Они уходили еще до рассвета и возвращались в монастырь поздно ночью, усталые, обозленные, пахнущие потом и кровью. Гвоздь, не обязываемый своей клятвой к подобным подвигам, предпочитал оставаться в стенах обители — как по большому счету и вся их разношерстная компания. Однако у каждого имелась своя причина сидеть взаперти. Графиньке нездоровилось, видимо, у нее как раз настали дни обычного женского недуга, что выражалось в повышенной раздражительности и замкнутости. Урну с прахом покойного батюшки она передала на попечение монахам (вместе с довольно внушительной суммой) — и теперь могла полностью посвятить себя хандре и недомоганию.Впрочем, не она одна. Господина Туллэка изрядно потрепали ночные приключения в Клыке, и сперва он вообще слег, мучимый жаром, но через денек немного отошел (в том числе — благодаря присутствию у постели Матиль), начал выходить, прогуливаться по коридору и по двору, в конце концов задружился с Гриххом и пропустил с ним по кружечке пивка, беседуя «за жизнь». О том, чтобы наведаться в Клык и встретиться с таинственным Смутным, врачеватель не забыл, но не был пока что готов к еще одной прогулке в городок.Гвоздь слонялся по гостинице вялым привидением, неохотно ругался с Талиссой (щипки не прекратились, о нет!) и подолгу рассказывал веселые истории Матиль. Конопатая с памятного, «навозного», утра далеко от Гвоздя не отходила и вела себя смирнее, чем обычно. По словам Айю-Шуна, девочка не помнила, что с нею произошло после того, как ее «потеряли» Рыжий и врачеватель. Первым же делом Гвоздь поговорил с Матиль и попросил прощения, ведь именно из-за него она попала в этакую передрягу, но конопатая лишь шмыгнула носом м заявила, мол, простит, но с одним условием: если он никогда больше!..Гвоздь пообещал, что никогда, и был искренен.Из дальнейших расспросов он выяснил, что малышка действительно помнит только то, что он оставил ее со святыми отцами, а потом как Айю-Шун подобрал ее на одной из улиц (где она стояла столбом и совершенно не понимала, почему там очутилась). Гвоздь тоже не очень-то понимал; в том числе и — что в Клыке делал Айю-Шун! (Само собой, тайнангинец никаких объяснений на сей счет не давал и не собирался…)Единственным назверобожным оказался Дальмин, который отпросился у графиньки и уходил в Храм, однако ненадолго, и возвращался то к обеду, то к ужину, но никогда не задерживался допоздна. Молодые же спутники Флорины, навязанные ей Дровосеком-старшим, целыми днями упражнялись в фехтовании возле конюшни, потешая зевак и дико раздражая как конюхов, так и монахов.Вечером второго дня Гвоздь, как обычно, сидел в зале на первом этаже. Здесь столовались или же собирались для бесед (непременно благочестивых и неспешных!) паломники, способные оплатить пропитание. Здесь же устроились в уголке и они с Матиль. Гвоздь рассказывал ей о своих странствиях; бывало, подходили и другие любопытные, кто-то в конце концов встревал, тоже рассказывал какую-нибудь байку… так и коротали время.Сегодня же, едва они с Матиль обуютились на прежнем месте, Гвоздь углядел графиньку: та, видимо, перехворала и теперь спускалась в зал, впервые за всё это время. Раньше-то Айю-Шун ей даже харчи в комнатку носил, а нынче, гляди-ка, снизошла, сиятельная!Да не она одна — оба юных мечемашца, вдоволь поупражнявшись во владении клинками, переоделись и тоже поспешали отдохнуть, так сказать, среди народа. Вон Эндуан даже лютню прихватил (и где только раздобыл? — в монастыре-то!). Молодые люди явно не пылали желанием присоединиться к Матиль и Гвоздю, а вот графинька… ну, пылать, может, и не пылала, однако ж направлялась именно сюда.