Кучер, тоже укутавшись в плащ от осенних морозов, отвез маркизу на бульвар Всадников. Едва высадив хозяйку, он вытащил из кармана флягу и отхлебнул. Выпивка поможет ему согреться — или хотя бы забыть о холоде.
Красту больше интересовали собственные планы, нежели времяпрепровождение какого-то слуги. Со времени альгарвейского вторжения бульвар Всадников, где располагались лучшие магазины столицы, несколько поблек. По великолепным его тротуарам прохаживалось — шествовало, верней сказать — куда меньше покупателей, и большинство из них составляли альгарвейские офицеры в форменных килтах. Лавочники, по крайней мере, не бедствовали при новой власти: захватчики с трудом удерживали в руках пакеты. Краста с нехорошей усмешкой наблюдала за двумя альгарвейцами, что вышли из магазина дорогого дамского белья. Пойдут купленные ими шелка и кружева на украшение валмиерских любовниц или отправятся в метрополию — в утешение ничего не подозревающим женам?
Ей захотелось, чтобы Лурканио купил ей подарок в этой лавке. Хотя если не догадается — мир не рухнет. Кое-кому из прежних ее любовников приходила в голову эта мысль. Изысканное белье покоилось в комоде и давно пропахло кедровым маслом, которым отпугивают моль.
В нескольких шагах от магазина дамского белья размещалась излюбленная Крастой портновская лавка. Маркиза вгляделась, попытавшись сквозь осыпающиеся сусальные узоры разглядеть, во что одеты манекены на витрине. Если она отстанет от моды, Лурканио может прийти в голову подарить роскошное белье кому-нибудь еще.
Вгляделась — и застыла. Не полувоенный покрой новых сюртуков и брюк заставил ее оцепенеть. Краста представить себе не могла, чтобы валмиерский портной выставил на продажу юбки , после того как Альгарве разгромило его державу. Это казалось ей непристойным — нет, хуже того: не каунианским.
Но из примерочной вышла молоденькая валмиеранка в юбочке, едва достававшей до колен, оставляя открытыми лодыжки.
— Никакого приличия, — пробормотала Краста.
До войны ей самой доводилось носить юбки — но теперь? Переход на чужеземное платье отдавал поражением сильней, чем объятья чужеземного любовника. Но модистка захлопала в ладоши от восторга, а ее клиентка полезла в карман сброшенных брюк, чтобы расплатиться за покупку.
«Больше не стану сюда заглядывать!» — решила Краста и двинулась дальше, недовольная.
Она заглянула к ювелиру поискать серьги — ничего подходящего не обнаружила, зато довела до слез девчонку-продавщицу, отчего настроение ее слегка улучшилось.
Как только она вышла на улицу, как из-за угла показался виконт Вальню. Весело помахав ей рукой, виконт прибавил шагу. Краста отвернулась. Вальню тоже перешел на юбки.
— Что случилось? — поинтересовался виконт, изготовившись чмокнуть маркизу в щечку.
Краста резко отвернулась — не игриво, как могла бы, а с полной серьезностью.
— Что случилось? — эхом отозвалась она. — Я тебе скажу, что. Вот что!
Она ткнула пальцем в развевающуюся юбочку. На мужчине варварское одеяние даже более, чем на женщине, казалось признанием собственного поражения. Самодовольным признанием.
Вальню сделал вид, будто не понял.
— Мои колени? — Тонкое благородное его лицо озарилось недоброй улыбкой. — Дражайшая моя, вы имели случай наблюдать и другие части моего тела.
— Но не на улице, — проскрежетала Краста.
— И на улице тоже, — возразил Вальню. — В тот раз, когда вы соизволили вышвырнуть меня из коляски, мы были не просто на улице, а посреди нее, чтоб мне провалиться!
— Это… другое дело, — заявила Краста, хотя и не смогла бы объяснить, в чем заключена разница, и задала вопрос, который ей, собственно, и не давал покоя: — Как ты можешь носить эту гадость?
