Максимально широких.
— Документ прошел через партком?
Тянь Шоучэн достал из портсигара сигарету. Взял зажигалку, пощелкал, но огня не было. Чжэн Цзыюнь бросил ему коробку спичек, однако Тянь Шоучэн продолжал щелкать зажигалкой. Наконец он высек огонь, зажег сигарету, а спички бросил назад Цзыюню. Затянувшись, министр сказал:
— Несколько человек обсудили.
— Что ж, тогда дай мне посмотреть протокол этого заседания! — Чжэн Цзыюнь протянул руку.
Блестевшее, словно смазанное жиром, лицо Тянь Шоучэна сморщилось.
— Э, то есть... несколько товарищей обсудили в частном порядке...
— Несколько человек? Кто именно? — Чжэн Цзыюнь встал и подошел к Тянь Шоучэну.
Тот молчал.
— Несколько человек обсудили в частном порядке, и этого достаточно, чтобы сделать документ да еще разослать по подразделениям от имени парторганизации? Кто дал вам право изменять инструкцию ЦК о выборах? Недаром люди говорят, что в министерстве тяжелой промышленности все вопросы решают только четыре человека, а мнение остальных коммунистов никого не интересует! — Он и без Тянь Шоучэна знал, кто эти несколько человек.
— Мы вовсе не хотели выступать от имени партийной организации!
Министр все просчитал заранее, не оставив на документе никаких имен. Никто ничего не докажет. Он знал, как обходятся с людьми, которые воруют то, что им поручено охранять.
— Отчего же у вас не хватило смелости поставить свои имена? Да вы просто не собирались этого делать. Все абсолютно ясно: нужно было создать у людей ошибочное представление о том, что это точка зрения парткома. Пользуясь силой организации, навязать свое мнение массам. Я требую собрать партийное собрание министерства, чтобы четко разъяснить это всем коммунистам. Считаю, что ваши действия идут вразрез с интересами организации и глубоко ошибочны. Подобные ситуации создавались
в нашем министерстве уже много раз, они недопустимы и в политической, и в обычной жизни, это полное пренебрежение партийными нормами. Мы не можем на собраниях говорить одно, а думать и поступать по-другому — таких людей нельзя считать коммунистами.
Тянь Шоучэн холодно усмехнулся. Еще неизвестно, кто говорит одно, а делает другое. Чжэн высказывается внушительно, но мечтает только о том, чтобы пролезть на съезд. Был тяжело болен, потом даже не отдохнул, доклад делал в плохом состоянии, говорил о реформе, урегулировании — не для того ли все это, чтобы заработать себе политический капитал? Для чего же еще? Но Тянь сдержал себя и сказал:
— Если есть мнение, высказывай, если есть проблемы, потихоньку решим. Зачем руководствоваться чувством, а не разумом? К тому же здоровье у тебя неважное, так что не стоит волноваться.
Нужно успокоить Чжэн Цзыюня. Уже столько лет он вращается в руководящих кругах, а ничему не научился. Он похож на новичка на футбольном поле, который бегает без толку, путается под ногами, правил не знает, свистка судьи не слышит. От такого человека лучше держаться подальше, а то получишь неожиданный удар и свалишься. Да и цель у этого растяпы не такая уж благородная. Даже самый умный мошенник в мире не сможет обмануть самого себя.
Чжэн Цзыюнь почувствовал в словах министра подвох. Открыто засмеялся. Руководствоваться разумом, а не чувством? В душах таких людей партийные принципы уже превратились в ничто или в формальные тезисы, которые можно привести в докладе. Тянь никогда не поймет, что такое коммунистическое сознание.
— Не нужно затушевывать смысл вашего поступка! Решать надо немедленно. Или ты оповестишь все подразделения, или я сообщу тем руководителям, кого это касается.
Действительно, камень из выгребной ямы: и вонючий, и скользкий. Кто же так сказал про Чжэн Цзыюня? Вспомнил, это говорил один покойный теоретик, прах которого недавно выбросили с кладбища Героев революции.
Прах-то можно выбросить, а слова останутся, они неподвластны времени. То, что сказал человек, вообще вряд ли может быть полностью ошибочным.
— Если ты настаиваешь, мы все изучим.
«Изучим». Разве прелесть этого выражения можно передать? Какой простор для маневра оно дает человеку, и в этом смысле оно выше всех других слов. Наверное, есть проходимцы, которые в восторге восклицают: «Да здравствует изучение!» Когда он уйдет на пенсию и ему нечего будет делать, нужно будет заняться изучением «изучения». А может, он напишет книгу, в которой расскажет, как он сам «изучал» раньше, как «изучал» потом, как «изучают» различные люди и как им нужно «изучать»...
— Хорошо, сообщите мне, я буду ждать.
Расклад такой, что нужно дать шанс и противоположной стороне.
Лицо Тянь Шоучэна снова заблестело — на этот раз от удовольствия. Он не испытывал никакой неловкости, Чжэн Цзыюнь тоже. Неловкость — детское чувство. Они прощались с таким видом, будто все, что они обсуждали, происходит где-то очень далеко, скажем, в Америке. Можно подумать, они выясняли, кто победит на выборах — Рейган или Картер.
