Одевались князья тоже на купеческий манер, без пустой роскоши. Пекка опустилась на одно колено, Ильмаринен и Сиунтио низко поклонились.
— Сегодня обойдемся без лишних формальностей, — объявил князь Йоройнен.
Он окинул взглядом стол, за которым восседали Семеро. Возражений не последовало.
Князь Рустолайнен сидел в центре: в конце концов, собрание проходило у него в замке. Впрочем, он мог бы сесть и с краю и все равно остался бы самым могуществнным из Семерых, поскольку столица находилась у него во владении. Князь милостиво кивнул Сиунтио.
— Достопочтенный магистр, вы убедили меня собрать моих совластителей. Я объяснил им суть дела как мог, но я не чародей. Повторите те разъяснения, что дали мне.
— Полагаю, чародеи в их владениях уже рассказали о случившемся своим князьям, — заметил Сиунтио. Некоторые из Семерых кивнули. — В любом случае, — продолжил магистр, — дело это касается уже не тонкостей чародейства, а вопросов добра и зла. В своей борьбе с Ункерлантом альгарвейцы опустились до убийства.
— Война и есть убийство, — заметил Рустолайнен.
Сиунтио покачал головой.
— Это вы сказали мне и в прошлый раз, ваше высочество. Я ответил тогда, и повторю теперь: война — это кровопролитие. Противники имеют возможность побороться друг с другом. Альгарвейцы согнали в лагеря беззащитных людей и убили их ради колдовской силы, которую приносит кровавая жертва, — а силу обратили против войск конунга Свеммеля. Теперь они наступают там, где прежде были остановлены.
— Насколько сильны заклятия, которые можно наложить подобным способом? — поинтересовался князь Парайнен, чьи владения лежали на дальнем востоке, по другую сторону Ботнического океана от дьёндьёшских берегов.
— А сколько пленных кауниан готовы они расстрелять? — резко ответил Сиунтио. — Чем больше крови, тем сильней чары.
— Убивать стало легче, чем в древние времена, — добавил Ильмаринен. — Уже не надо стоять над каждым пленником с мечом или топором — можно одного за другим пронзать огненными лучами жезлов. О, чудеса прогресса! — ухмыльнулся он желчно и сурово.
— Насколько велика мощь альгарвейского чародейства в сравнении с новыми заклятиями, над которыми работаете вы трое и некоторые ваши коллеги? — спросил князь Йоройнен.
К изумлению Пекки, и Сиунтио, и ехидный Ильмаринен обернулись к ней.
— Вашк высочество, дрова не могут гореть жарче, чем уголь. Наши изыскания — это уголь или нечто жарче любых углей. Но большой костер из дров может дать больше жара, чем один маленький уголек. Альгарвейцы разожгли самый большой пожар в истории — и дым его скверно пахнет.
— Хороший образ, — пробормотал про себя Сиунтио, и Пекка благодарно улыбнулась.
— Вчера мы призвали альгарвейского посла в Куусамо, — промолвил Рустолайнен, и остальные шестеро кивнули разом. — Он отрицает, что его держава совершила подобное преступление, и уверяет, будто сию ложь пустили враги короля Мезенцио. Что скажете на это?
— Скажу, ваше высочество, что у Альгарве совесть нечиста, — ответил Сиунтио. — Сделанного не спрятать от тех, у кого достанет опыта и таланта. Альгарвейцам остается только изображать потерянную невинность.
— Нас уверяют, что если кто и совершил это преступление, то впавшие в отчаяние ункерлантцы, — заметил Рустолайнен.
Пекка, Ильмаринен и Сиунтио рассмеялись одинаково горько.
— О да! — воскликнул Ильмаринен. — Поэтому войска Свеммеля триумфально отступают, покуда альгарвейцы в ужасе и смятении преследуют их по пятам.
— Результаты говорят громче — и правдивей — слов, — согласилась Пекка.
— Скоро ли разгорится этот ваш самый жаркий огонь? — полюбопытствовал Йоройнен.
На этот вопрос скорей могла ответить Пекка.
— Ваше высочество, я уже готовилась провести опыт, чтобы выяснить, насколько жарко этот огонь будет гореть и не погаснет ли, когда альгарвейцы совершили… то, что совершили. Когда я доберусь, наконец, до лаборатории, ответ станет ближе. Сколько времени нам потребуется, чтобы взять под контроль обнаруженный эффект — если он будет обнаружен, — я не могу пока сказать, простите.
Она опустила глаза. Узор на ковре под ногами повторял узоры тростниковых циновок, какими куусаманские вожди покрывали пол, прежде чем узнали о существовании ковров.
— Альгарвейский посол может говорить красивей, чем мы, — промолвил Ильмаринен. — Изящней, чем мы. Но имейте в виду, о Семеро, мы говорим вам правду.
— И что предложите нам вы? — озвучил, как было принято, общее мнение князь Рустолайнен.