— Как могу носить? — Вальню, извесный приспособленец, приобнял ее за талию. — Милая моя, догадываетесь ли вы, что в нынешнем положении я вряд могу позволить себе не носить юбок. Защитная окраска, что поделаешь.
Раз-другой Краста, возможно, и слышала этот оборот, но о значении его даже не догадывалась.
— Какая-какая краска?
— Защитная, — повторил Вальню. — Знаешь, как у бабочек, что похожи на сухие листья, стоит им крылья сложить, и у жуков, прикидывающихся сучками, чтобы их не пожирали птицы. Если я буду походить на альгарвейца…
Он замолчал. Краста была не самой умной женщиной в Валмиере, но намек уловила.
— О, — пробормотала она. — Это все пустые сплетни. Я так думаю, что пустые. Лурканио говорит, что это все неправда. Иначе мы бы слышали о пропавших людях, верно?
— Если только люди начнут пропадать именно в Валмиере, — заметил Вальню.
— Мы бы и про Елгаву знали — или прознало бы елгаванское дворянство и подняло бы такой шум, что в Приекуле было бы слышно, — стояла на своем Краста.
Аргумент, конечно, принадлежал полковнику Лурканио, но Красту он поразил, и она его без зазрения совести присвоила.
Если Вальню и не был поражен, то, по крайней мере, призадумался.
— Возможно, — промолвил он наконец. — Возможно. Силы горние, как бы я хотел, чтобы так оно и оказалось! И все же, — свободной рукой он огладил складки килта, — лучше не рисковать понапрасну. Закон подобия, все такое. И разве мне не идет?
— Ты выглядишь просто нелепо. — Тактичной Краста пыталось выглядеть только при полковнике Лурканио. — Нелепо, как альгарвеец в штанах. Противоестественно.
— Ты просто великолепна. Но тебе я поведаю истинную правду. — Вальню наклонился к ней и прошептал в самое ухо, почти касаясь волос губами: — Под юбкой гуляют жуткие сквозняки…
Краста, невзирая на лучшие свои намерения, от неожиданности хихикнула.
— Так тебе и надо.
На сей раз она позволила Вальню поцеловать ее в щеку. Довольный виконт раскланялся. А вот Краста обнаружила, что витрины больше не радуют ее, и отправилась домой, раздраженная и мрачная.
— Валить! — рявкнул альгарвейский солдат на скверном ункерлантском. — Еще дровей!
— Вот тебе еще, — пробурчал Гаривальд, свалив груз к ногам рыжика.
Каждое полено, что сожгут альгарвейцы, было вынуто из крестьянской поленницы, но тех, кому хватало смелости жаловаться, расстреливали. Больше никто и не жаловался — при захватчиках, понятное дело.
Могло быть и хуже. В Зоссене задержалось на постой не больше отделения альгарвейских солдат. Крестьяне могли бы восстать, задавить врагов числом. В соседней деревне возмущенные жители так и поступили. Больше на том месте деревни не было. Альгарвейцы пригнали солдат, бегемотов, драконов — и сровняли ее с землей. Мужчин убили. Женщин… об этом Гаривальд старался не думать.
Приятель его, Дагульф, уронил свою вязанку под ноги часовому. Тот довольно кивнул и театрально вздрогнул. По-ункерлантски он едва мог связать два слова, но, как все рыжики, наделен был лицедейским даром.
— Холодно, — пожаловался он. — Очень холодно.
Гаривальд кивнул. Спорить с захватчиками — себе дороже. Дагульф тоже кивнул. Крестьяне переглянулись незаметно. Оба даже не улыбнулись, хотя Гаривальду серьезное выражение лица далось с трудом. Лужи едва подернулись ледком, да и тот к полудню растает верно. Если альгарвеец полагает, что это мороз, то он недавно в здешних краях.
