— И нарушил свое слово. Настоящие куусамане так не поступают. Так что твой плюшевый левиафан на неделю отправится на каминную полку.
Он двинулся в сторону детской.
— Не-ет! — взвыл Уто, и разрыдался. — Так нечестно!
— Честно-честно, — вмешалась Пекка. — Ты не сдержал слова. Как можно тебе верить, если ты слова не держишь?
Уто не обращал внимания ни на ее слова, ни на что бы то ни было, кроме своей чудовищной потери.
— Я же не могу спать без моего левиафанчика! — простонал он. — Ну как я смогу без него заснуть?!
— Придется попробовать, верно? — спокойно промолвила Пекка.
На самом деле она в ужасе ждала, как будет укладывать сына в постель без любимой игрушки, но показывать этого не собиралась.
— Может, в следующий раз ты подумаешь, прежде чем делать то, что тебе запретили.
— Я больше не бу-у-уду! — возопил Уто отчаянно, словно пойманный на казнокрадстве чиновник.
Шаги Лейно в коридоре возвестили приход катастрофы. Уто ринулся навстречу отцу.
— Мой левиафан!
Пытаясь догнать сына, Пекка проклинала свояка, подарившего Уто злосчастного зверя. Но если бы Олавин не купил левиафана, Уто привязался бы к другой плюшевой игрушке: было их у него изрядно.
— Все. Вопрос закрыт, — объявил Лейно. — А теперь иди к себе в комнату и не возвращайся, пока не перестанешь лить слезы и хлюпать носом.
— А вот буду плакать! — крикнул Уто, выбегая. — Вот все время буду!
Гостиную наполнила тишина — как на поле боя, когда сражение отгремело.
— Уф! — подытожил Лейно и сделал вид, будто утирает пот со лба. — Налью себе стопочку. Я ее заслужил. С тем же успехом полка могла проломить ему голову, знаешь.
— Еще как, — пробормотала Пекка. — Раз уж ты все равно идешь туда — налей и мне. Надо будет привести кладовку в порядок… но только не сейчас.
Из детской доносились душераздирающие всхлипывания: отчасти искренние, отчасти натужные — чтобы родителям стало стыдно. Но Лейно и Пекка не обращали на них внимания. Ближайшими соседями их были сестра чародейки с мужем, а те если и услышат вопли Уто, то решат, что родители выдрали его за дело, а не ради развлечения.
Лейно вернулся с двумя стопками грушовки. Одну он вручил Пекке, вторую поднял:
— За то, что мы пережили очередную катастрофу.
— За это выпью с удовольствием, — отозвалась Пекка.
Грушовка потекла в горло сладким огнем. Чародейка покосилась на лежащего на каминной полке плюшевого левиафана и рассмеялась. Но смех тут же оборвался: на память пришла не только истерика Уто, но и катастрофа, разразившаяся в Илихарме по вине альгарвейцев. Пекка пережила атаку, и ее товарищи-чародеи — тоже, но погибших оказалось слишком много.
Должно быть, мысли ее можно было прочесть по лицу, потому что Лейно прошептал: «Какое счастье, что ты это пережила», — и обнял жену.
— Большое счастье, — жадно выдохнула Пекка, не выпуская мужа из объятий, позабыв на миг обо всем. Но тут же, так и не разжав рук, покачала головой. — Столько трудов потеряно. Если бы они подождали еще день. Но…
Она пожала плечами.
Лейно прижал ее к себе вновь и опустил руки. Над чем работает его супруга, он так и не знал, но без труда понял — это нечто важное. И постарался, как мог, утешить Пекку.
— Я все же думаю, что альгарвейцы не знают о ваших разработках и знать не могут.
— Почему? — поинтересовалась чародейка. — Как ты можешь разбираться в этом лучше меня?
— А я и не разбираюсь, — признался Лейно. — Только все равно не верю. Почему? Скажу. Вдумайся, сколько даровитых волшебников должны работать над тем, чтобы выковать чары, способные переработать жизненную силу принесенных в жертву кауниан. Этим, должно быть, заняты их лучшие маги-теоретики. Хватит ли им сил следовать и другими становыми жилами?
Пекка поразмыслила и кивнула не спеша.
— Это разумно, — признала она и тут же поправилась: — Мне так кажется. Что по этому поводу думают в Трапани, не могу и представить.
— Если бы альгарвейцы желали поступать разумно, они вообще не затеяли бы эти жертвоприношения пленников, — ответил муж. Пекка снова кивнула. Но Лейно, как многие его соотечественники, обладал талантом смотреть на мир с точки зрения противника. — Они, должно быть, полагали, что обойдется пару раз, а там и до победы недалеко. Но… не обошлось.
— Да, в жизни часто бывает, что выходит не так, как задумал. — Пекка ткнула пальцем в сторону детской: — Что и выяснил только что наш Уто.
— Вроде бы успокоился, — с облегчением заметил Лейно.
— Столько времени реветь у него терпения не хватит даже ради любимого левиафанчика, — отозвалась Пекка. — Вот и славно, а то мы бы с ним с ума сошли. — Чародейка склонила голову к плечу. — Тишина просто могильная. Уж не заснул ли он там?
