С трудом раздвинув внешние, зарешеченные, створки, Кайнор перебрался на стену. Он отошел подальше от Ветреницы и оглянулся: она нависала балконом-грудью над стеной, сильно выдаваясь наружу. Три других башни были примерно такой же конструкции, и отсюда Гвоздь смог разглядеть огоньки в караульных помещениях на их верхушках, рядом с храмовенками, где каждый желающий в любой момент мог вознести молитву к Сатьякалу. Еще одна храмовня горбила двускатную крышу во внутреннем дворе возле небольшого священного зверинца.Здесь, на стене, вой и стоны Ветреницы были не слышны, зато сверху, с одного из небольших балконов, до Гвоздя вдруг долетело бренчание гитары. Кто-то, не видный Кайнору из-за высокого балконного ограждения, пел, подыгрывая себе, впрочем, довольно сносно. — Отсмеялись, отлюбили, отпылали.Пепел по ветру — как тень чужого мира,будто слезы тех, кто разучился плакать, —семенами выплаченной виры. Внезапно Гвоздь узнал этот голос — и подивился: вот уж от кого не ожидал, так от Дровосека-младшего! — Ветер в спину подгоняет, утешает.Не задержимся, шагнем в полет, отчалим.И не поцелуй — рукопожатье на прощанье —гербовой печатью. Мы здесь были. Но уже закрыты ставни.Отсмеялись.Отлюбили.Отпылали.Ты прошепчешь: «Может быть… любовь осталась?»Я лишь промолчу в ответ: «Была ли?..» Песня давно закончилась, а Эндуан всё еще перебирал струны, как будто не знал, что дальше.— Ты хорошо поешь.Ну конечно, Кайнор мог и раньше догадаться! Вряд ли бы юнец терзал гитару просто так, для самого себя. Есть, есть у него благодарные слушательницы!..Что — тебе, чернявая, тоже не спится? И не поленилась же по лесенке взойти на такую-то верхотуру!..— Спасибо.— А раньше — помнишь? — в детстве ты всегда страшно гнусавил. И голос у тебя был тоненький, вроде бы жалостливый. когда ты пел, выходило смешно.— Помню, еще бы! Ты всегда смеялась, а я воображал, что это ты смехом смущение пытаешься скрыть. Очень, представь, воодушевлялся от таких мыслей. Потом как-то мне Шкиратль сказал: ты, говорит, зачем себя дураком выставляешь? Это было в тот последний раз, когда вы с отцом приезжали.— Да, ты тогда ходил надутый, как сыч, — и глазищами сверкал, сверкал! Я, когда уезжала, очень рассердилась.— И не жалела, что больше не виделась со мной?— Потом жалела. Папа объяснил, конечно, про Шкиратля, что опекунство много значило для твоего отца, а непременным условием было отсутствие «посторонних».— О да, батюшка согласился бы на всё ради своего маркизства. Смерть мамы сделала его совсем невменяемым. А те, кто ставил ограничительные условия, тоже, как мне кажется, были немного безумны. Шкиратль у нас появился год спустя после моего рождения, лет девять мы жили вместе — и ничего, а потом вдруг эти господа из столицы решили, что нас нужно срочно запереть в четырех стенах и чтоб из замка ни ногой. Понаслали кучу шпионов, которые делали вид, будто они наши учителя. А батюшка только улыбался и раскланивался: добро пожаловать, гости дорогие! Надо было бы — спину свою подставил под их сапоги!— Перестань!— Перестать?! Ты не видела, что здесь творилось все эти годы! Привыкла, что господин Никкэльр — добрый, громкий, безобидный дядюшка? Добрый, как же! Если ему будет нужно, он повесит тебя на осине не раздумывая.