«А Тойра?»«А? То-ойра… Тойра, представь, завопил дурным голосом, — (Птич с явным удовольствием изобразил это), — и упал в обморок. На два месяца».«Врешь, — не удержался Найдёныш. — Таких длинных обмороков не бывает. А ел он как? А?»«Так я о чем! Не ел он, ему только жижицу какую-то монахи в рот вливали. А он всё кричал на непонятном языке. Думали даже, зандроб в него вселился, вызывали отца Луггуша, который большой знаток всякой нечисти, наизгонял их, говорят, и не сосчитать! Так он руками поводил-поводил над обморочным Тойрой, языком поцокал, свечами пообкуривал — ну и всяко-разно; а потом сказал, мол, нет в Тойре никаких зандробов. Короче, оставили его лежать на койке, прибирали за ним, жижицей кормили и думали, что скоро умрет. Вместо того чтоб прозвереть, прорастеньился бедняга. А он…» — Птич выдержал положенную паузу.«Ну!» — поторопил Найдёныш.«Тону! — охотно отозвался Птич. — Очнулся Тойра, вот чего. Через пару месяцев, ему как раз какой-то послушник чашку с жижицей приволок в рот вливать, а тот его за руку хвать! Послушник, между прочим, с тех пор заикается и иногда во сне прудит под себя. — Он перехватил сердитый взгляд Найдёныша и поднял руки. — Спокойно, спокойно. Про Тойру. Он, когда очнулся, сперва был слабый и мало что помнил. То на иншгурранском говорил, то на зандроб поймет каком. Опять отца Луггуша пригласили, но тот сказал, что язык не демонский (как будто он все демонские языки знает, ха!). Короче, помаленьку Тойра пришел в себя, но монахом оставаться не захотел. И никому ничего про это свое прозверение не рассказал. Взял и ушел из обители, подался в странствующие проповедники. Говорят, по сей день странствует. А что с ним тогда случилось, так никто и не знает…»Ну а сказкой с неожиданным концом история Тойры была потому, что как проповедник он пользовался прямо-таки невероятной любовью у людей. Хотя вел себя не как остальные проповедники: истории всякие рассказывал, зачастую не возвышенные, а обычные, на житейские темы («Жил-был крестьянин, бедный-пребедный, как придорожная осина в месяц Цапли. Как-то раз ехал он вдоль реки и услышал голос: „Помоги мне, добрый человек“. Глянул, а там…»); истории эти могли заканчиваться на «жили они долго и счастливо», а могли обрываться на полуслове. Но всегда по завершении их Тойра улыбался и замолкал, а если кто-то спрашивал, в чем же смысл рассказанного, проповедник говорил: «Зачем вам мой ответ? Ищите свои.» — Кланялся и уходил, пустив по кругу чашу для подношений; чаша неизменно оказывалась полна до краев.Зачем такому человеку понадобился Найдёныш? Говорят, Тойра вылечил его. Говорят… ох, чего только не говорят в монастыре!«Теперь уже — говорили», — поправился мальчик.Не то чтобы он сильно переживал свой отъезд из обители. Конечно, жаль расставаться с Птичем и с Жорэмом; но ведь не обязательно, что он их больше никогда не увидит. И потом, лучше уж быть чародеем, чем монахом. Чародеям и рисовать, наверное, разрешают. Это не считая того, что чародеи попросту могут вон сколько всего!Но зачем Тойре учить его на чародея? Спрашивать проповедника бесполезно, всё равно, если и ответит, правды не скажет. Вон, едет, капюшон надвинул на голову, глаз не видно, один нос торчит, как сломанный указательный палец.Найдёныш отвернулся и принялся рассматривать реку и лес.Рисунки, которые он так долго и тщательно прятал в свитках монастырской библиотеки, удивительным образом оказались все собраны в футляр, который, прощаясь, вручил ему Одноногий Жорэм. «Рисуй!» — велел ветеран, свирепо хлопая Найдёныша по плечу. И погрозил пальцем, дескать, попробуй только не выполни наставления.А Найдёныш и не думал противиться! Наоборот, теперь, когда не нужно помногу часов читать наизусть «Бытие» или работать до ночи в огороде… Кстати, в футляре, он заметил, есть и чистые листы бумаги. Остается внимательно смотреть по сторонам и запоминать, как выглядит мир. Хотя, конечно, потом он нарисует его по-своему.«…и не забыть поговорить с даскайлем М'Оссом, — думал Тойра. — Пусть сими решают, но, думаю, рисование не пойдет мальчику на пользу. Может, именно из-за этих рисунков у него и был прорыв! Если б знать наверняка… Но нет, экспериментировать я не имею права. Второй раз могу его и не вытащить, а он мне нужен живым, живым… Более того — вменяемым.Но если причина и не в рисунках (или не в них одних) — что тогда? В конце концов, Жорэм говорит, что рисовал мальчик давно. А срыв случился только теперь. Почему? Почему?!..»Топтунья фыркнула и остановилась, словно отказываюсь и дальше везти на себе такого непроходимо тупого седока. Тойра рассеянно пнул ее каблуками (шпор он никогда не надевал, да и вообще отлично ладил с лошадьми безо всяких там уздечек-поводьев), однако на сей раз это не помогло.