— Пошли!
У Конберги было двое братьев, но даже к старшему, Леофсигу, она относилась совершенно по-матерински. Когда юноша проскользнул мимо нее, направляясь на кухню, она прошептала:
— От него весточка.
Леофсиг замер.
— Да? — шепнул он так же тихонько. — Где он? Как он?
Сестра кивнула:
— С ним все хорошо. Он в Эофорвике.
— Не в Ойнгестуне? — спросил Леофсиг. Конберга покачала головой. — А девочка-каунианка с ним?
Сестра пожала плечами:
— Он не написал. Пишет, что счастлив, так что, наверное, они вместе. Пошли. Все уже слышали, как хлопнула дверь, и кто-нибудь точно спросит, чего ты в прихожей застрял.
Леофсиг ласково похлопал ее по плечу:
— Из тебя вышла бы бесподобная шпионка.
Конберга фыркнула и совершенно не по-матерински пихнула брата локтем под ребра, да так больно, что Озлак позавидовал бы. Юноша влетел на кухню. Мать помешивала какое-то варево в котелке над огнем. Судя по тому, как кивнула сыну Эльфрида, как блеснули потаенной радостью ее глаза, она тоже слышала новость, но вслух промолвила только:
— Помойся вначале, сынок. Ужин скоро будет готов.
— Я плесну кипяточку, — промолвила Конберга, орудуя ковшиком. И, глядя, как Леофсиг, нагнувшись над тазом, смывает с себя грязь и пот, добавила: — По-моему, перед тем как сесть за стол, тебе надо бы переодеться.
Это у нее тоже вышло по-матерински: она полагала, что без подсказки у брата не хватит соображения сменить одежду.
— Налей-ка мне вина вначале, — попросил Леофсиг.
Конберга налила немного вина. Юноша поднял стакан, словно собирался произнести тост, но ничего не сказал и молча выпил. Сестра и мать улыбнулись; они поняли, за что он выпил.
Натянув чистый суконный кафтан и панталоны, он перебежал через внутренний дворник в столовую — та располагалась по правую руку от прихожей, напротив кухни. Как и следовало ожидать, отец и дядя уже сидели за столом. Дядя Хенгист читал газету вслух:
— «Ни на одном из фронтов ункерлантские войска не достигли значительных успехов»… Ну и что ты на это скажешь, Хестан?
Отец Леофсига пожал плечами.
— Ункерлантцы уже отбили немалую часть захваченных земель, — промолвил он спокойно; звуки собственного голоса не завораживали его, как это случалось с Хенгистом.
— Но и альгарвейцы не ударились в бегство, как ты предсказывал пару недель тому назад, — возразил Хенгист.
— Я не предсказывал. Я надеялся, — ответил Хестан с педантизмом опытного счетовода. — Но надежды мои не оправдались. Ты прав. — Он кивнул сыну: — Здравствуй, сынок. Как работалось?
— Устал, — коротко отозвался Леофсиг. Это был ответ неизменный и всегда правдивый. Юноша чуть заметно поднял бровь, глядя на отца. Хестан так же незаметно кивнул. Значит, и он знает про Эалстана. Но в присутствии дяди Хенгиста вести об этом речь было небезопасно. После того, что случилось с Сидроком, тот мог бы выдать Эалстана альгарвейцам. А мог и не выдать, но проверять это никто не собирался.
— Если хочешь, поработай лучше на меня, — предложил Хестан. — Числа неподатливы, как булыжники, но укладывать их ровненько не так утомительно.
— И больше заработаешь, — добавил дядя Хенгист: у него все сводилось к деньгам.
— Мне кажется, это небезопасно, — ответил Леофсиг. — На дорожников в бригаде никто не обращает внимания. А вот парня, который ведет твои счета, приметят обязательно — присмотрятся хотя бы ради того, чтобы выяснить, знает ли он свое дело. А если знает, так еще и соседям похвастаются. И очень скоро слух дойдет, куда не следовало бы.
— Пожалуй, это мудрое решение, — отозвался отец. — Но когда я вижу, в каком состоянии ты по вечерам приходишь домой, мне хочется всю эту мудрость в окошко вышвырнуть.
— Справляюсь, — коротко отозвался Леофсиг.
Хестан поморщился, но кивнул.
Вошла Конберга, расставила глиняные миски и резные костяные ложки.
— Ужин сейчас будет, — объявила она.
— Пахнет вкусно, — заметил Леофсиг, и в желудке у него заурчало.
Съеденный за обедом в полдень ломоть хлеба с оливковым маслом отошел в область преданий. Сейчас юноше показались бы вкусными даже объедки.
— Все как обычно: овсянка, чечевица, репа, капуста, — ответила Конберга. — Мама покрошила в похлебку немного копченой колбасы, но совсем чуть-чуть: больше для запаха, чем для вкуса. Вот она и пахнет.
Эльфрида притащила котелок и разлила похлебку по мискам.
— А где Сидрок? — спросила она, усаживаясь.
Дядя Хенгист громко позвал сына. Но прошло несколько минут, прежде чем Сидрок спустился из своей комнаты. Он молча вошел, молча сел за стол и так же молча принялся уписывать похлебку.