— Не по погоде парень одет, — заметил Дагульф, когда они достаточно далеко отошли от альгарвейского поста.
— Не по погоде, — согласился Гаривальд. — Бедолага.
Теперь оба рассмеялись без опаски.
Гаривальд почесался. Его суконный кафтан доходил до лодыжек и был вдвое толще альгарвейского зимнего мундира. Под кафтаном крестьянин носил шерстяную рубаху, шерстяные же подштанники и гетры. Ему было вполне уютно. Когда наступит зима, сверху можно будет накинуть шинель и нахлобучить меховую шапку. Уютно не будет, но не замерзнешь.
— Меня эдакую юбчонку под страхом жезла не заставишь натянуть, — заметил Дагульф.
— Чтоб мне провалиться, коли ты не прав, — отозвался Гаривальд. — Как пурга заметет, так у тебя там отмерзнет все разом. — Он примолк задумчиво. — Пожалуй, сукиным детям это на пользу пошло бы, а?
— Угу. — Дагульф скривился. — Ох и блудливый же народец под Мезенцио ходит! Готовы завалить все, что шевелится, а что не шевелится, то потрясти вначале.
— Точно, — проговорил Гаривальд. — С тех пор, как они сюда заявились, что ни день, то позор. Бабы все твердят, что их, мол, заставили, мол, жезлами грозили, а глаза-то у многих довольные! Это их альгарвейские штучки портят — ручку там поцеловать, хвост распушить.
Дагульф пожелал захватчикам нечто, отдаленно связанное с поцелуями, но не то, о чем упоминал Гаривальд, и оба крестьянина грубо расхохотались.
— Вот бы тебе песню об этом сложить, — добавил он, — такую песню, чтобы наши бабы зареклись с рыжиками по стогам валяться, вот что.
— Если тебе вправду жезл под нос сунуть, так и сам завалишься, — заметил Гаривальд. — С этим ничего не поделаешь. А вот остальные…
Он умолк на полуслове, глаза остекленели. Дагульфу пришлось подтолкнуть приятеля — иначе тот так и остался бы стоять.
— Осторожнее надо будет с такими песнями, — заметил Гаривальд.
— А то ж! — хмыкнул Дагульф. Он ткнул пальцем в сторону ковылявшего к ним через деревенскую площадь Ваддо. Земля подмерзла, и староста мог крепче опереться о палку, чем по осени, когда деревенские улочки утопали в грязи по колено. — И не одних альгарвейцев нам опасаться надобно.
— Рыжикам он нас не выдаст, — заметил Гаривальд и мудро добавил: — Я так думаю.
— Еще как выдаст, — мрачно предрек Дагульф. — Как же ему иначе к альгарвейцам подольститься? Да только нами торговать.
— Пока он ничего такого не делал, слава силам горним.
Гаривальд прекрасно знал, чем еще Ваддо мог бы порадовать солдат короля Мезенцио: если староста приведет их к зарытому в лесу хрустальному шару, они, может быть, и простят его за то, что тот спрятал колдовское орудие. Особенно если Ваддо скажет, что во всем виноват Гаривальд, который прятал хрусталик вместе с ним.
— Добре, добре, — прохрипел Ваддо, приближаясь. — Добрый сегодня день — для всех нас, уверен.
Голос его звучал вовсе не так уверенно, как прежде — до того, как альгарвейцы взяли Зоссен. Ваддо оставался старостой и преданно исполнял повеления захватчиков, но власть, которой он, мало не наместник конунга Свеммеля, обладал, рассеялась. С точки зрения солдат Мезенцио, староста был лишь вожаком стаи таких же, как он, псов — и ему доставался первый пинок.
— Доброго дня, — хором отозвались приятели.
— Наш друг, — добавил Дагульф, тыча пальцем в сторону Гаривальда, — скоро разродится новой песней.
Гаривальд мысленно пожелал соседу заткнуться.
Ваддо просиял.