— Давай, давай, — пробормотал он, досадуя на задержку. И только тогда обратил внимание, что стоит не одна Топтунья — телеги тоже остановились, и кое-кто из святых отцов уже выбирается на тракт, чтобы поразмять ноги и заодно выяснить, в чем дело. Один из них достает при этом здоровенную дубину и опирается на нее, другой как бы невзначай тянется за луком и стрелами. Вглядевшись, Тойра видит, что дорогу впереди перегородило упавшее дерево а деревья, как известно, редко падают так удачно (или неудачно, смотря с чьей точки зрения оценивать).Дальнейшее напоминает второсортную пьеску бездарных фигляров. Из лесной чащи в сторону телег летят стрелы, две или три втыкаются в борта, остальные попросту не долетают. Монахи встречают их непочтительным смехом, однако отец Руддин велит Найдёнышу спрыгнуть и спрятаться за телегой. Тойра нехотя слезает с Топтуньи и отводит ее подальше от кустов, из которых стреляют.Кажется, никто, и в первую очередь сами нападающие, не воспринимает всерьез то, что происходит. Они появляются из леса взъерошенной толпой — подростки, которым по восемнадцать-двадцать лет, самому старшему — от силы двадцать три. В руках — вилы, серпы, у двоих — выщербленные тусклые клинки. Молча, упорно, они бегут к монахам, которые ведут себя совсем не так, как следовало бы «мирным беззащитным путникам». Для святых отцов такая встреча на тракте не в новинку, и дубины у них наготове вон уже в ход пошли. Хотя вилы длиннее, а поди дотянись ими до свирепого дядьки в сутане, который вращает дрыном — не приведи Пестроспинная попасть под руку!Ойканье, глухие удары — всё происходит быстро, но Найдёныш пытается уследить за каждым, запомнить выражения лиц, жесты, настрой….Рядом с ним навстречу бегущему молодцу с мечом, кряхтя, поднимается Тойра. Паренек как-то миновал заслон из святых отцов и стремится к вожделенным сундукам. «Интересно, — думает Найдёныш, — а зачем ему столько подков? На счастье, что ли?» Но скорее всего новоиспеченные «лесные стражи» просто не знают, что везут монахи.— Меч держи ровнее, — бросает пареньку Тойра. — И не горбься. — При этом сам он безоружен, что изрядно сбивает нападающего с толку.— Ну, — по-отечески улыбается странствующий проповедник, — так и будешь стоять пугалом огородным?Найдёныш смеется: очень уж забавно смотрится дылда с этим своим мечом, еще и ухо у него левое оттопырено. К тому же Найдёныш представляет выражение лица незадачливого грабителя, когда тот увидит, что лежит в сундуках.Смех выводит «лесного стража» из себя. Паренек шипит, сплевывает сквозь зубы и ударяет Тойру мечом. Верее, пытается ударить, потому что Тойра не стоит на месте, и уже шагнул вперед и — бац! бац! — стукнул паренька в шею и в грудь, причем не кулаком, а только двумя пальцами. Но получается даже лучше, чем если бы кулаком: паренек с растерянно-обиженным лицом валится вперед, выронив свою железяку. И подняться уже не может. Что с ним?— Обездвижен, — объясняет, не оборачиваясь, Тойра. Он устраивает тело паренька на телеге и смотрит на тракт — там уже страсти поутихли. Кое-кто из молодцев сбежал, остальные валяются в пыли и стонут.— Все целы? — спрашивает у отца Руддина Тойра — и непонятно, имеет ли он в виду только монахов или и «лесных стражей» тоже.— Все, — ухмыляется тот. — А кто не цел, подлечатся. Ничего, им же на пользу. В следующий раз подумают, как на служителей Церкви вилы поднимать. — И монах вворачивает довольно крепкое словцо, вполне характеризующее, по его мнению, и нападавших, и их родню.— Да при чем здесь… — морщится Тойра. Он склоняется над одним из поверженных грабителей: — Кто у вас за главного?Бедняга испуганно вертит башкой, видит на телеге обездвиженного и тычет в него пальцем:— Топырь-Ух! А что с нами теперь будет, господин?— Это ваше дело, — заявляет Тойра. — Я господин над собственной жизнью — и хлопот с нею мне вполне достаточно. Но урок, так и быть, вам преподам. Сегодня обойдемся без притч, прямым текстом, а то, боюсь, не усвоится. — Выдернув Топырь-Ухов ремень, он сдергивает с главаря штаны и объявляет:— Вот тебе первое мое наставление, вьюноша. За что бы ты ни брался, делай свое дело хорошо или не делай вовсе. Этот мир слишком неустроен, чтобы сносить бездарных сапожников и никудышных рыбарей.Каждое слово сопровождается хлестким ударом ремня.«Хорошо, — подумал тогда Найдёныш, что меня он учить не будет, а отдаст в сэхлию».