— О, тетя Флорина!— Ага, и дядя Эндуан с дядей Шкиратлем, — мрачно добавил Гвоздь. — Присаживайтесь, господа, составьте компанию.Дровосек-младший метнул еще один упреждающий взгляд в сторону чернявой, но та невозмутимо поблагодарила жонглера за приглашение и устроилась на соседней лавке. Эндуану ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Шкиратль тоже присел, но на краешек стола; кажется, происходящее изрядно забавляло его.— Как ваше настроение, графиня? — вежливо осведомился Гвоздь. — Надеюсь, оно не столь хмурое, как небо за этим окном?..— Благодарю, господин Кайнор. Сегодня у меня с настроением всё в порядке. И, полагаю, оно станет еще лучше, поскольку Эндуан где-то отыскал лютню и обещал нам сегодня что-нибудь сыграть.— Здорово! — искренне восхитилась Матиль.Гвоздь едва не расхохотался. Похоже, перед ними разыгрывалось второе действие драмы, первую часть которой он имел сомнительное удовольствие наблюдать в замке К'Рапаса. А вот юному Дровосеку было не до смеха: вряд ли во время обещаний «сыграть» он рассчитывал не то что на Гвоздя с Матиль — даже на Шкиратля.— Кхм-кхм… не уверен, что смогу превзойти в этом истинного мастера… — Эндуан кисло улыбнулся Гвоздю. — К тому же, я теперь это вижу, лютня-то ни к зандробу не годится, она расстроена.«Ну, не так, как ты, приятель!» — Кайнор уже собирался избавить беднягу от мучений и напроситься что-нибудь спеть, но его опередил Кукушонок.— Давай-ка я попробую. — Он изъял инструмент из рук слегка обалдевшего приемного братца. — Разумеется, я тоже не собираюсь мериться силами с мастером, однако…— Смелее, — подбодрила графинька, тоже изрядно удивленная. — Это даже интересно.Шкиратль перебрал струны и немного подтянул колки, после чего одарил всех ироничной усмешкой:— Песня старая, так что парочка слов мне самому непонятна, но, в общем, по-моему, о смысле можно догадаться.Он наиграл не слишком замысловатую мелодию и запел: — Простите мне, сударыня, мотив печальный.Простите, что опять в груди стучалочуть громче сердце, и рука дрожалана том платке, что вы у глаз держали.Простите мне мою тоску, мое «Прощайте».Простите бледность острых скул и счастье,которым был когда-то пьян в ночи я.Задуйте, милая моя, лучину! Кукушонок пел негромко, с легким акцентом, впрочем, почти незаметным. И не сказать, чтоб голосом был одарен, а что-то в пении его пробирало до самой печенки. Гвоздь, конечно, прослезиться не прослезился, но кое-кто из дам-с вон уже и за платком руку тянет… — Простите льдистый блеск клинка и ревность.О! император всех лекарств — не время!Ах, королева ядов всех — разлука!..Простите мне мой неуспех быть лучшим. Люди в зале притихли и, стараясь не шуметь, подходили поближе — послушать. В коридоре кто-то шуганул двух спорщиков, давно о чем-то препиравшихся. — Простите, что в небытие не канул.Разжалованный кондотьер оскалом судьбы,кинжалом в спину ваш покой похититв последний раз. Покорность — тоже хитрость.Простите: струны рву опять не в лад я.Но время течь заставить вспять — не властен.И лишь, как эхо, отзвучит слов шорох.…На пальцах ваших от лучин — ожоги!.. Не выдержав необходимой паузы (сразу видно — не артист!), Шкиратль последний раз прошелся по струнам и вернул инструмент Эндуану.— Хорошая песня, — похвалил Гвоздь. — Хотя и впрямь не совсем понятная.— Откуда ты ее слышал?— Да, — поддержал графиньку Эндуан, — откуда?