— Зря ты так говоришь…— Может быть, зря. Но я говорю правду! Ты не жила с ним все эти годы. «Титул ради сына» — как же, ради кого же еще! Но милому господину Никкэльру наплевать и на меня, и на тебя, и на Нектарника! Я важен для него только потому, что меня можно упрекать и всё время напоминать мне, чего он лишился во имя моего блага. Нектарнику, господину Туллэку, батюшка рад, ибо есть перед кем покрасоваться, есть кому намекнуть: «Кем я был тогда и кем я стал теперь, а!» Ну а ты — отличный случай выказать великодушие, даже пособолезновать: «Ах, Грихор-Грихор!..»Пылкую речь Эндуана прервал хлесткий звук пощечины.«Недурно! — мысленно поаплодировал графиньке Гвоздь. — Но — напрасно».— Извини, — пробормотал Дровосек-младший. — Не стоило, конечно, вспоминать о твоем отце. Однако раз уж… Это правда, что он был запретником?— Кем?— Только не делай вид, будто не поняла, о чем я.— Он не был запретником. С чего ты взял?..— Батюшка рассказывал. Думаешь, они с твоим отцом были в приятельских отношениях… как там говорят? — «дружба до гроба», да? Так вот, батюшка не раз высмеивал графа, в том числе и его увлеченность тайными культами, как захребетными, так и местного разлива.— Ну и что?! — искренне возмутилась чернявая. — Разве обязательно при этом быть запретником? Да они как раз такими вещами интересуются постольку, поскольку на самом деле их волнует не суть, а форма.— Ты-то откуда об этом знаешь?— Что ж я, по-твоему, совсем пустоголовая?— Погоди, в той же столице полным-полно умных людей, но многие ли из них…— Ты всегда такой занудный или только по праздникам?— Значит, твой отец действительно интересовался всеми этими культами, так? И тебе кое-что рассказывал.— Интересовался и рассказывал. Дальше что? Побежишь звать местного эпимелита, чтобы определил меня в священные жертвы? Или пойдешь расскажешь своему отцу, а потом вместе с ним посмеешься над глупыми суеверными Н'Адерами?Пауза. Воздух аж звенит от тишины и того, что за нею кроется. Наконец:— А ты изменилась за эти годы, Флорина.— Не ожидал же ты, что я останусь десятилетней девчонкой!— Я о другом.— Понимаю. Но ты тоже, знаешь ли, стал другим.— Да, это правда. — Слышно было, как Эндуан переступил с ноги на ногу и смущенно («смущенно?!» — не поверил своим ушам Гвоздь) кашлянул. — Скажи, а что после паломничества? Вернешься к себе в замок или останешься в столице?— Еще не решила. Там видно будет.— Знаю, что это прозвучит… э-э-э… несколько странно и неожиданно, но что бы ты сказала, если бы я предложил тебе выйти за меня замуж?«Странно и неожиданно? — хмыкнул про себя Гвоздь. — Мальчик, да ты мастак преуменьшать!»— Но почему?!«А ты, чернявая, не понимаешь таких простых вещей! Если то, что он говорил, правда…»— Потому что я хочу сбежать из этого стойла! Пусть батюшка тешится своим титулом в одиночестве. Меня же тошнит от одной мысли об охоте, а здешние служанки уже открыто смеются мне в спину и пересказывают друг другу, насколько я был плох или хорош, когда тискал их… Мне опостылела жизнь в этих стенах и в этих землях, нужно что-то менять! Ну и потом, ты мне нравишься. Ты помнишь, как нам было хорошо вдвоем?— Эндуан… — Если графинька и была растеряна, то быстро взяла себя в руки: голос ее почти не дрожал.«Молодец, девчонка, умеет держать удар!»— Ты ведь понимаешь, с тех пор прошло одиннадцать лет, и мы уже не дети. Мы стали другими, мы… не те, что прежде. Ты мне тоже нравишься, ты хороший человек, но я пока не собираюсь выходить замуж. Прости.— Подумай, вместе мы…— Нет.— Ты не понимаешь, Флорина! Я не прошу тебя о том, чтобы ты спала со мной, с этим можно не торопиться, в конце концов…— В конце концов, в моем замке тоже найдутся служанки, да? Главное — ты хочешь сбежать от отца. Но я не собираюсь тебе помогать такой ценой.