Шириной плеч он не уступал двоюродному брату, хотя и не трудился на дорожных работах. И лицом они были похожи, только нос у Леофсига был острый, крючком, а у Сидрока — бульбой, как у матери, которая погибла, когда альгарвейское ядро разорвалось у них на крыше. С тех пор он и его отец жили с семьей Леофсига — не сказать, чтобы всегда мирно.
Прикончив первую миску, Сидрок столь же торопливо разделался с добавкой и только тогда открыл рот:
— Не… неплохо. — Он потер виски. — Башка болит…
Головными болями он страдал с тех пор, как ударился затылком во время драки с Эалстаном. Из-за чего они повздорили тогда, он так и не вспомнил, за что Леофсиг и все его семейство неустанно благодарили силы горние. Но исчезновение Эалстана наводило и Сидрока, и дядю Хенгиста на подозрения — самые мрачные подозрения. Леофсиг жалел, что брату пришлось бежать из дому, но кто мог знать, что очнувшийся Сидрок потеряет всякую память о случившемся? Кто мог знать, что Сидрок вообще очнется?
— Домашнее задание сделал? — поинтересовался Хенгист.
— Ага… сколько смог, — пробормотал Сидрок. Учился он посредственно с малых лет, и удар по голове не прибавил ему успехов. Он отхлебнул вина. — Может, я все-таки запишусь в бригаду Плегмунда. Там мне не придется маяться с неправильными глаголами и дурацкими стишками.
Все разом поморщились — даже дядя Хенгист. Альгарвейцы набирали фортвежцев в бригаду Плегмунда, чтобы отправить на ункерлантский фронт. Леофсиг воевал против альгарвейцев, но скорей спрыгнул бы с замковой башни, чем стал бы сражаться за них. Но Сидрок заводил речь о вступлении в бригаду и до того, как подрался с Эалстаном. «Может, ему надо еще разок по башке приложить? — подумал Леофсиг. — Покрепче».
Глава 15

Официально Хадджадж находился далеко на севере, в Бише. При необходимости любое число свидетелей могло клятвенно поручиться, что министр иностранных дел Зувейзы, как ему полагалось, занят работой в царском дворце. Но Хадджаджу очень не хотелось бы, чтобы хоть один из них дал подобную клятву. Это значило бы, что секретность нарушена и альгарвейцы что-то подозревают. Лучше, если никто не узнает, что министр приезжал в пограничный Джурдхан.
Хадджадж шел по главной улице никому неведомого городишки: одинокий чернокожий старик в соломенной шляпе и сандалиях среди множества чернокожих мужчин, женщин, детей, одетых — точней, раздетых — на тот же манер.
Нагота имела свои преимущества. Сняв браслеты ручные и ножные, цепочки и кольца, которым увешивался обычно, Хадджадж превращался в простого обывателя. Достичь того же эффекта с помощью невзрачного платья было бы сложнее. Когда министр вошел на главный — он же единственный — караван-сарай Джурдхана, никто даже не обернулся. Чего Хадджаджу и было надо.
Он поднялся по лестнице (караван-сарай был одним из немногих строений в городе, способных похвастаться вторым этажом) и прошел по коридору, чтобы свернуть в один из номеров. Там, как доложили ему, ждал человек, с которым министр собирался встретиться тайно. Хадджадж постучал — раз, два раза и еще раз. Миг спустя лязгнул засов, и дверь отворилась.
На пороге стоял невысокий, плечистый, смуглый — но вовсе не до черноты — мужчина в белом бумазейном камзоле.
— Силы горние! — воскликнул он по-альгарвейски, окинув министра взглядом. — Тощий ты старый ублюдок!
— Премного благодарю за комплимент, господин Ансовальд, — отозвался Хадджадж на том же языке. — Рад видеть вас снова, ваше превосходительство.
Необходимость обращаться к бывшему — и, возможно, будущему — послу Ункерланта в Зувейзе на языке его врагов тешила его чувство иронии, и без того чувствительное. Однако альгарвейский был единственным общим наречием для двоих дипломатов: сам Хадджадж владел ункерлантским скверно, а его коллега ни слова не знал по-зувейзински.
Если Ансовальд и обратил внимание на эту насмешку судьбы, то виду не подал.
— Ну, входите, — бросил он, отступая в сторону. — Если желаете натянуть на свой обугленный костяк что-нибудь, вам приготовили камзол.
Такова была обычная практика в среде зувейзинских дипломатов. Хадджадж давно примирился с тем, что ему приходится облачаться в долгополый кафтан при встрече с послами Ункерланта и Фортвега, в рубашку и килт — рядом с посланцами альгарвейских держав, в штаны и блузу — общаясь с каунианами, и во что-нибудь — когда ему доводилось иметь дело с послами Куусамо и Дьёндьёша, где манера одеваться не носила политического характера. Примирился, но не полюбил.
— Нет, благодарю, — ответил он, покачав головой. — Это неофициальная встреча, так что я могу быть одет как мне угодно. Или раздет.