— А ты разве не помнишь? Это случилось за несколько дней до того, как твоего отца сделали маркизом. Мне тогда… лет двенадцать было или даже меньше… гость в замок приехал, обычный на первый взгляд человек, ничем не примечательный. То ли из небогатых знатных, то ли вообще… Они с твоим батюшкой оказались давними знакомцами, но гостил он недолго, день или два. И в первый же вечер спел эту песню… да и не только эту, но мне почему-то запомнилась именно она. Странно: слышал я ее давно и всего один раз, а вот до сих пор… Аккорды, правда, уже сам подобрал, лет через пять или шесть.— А тот человек? — почему-то вдруг спросил Гвоздь.— Больше я его ни разу не видел. Даже имени не помню.— Жаль — хороший поэт, думаю, нам было бы о чем поговорить.— Ну, — сказала графинька, — вы-то, как мы знаем, не худший. Сыграйте нам что-нибудь.Чуть дольше, чем следовало, он смотрел на нее и медлил с ответом. «Я — не прелесть!..» — Пожалуйста, — попросила чернявая.— О чем бы вы хотели услышать?— Про сраженья! — мявкнула Матиль.— Да всё равно, — бормотнул Эндуан.— Про любовь, — с иронической усмешкой произнес Шкиратль. — Песня о сражениях, полагаю, вряд ли порадует хозяев обители.— Разумно, — согласился Гвоздь. — Ну, тогда вот… из последних…Музыку к этой балладе он еще как следует не подобрал, поэтому играл, немного изменив, мотив одной из своих старых песен; впрочем, вряд ли они ее слышали. — Помолись за меня, повинись за меня —я и в Храм-то войти не смогу: не пропустят!Как оса в паутине, увяз я в тех днях,где твой смех — сладким ядом, желанною грустью. На дорогах лесных и в трактирах чумныхмы рассылали зерна грядущих сказаний.Ты сказала, что веришь в нелепые сны,но что снилось тебе в эту ночь, — не сказала. Как ни странно, песня пользовалась меньшим успехом, чем исполненная Шкиратлем. Или просто люди заскучали? — так или иначе, кое-кто в задних рядах, зевнув, уже подался к выходу. Но сидевшие рядом слушали тихо и внимательно. — Барды всё переврут, годы всё перетрут —в жерновах их мы станем мукою и хлебом.Пропоют, мол, шепнула «люблю» поутру,и никто не узнает, как были мы слепы! Позавидуй, смеясь, нам-из-песен, что в вязьгромких слов навсегда угодят и застынут.Мы ж уйдем восвояси и та восвоясьнас развеет по вечности эхом и дымом. Эндуан с каждой строчкой всё обильнее заливался багрянцем. Кажется, Дровосек-младший сообразил, что после двух таких песен ему-то успех точно не светит. На что, похоже, и рассчитывал Шкиратль, когда затеял это представление.«А у Кукушонка какой здесь интерес?» Позабудь про меня, не пытайся понять,отчего сказка вдруг пробивается былью,отчего эти дни, словно струны звенят,нам швыряя в лицо: «Но ведь было!.. ведь было!..» — Браво! — тихо сказала графинька. — А вот мне всегда было интересно: правда, что когда поэт пишет песню, он вдохновляется самой жизнью, тем, что с ним происходит? И такие вот обращения к возлюбленным — их пишут, подразумевая ту или иную реальную особу?— Не знаю, как у поэтов заведено, а у жонглеров по-разному.— А эта песня, например?— Эту, графиня, я посвящаю вам, — поклонился Гвоздь. Воцарилась длинная напряженная пауза, в течение которой чернявая, должно быть, лихорадочно соображала, что ей ответить.— В конце концов, так ведь и положено поступать наемным шутам, — улыбнулся Рыжий. — Разве нет?Неловкое молчание нарушил Шкиратль.— Вспомнил, — сказал он, спрыгивая со стола. — Имени у того человека, кажется, вообще не было — я, во всяком случае, его не слышал. А прозвище было. Господин К'Рапас, когда обращался к гостю, звал его Смутным. Именно так: просто «Смутный». Забавно, да?— Забавно, — тихо произнес Гвоздь.Он, надеявшийся в глубине души, что угроза для него и Матиль исчезла, понял вдруг: нет, неправда; ничего еще не кончилось, ничего…Всё только вот-вот начнется.