«Браво, девочка! Растешь».— Вот, значит, в чем дело? Тебе нужно то же, что и другим. И, как и другие, ты брезгуешь тем, кто замарался с девками из прислуги? Так зря, если только в этом загвоздка…— Загвоздка в другом. — Тон, которым это было сказано, не оставлял бедняге ни малейшей надежды. — И давай прекратим, чтобы не пришлось потом жалеть о неосторожных словах.— Как знать, кто из нас и о чем еще пожалеет, — пробормотал Дровосек-младший. — Ну что же, графиня, позвольте откланяться. Спокойной ночи и благих вам снов.Не давая ей возможности ответить, юнец ушел с балкона.Гвоздь тоже решил, что пора возвращаться к себе. Он никогда не совестился подслушивать чужие разговоры, если в том была необходимость, но этот, пожалуй, мог бы и пропустить. К тому же Кайнор изрядно замерз, вынужденный стоять без движения, чтобы не выдать себя, а на дворе-то как-никак месяц Акулы (как раз в полночь начался!) — осень. Хорошо хоть, обошлось без дождя…Но уйти он не успел. Графинька, верно, в смятении чувств, подошла к оградке балкона и охнула, увидев внизу своего наемного шута. Поскольку до этого она сидела с Эндуаном без света, то глаза ее, привыкшие к темноте, с легкостью различили на стене одинокий силуэт.Что оставалось? — только шаркнуть ножкой и согнуться в поклоне:— Сегодня волшебная ночь, не правда ли, госпожа Н'Адер?— Волшебная и тихая. Любое сказанное слово так отчетливо слышно, да? Вы давно здесь стоите?— Не очень. Вышел вот подышать перед сном свежим воздухом…— Вас задело то, что пришлось выступать перед господином К'Рапасом?«Сатьякал всемилостивый! Только что она имела душещипательную беседу с другом детства, а сейчас пытается пожалеть меня! Кто там из мудрых говорил, что лучшая защита — нападение?..»— В конце концов, я ведь наемник, мне полагается делать, что прикажут… в определенных рамках, разумеется.— Не нужно так. Я заплатила совсем за другое — и впредь, обещаю, вам не придется выполнять ничего, сверх оговоренного.— Знаете, из вас получится неважная графиня. Знатным дамам не следует заботиться о простонародье, тем более о шутах.— И следует принимать столь выгодные предложения руки и сердца? — Руку с сердцем предложит тебе — не спеши.С золотыми руками, но сердцем паршив, —может, будет в постели — великий искусник,но злодей-искуситель для бедной души. — Хотя, — добавил Кайнор, кашлянув, — поэзия поэзией, а жизнь жизнью. И фактор постели… хм… в общем, я бы не советовал им пренебрегать, госпожа.— Так вы считаете, я была не права, когда отказала ему? Да или нет?— Есть вещи, по поводу которых иметь собственное мнение шутам не пристало. Равно как и спрашивать о них у шутов.— Тем не менее, я спрашиваю.По голосу своей полуневидимой собеседницы Гвоздь понял, что лучше не гневить графиньку. А то еще запустит сверху чем-нибудь тяжелым в приступе девичьего гнева — вдруг попадет?Словом, ответил без ершистости… почти:— Я не знаю, госпожа. Мне сын господина маркиза не нравится, но я — это я, а вы — это вы. Скажу только, что десять лет — большой срок, люди сильно меняются за такое время. И хотя при встрече они могут показаться друг другу знакомыми и родными (старые воспоминания, сантименты, прочая лабуда понимаете, о чем я?), потом, рано или поздно, правда всплывает. У людей незнатных с этим попроще: мы хоть иногда, да сходимся по любви. По другим причинам тоже, конечно, — добавил он, вспомнив кое о чем. — Но редко в расчет идут такие понятия, как передача титула или интересы фамилии. Хотя бывает всякое, да… — запутавшись, Гвоздь умолк.