— Или заснул, или собрался поджечь дом и не хочет, чтобы мы ему помешали, прежде чем огонь разгорится, — заметил Лейно вроде бы в шутку, но в таких шутках обычно некоторая доля правды присутствует.
Пекка машинально принюхалась и, сообразив, что делает, показала мужу язык.
— Уто! — окликнула она. — Ты что там делаешь?
— Ничего! — тут же отозвался сынишка. Таким невинным тоном он говорил всегда, когда не хотел сознаваться, чем занят на самом деле.
Во всяком случае, он не спал. И в собственной комнате едва ли натворит что-нибудь ужасное, понадеялась Пекка. Она снова повела носом. Нет, дымом вроде не тянет…
Кто-то постучал в двери. Прежде чем поднять засов, Пекка выглянула в окошко, чего не сделала бы, прежде чем они с Лейно заговорили об альгарвейцах. Но на заснеженной дорожке стояли не рыжеволосые убийцы, а всего лишь сестра чародейки, Элимаки, и ее муж Олавин, с которого началась история плюшевого левиафана. Обе пары частенько захаживали друг к другу, а Элимаки вдобавок приглядывала за Уто, пока двое чародеев работали.
Взгляд у Олавина был острый.
— Охо-хонюшки! — вздохнул он, заметив левиафана на каминной полке. — И что сегодня натворил мой племянничек?
— Пытался разнести кладовку, — ответил Лейно. — Мало не хватило.
— Это нехорошо, — согласился Олавин. — Если он с огоньком к делу подошел, вам у меня одалживаться придется, чтобы порядок навести.
Олавин был одним из крупнейших ростовщиков Каяни.
— Может, сдадим Уто в залог? — предложил Лейно.
Жена пронзила его взглядом. Шутка зашла слишком далеко — а кроме того, Пекка знала, что ее муж в детстве сам был сущим наказанием.
— Одним словом, — промолвил Олавин, — не выпустите его из-под ареста на пару минут, чтобы попрощаться?
— Попрощаться? — хором выпалили чародеи.
— А куда вы собрались? — добавила Пекка.
— На службу к семи князьям, — ответил свояк. — Меня призвали из резерва, идиоты несчастные! — Он пожал плечами. — Если я попытаюсь командовать солдатами, это плохо кончится, но полковой казначей из меня должен получится славный. Надеюсь.
— Не вздумайте его слушать, — посоветовала Элимаки. — Он так загордился — чудо, что пуговицы на мундире не поотлетали.
В голосе ее тоже звучала гордость — гордость и тревога.
— В последние недели многих призвали в армию, — заметила Пекка. — Лучше бы Альгарве оставило Илихарму в покое. Тогда мы не так торопились бы в бой.
Лейно положил руку жене на плечо.
— Мы с тобой уже очень давно состоим на службе у Семерых, — промолвил он.
Пекка кивнула.
— Уто! — крикнул Лейно. — Подойди, попрощайся с дядей Олавином!
Мальчишка вылетел из комнаты, сияющий, будто и не был наказан.
— Дядя, а куда ты уезжаешь?
— В армию, — ответил Олавин.
— Ого! — Мальчишечьи глазенки засверкали. — Ты там убей за меня побольше альгарвейцев — мне еще нельзя, я маленький.
— Постараюсь, — серьезно отозвался Олавин.
Элимаки стиснула его руку.
Пекка вздохнула, пожалев, что война — да и все на свете — не так проста, как может показаться шестилетнему мальчишке.
Тем утром Краста пребывала в премерзопакостном настроении. Как обычно. Если бы маркиза попыталась подыскать себе оправдания — что было крайне маловероятно, поскольку она полагала неотъемлемым свое право на меланхолию, — то стала бы напрочь отрицать, что капризное бешенство, с каким взирала на мир валмиерская дворянка, можно было вменить ей в вину. Это чужие недостатки раздражали ее. Если бы окружающие справлялись лучше — иначе говоря, во всем следовали желаниям Красты, — маркиза, как она была убеждена, вела бы себя тише воды, ниже травы. Обманывать себя она всегда умела.
В тот момент ее более всего раздражали недостатки горничной. Та имела наглость не появиться в тот самый момент, как хозяйка ее кликнула.
— Бауска! — взвизгнула Краста громче и пронзительней прежнего. — Чтоб тебе провалиться, где ты прячешься?! Марш ко мне сию же секунду, пока не пожалела!
Дверь в спальню распахнулась. Горничная подковыляла поближе так поспешно, как только позволял ей тяжелый живот. Похоже было, что до родов осталось недолго.
— Я здесь, сударыня! — промолвила она, неуклюже изобразив реверанс. — Чем могу служить?
— Где тебя носило? — пробурчала Краста.
Состояние Бауски не вызывало у хозяйки ни малейшего сочувствия, особенно раз служанка носила альгарвейского ублюдка. Отцом указанного ублюдка был капитан Моско, адъютант полковника Лурканио, что вызывало в Красте одновременно презрение и ревность: любовник Бауски был моложе и симпатичней ее собственного, хотя и ниже чином.