Как только Чжэн Цзыюнь ушел, министр схватил со столика злополучный листок, который был похож теперь на флаг разбитой армии, и стал рвать его на мелкие кусочки, потом выбросил в мусорную корзину.
Черт побери, этой бумагой Чжэн ему словно штык в сердце вонзил. И вообще, за последнее время он, Тянь, терпит поражение за поражением. Это означает, что он слишком торопится, недостаточно терпелив и сдержан. Плохо, очень плохо. Явное свидетельство того, что он идет под уклон. Его ум, способности увядают, утекают как вода. Неужели он действительно постарел? Ведь они с Чжэн Цзыюнем почти ровесники, но этот хворый достигает больших успехов.
Тянь Шоучэн отхлебнул горячего чая. Горький, слишком крепко заварен. Однако он почувствовал прилив бодрости и хлебнул еще пару раз. Глотал медленно, как будто надеясь, что чай изгонит тоску. В последние два года он пьет все более крепкий чай, да и курит больше, потребляет много спиртного. Вкус к жизни притупляется, вот и приходится его компенсировать. Тянь взглянул на чайный столик. Конечно, Чжэн Цзыюнь не стал пить предложенный чай. Он вообще не пьет ничего крепкого. Жизнь этого человека, похоже, подчинена очень строгим правилам, точно он все время заполняет небольшие графы анкеты — коротко, четко, сухо. Интересно, как он живет со своей половиной? Сумел вырастить двух детей! Для него это слишком. Ему надо было уйти из семьи и стать монахом.
Подняв голову, Тянь Шоучэн увидел, что в дверях стоит Сяо И. Наверное, уже долго стоит. Что он здесь делает? Хочет понять, что творится у него на душе? По счастью, научно-технический прогресс еще не дал человечеству такой возможности, иначе на земле действительно воцарился бы хаос. Если человек уподобится книге, которую каждый сможет прочесть, то все будут знать мысли других. Люди станут похожими друг на друга, начнут делать и думать одно и то же... Нет, так не пойдет! Это означает, что тогда исчезнут возвеличивание и уничижение, господа и слуги, тогда не будет и Тянь Шоучэна.
У Сяо И странный вид, как будто он что-то украл и стоит в нерешительности: отдать украденное сейчас или еще потянуть.
— Какое-нибудь дело, Сяо И?
Все стоит, почему-то на него неприятно смотреть.
— Есть одно дело,— подбородок Сяо И дрогнул.— Вы сейчас разговаривали с товарищем Чжэном, извините, но я хочу вмешаться. Вы не спрашивали у него, откуда он взял эту бумагу?
Секретарь был очень взволнован, запинался. Тянь Шоучэн невольно напрягся.
— Это я, я дал ему!
Вот оказывается, что он украл, паршивец!
Сяо И решился и высказался до конца. Теперь осталось только собрать вещи и уйти.
Уйти? Не так все просто. Тянь Шоучэн давно знал, что Сяо И недоволен своей работой, чувствует, что на этом месте он несвободен, несамостоятелен. Но если он уйдет, где еще Тянь найдет такого секретаря? Даже после
этого воровства Тянь Шоучэн не позволит ему уйти. Все раскроется, будет еще хуже. Наоборот, надо остановить его, это поможет выиграть и в глазах общественности. К тому же Тянь, конечно, не спустит ему этого предательства. Несвободен? Несамостоятелен? Ну, так и оставайся на этом месте, терпи.
И все-таки министр не ожидал от Сяо И подобного поступка, ему казалось, что за последние два-три года тот уже превратился в его марионетку. Значит, он плохо смотрел. В дальнейшем надо принять еще большие меры предосторожности.
Тянь Шоучэн подбирал слова:
— Товарищ Сяо И, то, что вы сделали, могло повлиять на единство и сплоченность. Хотя дело уже в прошлом, прошу вас иметь это в виду.
Но Сяо И явно не желал принимать от него поблажек:
— На единство и сплоченность могла повлиять сама эта бумага, а не я. Всякий настоящий коммунист должен противодействовать таким ошибочным методам. К тому же я надеюсь перейти на какую-нибудь другую работу, эта мне не по душе.
Министр не собирался объясняться с Сяо И, почему он поступил так, а не эдак? В конце концов, Сяо И не член Центральной комиссии по проверке дисциплины. Уже почти машинально Тянь сказал:
— Все было вызвано производственной необходимостью. Если будут какие предложения, мы их потом обсудим, когда будет время. Хорошо?
Выпроводив Сяо И, он подумал, что сегодня все дела идут кувырком. Сплошные ссоры и споры, точно на торгах. Но приходится терпеть и молча глотать обиды. Быть руководителем нелегко!
Прозвенел звонок на производственную гимнастику. Десять часов. Тут же из громкоговорителя послышался жесткий голос тренера, похожий на голос командующего многотысячной армией. Куда там министру!