Но, кажется, графиня уже не слушала его.— Мне жаль их. Они поубивают друг друга. Эндуан… я же вижу, он вот-вот сорвется. Попытается вывезти господина Никкэльра в лес…— Простите?— Да, вы же не знаете здешних обычаев. В этих краях, если хотят избавиться от неугодного человека, приглашают его на охоту. Охотятся тут часто, ничего подозрительного в таком приглашении вроде и нет. А потом подстраивают что-нибудь, чтобы выглядело, как несчастный случай. Это и называется «вывезти в лес». Только у Эндуана не получится. Господин Никкэльр наверняка разгадает его хитрость. И вряд ли помилует.— Так кого же из них вам больше жалко?— Обоих. Я… знаете, я бы согласилась, если бы он ответил по-другому на мой вопрос. Просто в другом порядке.«Ну так благодари Сатьякал, девочка, что твой несостоявшийся супруг ответил как ответил».— Уверен, что вы еще повстречаете достойного человека, сударыня. А маркиз с сыном наверняка сами разберутся, без всяких жертв с вашей стороны.— Спасибо, господин Кайнор. И за ответ и за стихи. — Она вытянула руку ладонью кверху: — Кажется, дождь накрапывает.«Уже минут пять как. Наконец-то заметила!»— Да, вроде.— Так вы же там вымокнете весь! Что ж вы молчали?— Разве я молчал?— Ступайте к себе, немедленно! И не беспокойтесь, утром вам не придется выступать за завтраком.— Благодарю, госпожа.Ну вот, ушла. Странная девица — капризная, конечно, и вздорная, и в голове многовато «книжных идеек», но вообще — не такая уж безнадежная стерва.«Это они все поначалу не такие уж безнадежные. А только подставь шею — которая сверху усядется, а которая и клыками в горло вопьется. — Кайнор вспомнил про Лютен и покачал головой: — Видели мы этих белых цапель, досыта…»Но, по правде сказать, и он не лучше.И не умнее, если выстаивал тут на холоде и под моросящим дождичком, утешая графиньку, которая потащила его за собой через полстраны по прихоти покойного батюшки.«А ты ей — морали читай. Еще бы балладу спел, расклад как раз подходящий: дама на балконе, кавалер — под. …и комната, наверное, выстыла, пока ты здесь „воздухом свежим дышал“ и „под душем“ стоял заодно».Но нет, хвала Сатьякалу, огонь в камине не погас, хоть и теплится еле-еле… ну и зандроб с ним, с огнем! Клацая зубами и поминая «этих знатных сопливиц, язви их!», Гвоздь сдвинул зарешеченные створки и прикрыл ставни — и лишь тогда сообразил, что в комнате кое-что не так.Ну не складывал он женскую одежду на сундуке (откуда? зачем?!) — и когда пришел, ее там тоже не было!Постой-ка, а на кровати…На кровати кто-то тихонько посапывал.«Или я окном ошибся? Так тут других поблизости и нет».Он на цыпочках, чтобы не разбудить, подкрался к гостье. Та, видимо, что-то услышала, тихо вздохнула и открыла глаза.— Ну вы даете, господин Кайнор! Где ж вас демоны носят?— Лисса?! Что… что-то не спалось, вот я и…«Дурень старый! Чуть не спросил, что она здесь делает. Как будто неясно что!»Послав подальше расспросы и разъяснения, Гвоздь наклонился и поцеловал служанку в теплые, чуть припухшие со сна губы. Лисса охотно ответила, одновременно помогая ему освободиться от одежды.Прервавшись на мгновение, кокетливо улыбнулась:— Вижу, ты так и не нагулял себе сон.— Не нагулял, — покаялся Гвоздь. И с удовольствием, не торопясь, принялся подтверждать свое высказывание.То, что Талисса почему-то пахла грушами, лишь добавляло происходящему пикантности. * * * …воспоминание, которое таит в себе слишком многое. Он (Тойра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82