— Видел я, как он в себя ушел, вот и понадеялся. С новой песней и зимние вечера быстрей пролетят.
— Постараюсь, — коротко ответил Гаривальд.
Теперь ему предстояло сочинить две песни: одну простую и одну — про деревенских девчонок, что поддаются на уговоры альгарвейских солдат. Он надеялся, что вторую Ваддо не услышит. Несмотря даже на то, что старостина дочка была достаточно молода, хоть и не так красива, чтобы привлечь внимание альгарвейцев.
— Если песня выйдет хоть вполовину так хороша, как те, что ты уже сочинил, она все равно будет лучше, чем многие, что мы годами поем, — добавил Ваддо. — В нашей родной деревне появился певец — миннезингер, я бы сказал! Кто бы мог подумать!
— Спасибо, — стеснительно пробормотал Гаривальд.
Мысль о том, что он в силах сложить песню, до сих пор приводила его в трепет.
— Это тебе спасибо! Ты делаешь Зоссену доброе имя!
Староста был необыкновенно красноречив. «Не переигрывает ли? — мелькнуло в голове у Гаривальда. — Может, усыпить бдительность хочет, а потом сдать парням Мезенцио?» Ему пришло в голову, что хрустальный шар стоит перепрятать в одному ему известное место. А то и вовсе утопить в омуте. Если бы удалось это сделать незаметно — может, и стоит.
С другой стороны, если альгарвейцы застанут его за этим занятием, то спалят на месте. Или вздернут на суку под табличкой в назидание остальным. Может, как раз этого Ваддо и добивается? Тогда накажут напугавшегося Гаривальда, а староста ни при чем выйдет… Крестьянин помотал головой, отгоняя дурацкие, тошнотворно подлые мысли.
— Неплохо будет услышать новую песню, — повторил Ваддо. — Что угодно, лишь бы о голоде не вспоминать…
— Хороший был урожай, — скорбно промолвил Дагульф. — Жалко, нам не достался.
— Рыжики… — Ваддо оглянулся торопливо — точно так же, как остальные жители Зоссена, когда не желали попадаться на глаза старосте. Ничего опасного он не заметил — в этом Гаривальд мог быть уверен, потому что оглянулся и сам, — и ограничился тяжелым вздохом и коротким: — Ну, что поделаешь…
— Сущая саранча, — буркнул Дагульф.
Гаривальд исхитрился наступить ему на ногу; приятель что-то распустил язык.
Ваддо опасливо кивнул. Гариваль все равно ему не доверял. Староста любого мог выдать альгарвейцам.
Разделавшись, как мог скорее, с пустым разговором, какого требовала вежливость, Гаривальд вернулся к себе в избу.
— Пойду в лес опять, — бросил он Анноре. — Если повезет, хоть вязанку дров приволоку домой, а не только рыжикам.
— Хорошо бы, — вздохнула жена. — А если сумеешь белку камнем подбить или кролика оглоушить — еще лучше.
— Если повезет, — повторил Гаривальд. — Вот только ежели бы мне всегда везло, на сто миль от Зоссена ни единого альгарвейца не осталось бы.
— Верно сказано, — с горечью ответила Аннора. — Иди уж. Может, подвернется невелика удача, да наша.
— Будем надеяться. Подай-ка оселок.
Он вытащил топор из-за пояса и прошелся по лезвию. Пока он рубил сухостой для альгарвейцев, следить за инструментом не было смысла: затупившийся топор давал работнику повод не выкладываться и не торопиться. А вот когда трудишься на себя — дело другое.
Гаривальд торопливо шагал по тропинке. Его привлекали не бурелом и не возможность поохотиться немного. В лесной тишине слова приходили на ум легче, чем в деревне. Как-то у Гаривальда целый куплет выпал из памяти, когда Сиривальд не вовремя спросил о чем-то.
Ваддо ждал от него веселой песни, чтобы скрасить тоску зимних вечеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98