из полок оторвалась от стены и рухнула вместе со всеми припасами, образовав на полу впечатляющую кучу.
— И как это вышло? — поинтересовалась Пекка. В голосе ее ужас мешался с восхищением.
— Не знаю! — серебряным колокольчиком прозвенел Уто.
— Ты снова лазил по полкам, — заключил Лейно. — Ты знал, что будет, если ты снова станешь лазить.
Конечно, Уто знал. И, конечно, даже не подумал вспомнить об этом. Без сомнения, мальчишка убедил себя, что не попадется, сколько бы ни шалил, нарушая родительский запрет. «Поразительно, как некоторые взрослые напоминают детей», — мелькнуло в голове у Пекки.
И теперь, попавшись, Уто повел себя точь-в-точь как эти взрослые.
— Папа, не на-адо! — заныл он, вспомнив про обещанную кару. — Я больше не бу-уду! Правда-правда! Обещаю!
— Ты уже обещал, — напомнил Лейно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98