Сиунтио шагнул вперед:
— Войну, ваше высочество. Если мы спустим подобное преступление с рук его виновникам, пострадает весь мир. Должно быть ведомо каждому, что есть вещи запретные. С горечью заявляю я это, но без сомнения.
— А как же наша война против Дьёндьёша? — воскликнул князь Парайнен.
Противостояние это затрагивало его сильней, чем любого из совластителей, поскольку порты на его землях обращены были к спорным островам посреди океана.
— Ваше высочество, — твердо заявил Сиунтио, — война с Дьёндьёшем ведется ради блага Куусамо. Война с Альгарве станет войной ради блага всего мира.
— На паях с Ункерлантом? — Парайнен скептически поднял бровь. Пекка не могла его винить за это. — Конунг Свеммель готов скорей разрушить мир, чем спасти.
— Без сомнения, — согласился Ильмаринен. — Но то, что Свеммель лишь готов совершить, Мезенцио творит на наших глазах. Что имеет больший вес?
Свеммель при этих словах снял бы чародею голову — за оскорбление короны. Парайнен прикусил губу и, пусть неохотно, кивнул.
— Если мы вступим в войну с Альгарве, — проговорил Рустолайнен, — новое направление волшебства не будет нам подспорьем, верно?
— Да, ваше высочество, — по крайней мере, сейчас, — ответила Пекка. — Оно еще может оказаться нам полезно, но я не могу сказать, как скоро это случится и насколько велика будет польза.
— Прыжок в темноту, — пробормотал Парайнен.
— Нет, ваше высочество, бросок к свету, — отозвался Сиунтио.
— Да ну? — Парайнена его слова не убедили. — Свеммель в ответ пустит под нож собственных подданных, как только эта мысль придет ему в голову. Скажете, я ошибаюсь?
Пекка не думала, что князь ошибся, — скорее опасалась, что он прав.
— Это огромная разница, ваше высочество, — ответила она тем не менее. — То, что делает человек ради самозащиты, и то, что он делает во вред ближнему, — не одно и то же. Кроме того, Мезенцио не собственных подданных приносит на алтарь — он нашел других жертв, беззащитных и безответных.
Князья обменялись вполголоса несколькими словами.
— Мы благодарим вас, магистры, сударыня, — промолвил Рустолайнен. — Если нам потребуется дальнейшая консультация, мы вас призовем.
Палату для аудиенций Пекка покидала с тяжелым сердцем. Она надеялась на большее — хотя бы на обещание большего. Однако известие о том, что семеро князей объявили войну Альгарве, обогнало ее карету на пути в «Княжество». Чародейка никогда не думала, что весть столь печальная может наполнить ее душу такой радостью.
Слухи носились по Приекуле, полные то ужаса, то гнева. Чему верить — и верить ли хоть слову, — Краста не знала. Следовало бы не обращать внимания на пустую болтовню, но как-то не получалось.
Если кто и мог знать правду, это был полковник Лурканио. Когда, отодвинув капитана Моско, Краста замерла на пороге комнаты, которую полковник сделал своим кабинетом, — входить запросто к нему она не осмеливалась, — альгарвеец оторвал взгляд от бумаг.
— Заходите, моя дорогая, — промолвил он с обычной своей чарующе жестокой улыбкой, отложив стальное перо. — Чем могу служить?
— Это правда? — осведомилась Краста решительно. — Скажи, что это неправда!
— Хорошо, дорогая, это неправда, — покорно повторил Лурканио. Краста вздохнула облегченно, но ухмылка ее рыжеволосого любовника стала шире, и полковник осведомился: — А о чем, собственно, речь?
Краста уперла руки в бока. Ярость ее разгорелась мгновенно.
— Как?! — воскликнула она. — То, о чем все говорят, конечно!
— Все говорят разное. — Лурканио пожал плечами. — Обыкновенно глупости. И почти всегда — неправду. Думаю, я не слишком рисковал, назвав неправдой тот слух, что имели в виду вы, что бы это ни было.
Он сделал вид, будто поглощен документом. Чтобы ее променяли на какие-то бумаги, даже грозный полковник Лурканио, — этого Краста стерпеть не могла.
— Тогда почему Куусамо объявило войну Альгарве? — осведомилась она резко, как бичом хлестнула.
Привлечь внимание любовника ей удалось. Лурканио снова отложил перо и пристально посмотрел на маркизу. Улыбка сошла с его лица, сменившись выражением иного рода — таким, что Краста пожалела о своей вспыльчивости. Похоже, ей удалось привлечь внимание Лурканио даже слишком хорошо.
— Расскажите-ка мне поподробнее, что именно вы имели в виду, милая моя, от кого наслушались подобных баек и где, — мягко промолвил полковник.
Голос его звучал чем тише, тем более угрожающе — в противоположность всем прочим знакомым Красте мужчинам.
— Ты прекрасно знаешь! Или должен знать!
Краста пыталась сохранить вызывающий тон, но с Лурканио это было почти невозможно. Полковник легко навязывал свою волю маркизе, как его армия полтора года назад навязала свою волю защитникам Валмиеры.
И Лурканио это знал.