— Мне очень жаль, сударыня. — Бауска понурилась. Всплеск хозяйского темперамента она уже не раз переносила. — Я была, понимаете, в отхожем месте. — Ладони ее сами собой обхватили огромный живот. Улыбка вышла кривоватой. — Может показаться, что я в последнее время оттуда почти не вылезаю.
— Мне так точно кажется! — огрызнулась Краста. Ее мучило подозрение, что Бауска предпочитает отсиживаться в уборной, чтобы не работать. Знаем мы эти холопские штучки! Ну раз уж удалось выкликать девку, так пускай трудится. — Я сегодня собралась надеть эти темно-зеленые брюки. Подбери мне к ним блузку.
— Слушаюсь, госпожа, — пробормотала Бауска и поковыляла к шкафу с блузами (для штанов Краста отвела другой). Пошарив по полкам, она вытащила две: — Какая вам больше нравится — золотистая или цвета корицы?
Предоставленная самой себе, Краста выбирала бы рубашку добрый час и дошла бы за это время до точки кипения. Столкнувшись же с простым и ясным выбором, она не колебалась.
— Золотую, — бросила она, не раздумывая. — В тон волосам.
Она сбросила тонкую шелковую рубашечку и панталончики, в которых почивала, на ковер — Бауска потом подберет — и облачилась в нечто более пристойное. Потом позволила горничной расчесать солнечно-золотые хозяйские кудри и, придирчиво осмотрев свое отражение в зеркале с позолоченной рамой, кивнула. В таком виде и утро встретить не зазорно.
Бауска поспешила в кухню, предупредить повара, что хозяйка желает откушать омлета с сыром и грибами. Грибы Краста не особенно любила, но собиралась поддеть Лурканио: тот, как большинство альгарвейцев, грибы терпеть не мог. При встрече с любовником маркиза намеревалась описать свою трапезу, смакуя каждую подробность, точно помешанная на грибах фортвежка.
Разделавшись с омлетом, ломтиком яблочного рулета и чашкой чая, Краста направилась в западное крыло особняка. С тем же успехом она могла попасть в иной мир. Здесь толпились альгарвейцы в форменных килтах — курьеры, приносившие новости со всей Приекуле, писари, чьей задачей было направить каждую весть по надлежащему адресу, и солдаты с полевыми жандармами, которые давали на каждый вопрос суровый ответ.
Рыжики провожали хозяйку дома взглядами — если бы дело обстояло иначе, Краста была б разочарована, а то и оскорбилась бы, — но рук не распускали. Здешние служащие, в отличие от той деревенщины с бульвара Всадников, без напоминаний знали, чья она женщина.
Но когда Краста добралась до приемной полковника Лурканио, там ее встретил не капитан Моско, а какой-то незнакомый тип.
— Вы маркиза Краста, не так ли? — поинтересовался он на старокаунианском, медленно и старательно выговаривая слова, и с поклоном приподнялся с кресла. — Я, к несчастью, не владею валмиерским языком. Вы меня понимаете?
— Да! — отрезала Краста, хотя классическое наречие знала существенно хуже рыжика. — А куда… э… девался Моско?
Альгарвеец снова поклонился.
— Его здесь нет. — Это Краста и сама видела. Ярость вскипела в ней, но, не успела маркиза вымолвить хоть слово, офицер добавил: — Я его заменяю. Он не вернется.
— Что?! — воскликнула Краста по-валмиерски, забыв от изумления про старокаунианский.
— Полковник Лурканио, — после очередного поклона сообщил альгарвеец, — разъяснит вам. Меня он просил передать, чтобы вы зашли к нему.
Он указал на дверь кабинета и поклонился еще раз — на прощание.
— Где капитан Моско? — сердито спросила Краста, прежде чем полковник Лурканио успел оторваться от какого-то отчета.
Лурканио отложил перо, привстал и, как незнакомец, занявший место Моско, поклонился маркизе:
— Проходите, моя дорогая, садитесь на свое место… а я — на свое… и это больше, чем можно сказать о несчастном капитане Моско.
— Что ты хочешь сказать? — поинтересовалась Краста, опускаясь в кресло напротив стола. — С ним что-то случилось? Он погиб? Это хотел сказать тот тип в приемной?
— А, отлично — капитан Градассо способен с грехом пополам объясниться по-кауниански, — заметил Лурканио. — Я не был уверен, что вы сможете понять друг друга. Нет, Моско жив, но с ним действительно кое-что случилось. Боюсь, он не вернется — разве что ему повезет гораздо больше, чем можно надеяться.
— Какое-то несчастье? Грабители напали? — Краста нахмурила лобик. — Ненавижу, когда ты говоришь загадками.
— И когда я говорю прямо — тоже, если только вам это удобно, — заметил Лурканио. — Тем не менее отвечу: нет и нет. Хотя, пожалуй, несчастьем случившееся можно назвать — большим несчастьем. Его отправили на запад — как понимаете, на ункерлантский фронт.
— И что он собирается делать с ребенком, которого оставил? — поинтересовалась маркиза, вспомнив, как обычно, в первую очередь о себе.
Лурканио сардонически поднял бровь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98