— Далее, — продолжает Тойра, — Ты можешь, конечно, остаться грабителем. Но если так, то, смею надеяться, выбор свой ты сделаешь осознанно. Многие думают, что это непыльное и забавное ремесло. Теперь, полагаю, от подобных заблуждений ты избавлен. — (И всё это — под свист ремня!) — Если же ты решишь-таки остаться в «лесных братьях», уверяю тебя, вьюноша, что рано или поздно ты нарвешься на тех, кто окажется сильнее тебя, и умрешь глупо и бездарно, что будет достойным итогом глупой и бездарной жизни.«Впрочем, — мысленно добавляет Тойра, — понятия „смерть“ и „глупо/умно“ соотносятся друг с другом лишь в человеческих головах. Но мальчику этого не объяснишь, тем более с помощью ремня».Однако Тойра и не ставит перед собой такую задачу, он хочет, чтобы паренек задумался, стоит ли разменивать на медные «плавники» сиюминутных сомнительных удовольствий золотое «око» своей жизни. «Жизнь одна, другой не жди». — Ну-с, довольно, я полагаю. — Он возвращает ремень на место и нажимает в нужные точки — Топырь-Ух, потрясенный событиями последнего получаса, торопливо сползает с телеги, всхлипывая и натягивая штаны на исхлестанный зад.— Всего хорошего, — учтиво кивает ему Тойра, успевший уже взобраться на Топтунью.Монахи, посмеиваясь, понукают лошадок, и телеги продолжают свой путь. Позади остаются незадачливые грабители во главе с Топырь-Ухом; только две стрелы, воткнувшиеся в доски бортов, качают оперением — их так и забыли выдернуть…— Вы чародей? — тихо спросил тогда Найдёныш. Тойра помотал головой; кажется, вопрос изрядно позабавил его.— Нет, конечно. Где ты видишь у меня посох? Да и на ступениата я мало похож, верно?— Не знаю, я не видел ни одного ступениата, — честно признался Найдёныш.Проповедник поднял левую руку так, что рукав плаща поехал, обнажив запястье:— Ступениаты носят особые браслеты, тебе потом покажут, как они выглядят.— Я тоже буду носить?— Да — пока не пройдешь испытание. Разница в том, — продолжал он, предупредив готовый сорваться с кончика Найдёнышевого языка вопрос, — что чародеи бывают разные, более могущественные или менее. Однако могущество без ответственности и без мудрости разрушительно — прежде всего для того, кто им обладает. Поэтому очень важно отдавать себе отчет в том, насколько ты силен и на что способен. А считаешь, будто способен на большее и тебя недооценивают, — изволь, пройди испытание и докажи это. Испытуемый лишается статуса чародея, он — обычный студениат. От того, какой сложности проверку он выбрал, зависит, какую ступень могущества за ним признают, если он пройдет проверку, — и не более того. Всякая случайность исключена, испытания любой ступени очень сложные, часто — опасны для жизни и даже для души.— А если человек просто на захочет идти в сэхлию? Будет себе так чародеем, без всяких проверок, ничем не рискуя?— Нет, — покачал головой Тойра, — чародейство — это то ремесло, где самоучки не успевают добиться сколько-нибудь весомых результатов. Они гибнут раньше, чем понимают, что произошло. Я уже не говорю о том, что у всяких ремесленников есть свои цехи, и их старшины строго следят за «вольными работниками».— Разве можно обнаружить чародея, если он сам того не захочет?— Обычному человеку это будет сложновато, но другой чародей вполне способен на такое. Конечно, проще, если чародей, которого ищут, проявляет активность — в магическом смысле: накладывает заклинание, творит сложный магический предмет.— Ну и затаится он, будет от всех прятаться и не колдовать — тогда не найдут?— Чародейство в чем-то сродни порошку из лепестков кровяных цветочков: чем чаще используешь, тем больше хочется делать это снова и снова. Так что «прятаться» «не колдовать» сложнее, чем однажды договориться с цеховыми старшинами.— А говорят, трюньильцы все чуть-чуть чародеи, и у них никаких эрхастрий нет, — не отстает Найдёныш.— Так то трюньильцы, — отмахивается Тойра. Вот ведь мальчик какой осведомленный! Но объяснять долго, долго и не нужно. Потом сам поймет, и так по глазам видно, что он сегодня полночи будет вертеться и думать об услышанном.— Может, вы трюньилец? А то вон как этого Топырь-Уха уделали, двумя пальцами!— Ну а при чем здесь чародейство? Люди привыкли, что чародей это тот, кто способен делать то, чего не умеют делать они. А чародей — тот, кто приближается к истинному видению мира.— Это как?— А так. Погляди-ка на этот сундук. Помнишь, как Топырь-Ух к нему кинулся? Наверное, думал, что в нем золото. Он не видел, что находилось в сундуке на самом деле. Так и большинство людей различает лишь оболочки вещей и событий. Чародеи же постепенно, шаг за шагом, ступень за ступенью, обучаются мастерству видеть суть; сперва видеть, а потом и влиять на окружающее. Каждый из нас тоже влияет на мир: ты ступаешь на песок, и на нем остается след, ты натягиваешь тетиву лука, и стрела (если ты натянул тетиву как следует) летит и вонзается в цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82