Послушать поющих собрались многие — и человек, пристроившийся в дальнем, темном углу зала, ничем среди прочих не выделялся. Разве что очень уж радостно он улыбался: так, словно рассчитывает вот-вот сказочно, безумно разбогатеть.Да еще, приглядись кто к нему, наверняка обратил бы внимание, что человек этот родом из Трюньила.Не дожидаясь, пока закончится импровизированное представление, Ясскен поднялся и, никем не замеченный, проскользнул в коридор, чтобы вернуться в конюшню, где его дожидался К'Дунель.«Чудесный выдался вечер! А завтрашний день, Немигающая — свидетель, будет еще удачнее!..»
Когда расходились, в коридоре Шкиратль непринужденно наступил жонглеру на пятку, извинился и, ловким движением оттерев его в какой-то темный закуток, толкнул к стенке.— Продолжаете репетировать свой фарс? — прошептал, глядя куда-то в сторону и чеканя каждое слово то ли с брезгливостью, то ли с едва сдерживаемой ненавистью. — Должен вам сказать, господин шут, что он становится всё неудачнее.— Вы передумали нанимать меня для маркиза?— Боюсь, если вы будете продолжать в том же духе, я действительно передумаю. Маркизу К'Рапасу вряд ли понадобится мертвый шут. Поразмыслите над этим в следующий раз, когда решите, как и о чём говорить с госпожой Н'Адер. От всей души рекомендую.Он ушел быстрее, чем Гвоздь сообразил, как ответить. Признаться, последние слова Кукушонка смутили его больше всего.«Если… Тогда при чем здесь упоминание о Смутном? Случайность?Не-ет, не верю я в такие случайности!»Знал бы Гвоздь, что ожидает его завтра, — не зарекался бы. Но он еще не знал. * * * Как обычно и бывает, что бы ты ни запланировал, а жизнь палку-другую в колеса непременно вставит. При возвращении Фриния в Сна-Тонр таким коленцем судьбы оказалась прихоть новоиспеченного графа Вольных Земель. Сиятельному вдруг срочно захотелось переговорить с контрабандистом, поставлявшим ему оружие. А дабы ничто не задержало дорогого гостя по дороге к сиятельному правителю, ему, гостю, был выделен соответствующий эскорт. И — не разлучать же упомянутого контрабандиста с его верными помощниками и соратниками!Значит, поехали всей компанией.— Объясни ты им, что я всего лишь ступениат, который возвращается в Сна-Тонр, а отнюдь не твоя правая и незаменимая рука! — раздраженно проворчал Фриний, когда караван, сопровождаемый людьми графа, покинул место стоянки и двинулся на северо-запад. — Проклятие, Купчина, я и так потерял здесь уйму времени! Последнее, чего я сейчас хочу, — попасть в гости к местному графу-на-день.— Уймись! — неожиданно свирепо потребовал Кирхатт. — Иначе потеряешь еще и голову. И про графа-на-день вообще помалкивай, понял? Уже за одно это… А если они узнают, что ты — ступениат…— Но ты же тоже вроде бы не доблестный рыцарь, а?— Я — контрабандист! — отрезал Кирхатт. — Контрабандистам лишних вопросов не задают, в нашей компании могут быть и чародеи, и запретники, и кто угодно. А вот если ты начнешь вопить, что просто поспешал мимо, дабы забрать в сна-тонрской эрхастрии свой разлюбимый посох, быстро пойдешь в расход. Поверь, я знаю, о чем говорю.— Может, ты также знаешь, на кой ляд мы понадобились графу Неарелмскому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82