— Предположим, я хочу услышать это от вас, — повторил он. — Во всех подробностях. Заходите, садитесь, устраивайтесь поудобнее. И закройте дверь.
Краста подчинилась. Она всегда замечала, когда ей приходилось подчиняться чужой воле, а не своему капризу. Повиновение давило ее, словно слишком тесные брюки. Пытаясь выкроить себе немного свободы, немного воли, она одарила Лурканио бесстыдной улыбкой.
— Твои люди подумают, что я не за этим пришла.
Один раз она от скуки отдалась полковнику прямо в кабинете, чем надолго отвлекла Лурканио от его бумаг.
Сегодня отвлечь альгарвейца не удалось.
— Пусть думают что хотят. — Он махнул рукой. — Вы пришли рассказать мне, что наслышаны… о некоторых событиях. А теперь не желаете поведать, каких именно. Я должен знать.
Он выжидающе уставился на нее.
И снова Краста обнаружила, что подчиняется его воле. И оттого, что она исполняет приказ, а не следует собственным желаниям, как в отсутствие полковника Лурканио, маркиза позволила себе бросить ему в лицо:
— Это правда, что Альгарве вывозит кауниан из Валмиеры, или из Елгавы, или… откуда-то еще, — с географией, как и со многими другими предметами, у нее неизменно возникали проблемы во всех академиях, которые маркиза успела почтить своим недолгим присутствием, — и творят с ними всякие ужасы в варварском Ункерланте?
— А, это… — Лурканио снова махнул рукой. — Я думал, что вы заговорите о чем-то более серьезном, дорогая моя. Нет, мы не вывозим жителей из Валмиеры или Елгавы и не творим с ними никаких ужасов. Точка. Я вполне ясно выразился?
Краста не заметила, что полковник ответил не на все ее вопросы; если бы в академиях или женской гимназии (незаконченной) маркиза больше внимания уделяла занятиям, этот факт, возможно, не ускользнул бы от ее внимания. Но и страх, порожденный циркулирующими уже вторую неделю слухами, ушел не сразу.
— Тогда почему люди твердят об этом? — не унималась она.
— Почему? — Лурканио вздохнул. — Или вы не замечали сами, что большинство людей — простонародье в особенности — глупы и готовы повторять все, что слышали, точно ученые галки?
В общении с Крастой это был беспроигрышный ход.
— Разумеется! — воскликнула маркиза. — Все простолюдины если не глупцы, то просто негодяи! Простолюдины… просто.
Она рассмеялась. Остроты получались у нее разве что по нечаянности, да вдобавок Краста не всегда замечала, когда ей удавалось сказать нечто забавное, но уж если замечала, то была необыкновенно довольна собой.
Лурканио тоже рассмеялся — громче, чем того заслуживал бледный каламбур.
— Ну вот видите? Вы сами вынесли приговор лжецам. Разве пропал без вести кто-то из ваших знакомых? Или из ваших слуг? Или знакомых ваших слуг? Нет, разумеется. Как бы могли мы сохранить в секрете подобное? Это просто невозможно.
— Да, конечно, — признала Краста.
Если бы люди начали пропадать в Валмиере, слухи не были бы столь расплывчаты и бледны. Теперь, когда полковник указал на это, маркиза и сама удивилась своей доверчивости. Но все же…
— Тогда почему Куусамо объявило вам войну?
— Почему? — Лурканио сардонически приподнял бровь. — Я скажу вам, почему, дорогая моя: потому что семь князей ревнуют к нашим победам и ухватятся за любой повод, чтобы втоптать нас в грязь.
— А-а…
Такой довод Краста тоже могла понять: сама она подобным же образом обходилась со светскими соперницами и становилась жертвой сходного обхождения. Маркиза кивнула.
Улыбке Луркано вернулось прежнее обаяние. Полковник отодвинулся от стола вместе с креслом. Кресло было альгарвейское, штабного образца. Латунные колесики заскрипели.
— Раз уж вы все равно здесь, дорогая моя, не стоит ли нам предоставить моим подчиненным повод для сплетен?
Сейчас в его голосе не слышалось приказных ноток. В делах постельных он никогда не пытался распоряжаться Крастой — во всяком случае, впрямую. Если бы маркиза решила выйти из кабинета, Лурканио не упрекнул бы ее ни словом. И Краста подчинилась — во многом потому, что могла отказаться. Тем более что остальные альгарвейские офицеры начнут ревновать Лурканио, а это было маркизе приятно. Она опустилась перед полковником на колени и задрала его юбку.
Испытывая душевное (и телесное — Лурканио был весьма щепетилен в вопросах любовных игр) облегчение, маркиза вернулась в свои покои, чтобы выбрать плащ для поездки по магазинам Приекуле. От Бауски не было никакого проку. То, что называлось «утренней болезнью», у нее затягивалось на весь день, так что в любой момент горничная могла, тяжело сглотнув, умчаться в направлении уборной. Если вынашивание детей всегда связано было с подобными трудностями, Краста решительно не желала принимать участие в процессе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98