Он подумывал о том, чтобы явиться на встречу хотя бы в рубашке, подумывал — и отказался от этой идеи. Никто не привлек бы столько косых взглядов, как одетый зувейзин на улицах Джурдхана, — ну разве что голый ункерлантец посреди Котбуса. Кроме того, министр надеялся, что его нагота смутит Ансовальда.
Если его надежды и оправдались, ункерлантский дипломат никак этого не показал.
— Тогда заходите, — бросил он, — говорю вам. Я бы предпочел видеть на вашем месте женщину, да помоложе, но вряд ли царь Шазли со мной согласится.
— Прямо сказать — нет.
Хадджадж шагнул через порог. Ансовальд захлопнул дверь за его спиной и задвинул засов. Со стороны дипломата из любой иной страны его слова показались бы чудовищно грубыми, но для ункерлантца и это было неслыханным достижением: Хадджадж не мог припомнить, чтобы того прежде хоть в малой степени интересовало мнение царя Шазли.
Комната была обставлена на зувейзинский манер: на полу лежал ковер, а вокруг валялись большие и маленькие подушки, из которых каждый гость складывал себе сиденье по своему вкусу. Именно этим, не теряя времени, Хадджадж и занялся. Ансовальд неуклюже последовал его примеру. Вина, чаю и печенья, как сделал бы любой зувейзин, он гостю не предложил, а — вновь на ункерлантский лад — сразу перешел к делу.
— В один день мы о мире не договоримся.
— Я и не ожидал этого, — ответил Хадджадж.
— И проклятые альгарвейцы по вашему слову не разойдутся по домам, — пророкотал Ансовальд. — Да, вы с рыжиками в одной постели спите, но я-то знаю, кто из вас хвост, а кто — собака.
Хадджадж понял, что имелось в виду, хотя метафора получилась разнородная.
— Если бы Ункерлант не подверг насилию нашу державу, мы бы, полагаю, оставались нейтральны и сейчас, вместо того чтобы вступить в союз с королем Мезенцио.
— Да-да, — ухмыльнулся Ансовальд. — Шутки шутим? Затеяли бы ногами пинать упавших, как это у вас в обычае.
Зерно правды в его словах было, и не одно. Но между правдой и дипломатичностью имелась определенная разница — порою весьма значительная.
— Полагаете, что лишний враг пошел на пользу вашей державе? — полюбопытствовал Хадджадж.
— Назовите цену. — О да, Ансовальд был ункерлантцем до мозга костей: ни тонкости, ни изящества, ни стиля. Общество маркиза Балястро, альгарвейского посла в Бише, Хадджаджу казалось значительно более приятным.
С другой стороны, культурные, утонченные альгарвейцы первыми начали резать кауниан ради сомнительного преимущества в бою. Судя по всем донесениям, конунг Свеммель последовал их примеру, не моргнув глазом… но альгарвейцы оказались первыми. Забыть о этом Хадджадж не мог, как ни пытался.
— Ваше превосходительство, Ункерлант вступил в войну с Зувейзою, поскольку условия Блуденцкого договора перестали устраивать вашего монарха, — заметил он.
— Блуденцкий договор подписывал Киот-предатель, — рыкнул Ансовальд.
Это была чистая правда: как и Фортвег, Зувейза воспользовалась царившей в Ункерланте к исходу Шестилетней войны смутой, чтобы добиться независимости.
— Но конунг Свеммель придерживался его условий в последующие годы, что принесло ему неплохие результаты, — промолвил Хадджадж. — А когда он решил нарушить договор и вторгся в нашу страну, результаты оказались не блестящими. Разве не эффективней было бы следовать путем, уже доказавшим свою действенность?.
Свеммель, а за ним и его подданные бесконечно твердили об эффективности, но разговоры давались им легче действий.
Мясистая физиономия Ансовальда была словно создана для мрачных гримас. Именно такую посол и скорчил.
— Теперь вы, ворюги чернозадые, отхватили даже больше земли, чем отписано вам по Блуденцкому договору, и прекрасно это знаете!
Хадджадж шумно выдохнул.
— Да, и случилось это оттого, что вы, бледнолицые воры, захватили себе слишком много от того, что честно отдали по договору. Вернитесь к довоенной границе, подпишите гарантии нерушимости этой границы, и я, возможно, уговорю царя Шазли удовольствоваться этим.
С тех пор, как боевые чары начали поддерживать массовыми жертвоприношениями, министр иностранных дел Зувейзы искал способа отвертеться от мировой войны. Нынешняя попытка казалась ему многообещающей, учитывая, что о встрече запросил Ункерлант.
Но Ансовальд перечеркнул его надежды, заявив высокомерно:
— Конунг Свеммель готов вернуться к тем границам, что выторговали вы у него в Котбусе, но ни на шаг дальше.
— Я согласился на эти границы лишь оттого, что Ункерлант вторгся в наши пределы, — возмущенно воскликнул Хадджадж, — в то время, как моя держава выступала против него в одиночестве. Сейчас обстоятельства изменились, и конунгу Свеммелю лучше бы признать это.
— Он и признает, — ответил Ансовальд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98