— А сейчас начинаем радио гимнастику. Приготовились — раз, два, три, четыре...
Это был голос уверенного, пышущего здоровьем человека, которого невозможно обидеть. А если кто-нибудь попытается, то мигом получит в лоб.
Эх, кто многого хочет, тот многое теряет. Но если посчитать, то доходов все-таки больше, чем расходов, иначе никто и не шел бы в чиновники.
После ужина Чжэн Цзыюнь и Ся Чжуюнь сидели в гостиной. Ждали уже больше двух часов. Казалось, в руках у них палки и, как только в дом войдет Юаньюань, они бросятся избивать ее.
Ся Чжуюнь то и дело посматривала на часы, со вздохами хваталась за сердце и кидала свирепые взгляды на разложенные на чайном столике фотографии.
Она снова рылась в столе у дочки. Ну что тут поделаешь!
На одной фотографии Мо Чжэн что-то шептал их дочери на ухо, а она, прижавшись к его плечу, подняла к небу голову и прищурилась. Наверное, солнце яркое. На втором снимке те же двое держат друг друга за руки. На заднем плане — луг и покачивающиеся под вечерним ветром деревца. Вдали солнце садится за горизонт. На третьей фотографии Юаньюань подносит ко рту Мо Чжэна мороженое. Тот отворачивается, а она во весь рот хохочет...
Ясно, что эти снимки — шедевры дочери. Фото корреспондентка! Что ж, неплохо, вкус есть... Правда, еще ни в одной газете или журнале Чжэн Цзыюню ее работы не попадались. Когда спрашивал, отвечала: «Нет у меня ничего путного».
А много ли нужно газетам? Чтоб лицо было полностью, да руки-ноги на месте. Наверное, Юаньюань похожа на него: либо делать на совесть, либо вообще не делать. А так, ни то ни се, она не хочет.
Нынче вечером, не успел Чжэн Цзыюнь войти в дом, как жена выбежала навстречу, потрясая этими фотографиями. Наскакивая на него, прокричала:
глава.
— Полюбуйся, чем занимается твоя дочь!
Его дочь! Если жене что-то не нравилось в поведении Юаньюань, девочка сразу же становилась «его дочерью».
Справедливы ли обвинения Ся Чжуюнь? Ну, во всяком случае, в таких делах женщины лучше мужчин разбираются. Да, конечно, она вынюхивала, выведывала. А что ей еще делать — целый день торчит дома.
— Мо Чжэн был воришкой, залезал в магазин. Он приемыш твоей милейшей Е Чжицю! — объявила она таким тоном, как будто наконец одержала победу.
Е Чжицю тоже стала «его». Чжэн Цзыюнь нахмурился. Он всегда, как мог, избегал ссор с женой, но сейчас, видать, положение и впрямь серьезное. Отношения между Юаньюань и Мо Чжэном, демонстрируемые на карточках, для него были менее неожиданными, чем для матери. Раньше дочь уже говорила ему об этом не то в шутку, не то всерьез.
Он в тот вечер долго не мог заснуть. Лежал, глядя во тьму и слушая, как четко пульсирует в висках. Беспокойно ворочался, как бывает с теми, кто уже доведен нескончаемыми проблемами до предела физических и духовных сил и мечтает хоть о минуте покоя. Руками обхватывал голову, затыкал уши, досадуя, что не может забиться в тихий угол. Все было напрасно. Пытался найти хоть какой-то иной звук, который бы заглушил это неотступное, монотонное, изнуряющее биение. Напряженно вслушивался в тишину. Принимался считать: «Раз, два, три, четыре...» Делал дыхательную гимнастику. Но все без толку — ни малейшего облегчения.
Наконец он услышал, как в двери повернулся ключ. Юаньюань пришла! Чжэн соскочил с кровати и распахнул дверь комнаты. Хорошо же он выглядел, наверное: пижама измята, седые волосы растрепаны, на себя накинул что под руку подвернулось. Жалкий, прямо нищенский вид.
Выражение лица застигнутой врасплох дочери сразу же изменилось, как будто она получила приказ к бою. Юаньюань была готова мгновенно отразить любой упрек или вопрос отца.
— Ты ужинала? У нас сегодня соленые утиные ножки,— проговорил Чжэн Цзыюнь с какой-то заискивающей улыбкой. Он знал, что это любимое блюдо дочери, и надеялся задержать ее хоть на пять минут, терзаемый страхом, что она мигом скроется в своей комнате.
— Правда?! — вскинула она брови. Эти угольно-черные брови были словно перепечатаны с лица Чжэн Цзыюня на копировальной машине. Каждый раз, когда он смотрел на дочь, он точно видел самого себя в молодости. В душе тотчас рождалась грусть о безвозвратно ушедших годах, печаль от прикосновения к вечности.
Юаньюань сняла с плеча и повесила на вешалку парусиновый вещевой мешок, в который можно было вместить цзиней двадцать риса. Чжэн Цзыюня разобрало любопытство: такой большущий мешок каждый день набит под завязку; интересно, что можно в нем носить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48