Все это, конечно, неспроста. Ясно, что в период «банды четырех» Чжэн Цзыюнь не играл первую скрипку, его человеческие качества не могли найти применения. Откровенность и прямота только отпугивали людей. Во время критики Дэн Сяопина он несколько месяцев пролежал в больнице, но никто не знает, был ли он болен. Да, болеть тоже надо уметь вовремя, это своего рода талант. Тот самый руководитель из Госсовета однажды, усмехнувшись, сказал Тянь Шоучэну: «Товарищ Шоучэн, при «банде четырех» многие хворали, находились в больницах, а вы, наоборот, хорошо себя чувствовали!»
Да, гадко усмехнулся он, но игра еще не кончилась, и рано ставить точку. Тянь Шоучэн был уверен, что гораздо лучше Чжэн Цзыюня разобрался в ситуации. Еще найдутся люди, которые скажут веское слово о сегодняшнем политическом уклоне.
Заседание парткома подходило к концу, и министр посмотрел на часы: около половины двенадцатого. Как раз самое время, чтобы обсудить этот очерк; полчаса — и не слишком много, и не слишком мало. А большая дискуссия тут ни к чему.
И он сказал:
— У нас еще осталось время. И есть одно дело, о котором нужно поговорить.— Он увидел, что никто не обратил особого внимания на его слова, и подождал, пока не установилась тишина. Члены парткома были разгорячены предыдущими спорами, но постепенно успокоились и сосредоточились, только Ван Фанлян, увлекшись, вертел в руках привезенную кем-то из-за границы зажигалку.
Тянь Шоучэн продолжил:
— За последние два года в нашей стране очень активизировалась литература, немало писателей выступает за то, чтобы «вторгаться в жизнь». Появился такой литератор и в нашем министерстве, он сочинил очерк о директоре автомобильного завода «Рассвет» товарище Чэнь Юнмине. Наверное, этот автор решил вторгнуться в жизнь министерства тяжелого машиностроения, посмотреть, что у нас тут за люди. Ха-ха-ха!
Он смеялся, но очень хорошо понимал, что если в какой-нибудь организации появляется доморощенный писатель, то это беда. Никто не может быть уверен, что его слова или поступки не попадут в печать. Сам изображенный иногда даже не подозревает об этом, но осведомленные люди уже втихомолку указывают на него пальцем и шепчут: «Это он!» Потом материал распространяется по всей стране, находятся доброхоты, которые рекомендуют текст для ознакомления самым высоким руководителям Государственного совета, центрального аппарата партии и так далее...
Чжэн Цзыюнь зажег сигарету, однако курить не стал, а, наклонив голову, смотрел, как тлеет огонек, и слушал речь министра:
— Я человек совсем простой, литературы не понимаю. Но давным-давно, в Яньани председатель Мао при мне указывал, что литература должна служить рабочим, крестьянам и солдатам, служить делу пролетариата...
Его перебил Ван Фанлян:
— Ты что, в последнее время газет не читаешь? — Он повертел головой вправо и влево, оглядывая собравшихся.
Тянь Шоучэн знал, что Ван Фанлян любит сыпать соль на чужие раны. И в парткоме ни с кем не считается. Недавно его предложение о преобразовании системы внешнеторговых связей министерства, направленное на увеличение экспорта товаров, получило одобрение в ЦК. Самодовольство Тяня не могло не прорваться наружу.
Что за газеты он имеет в виду? Тянь Шоучэн оглядел лица присутствующих, но не заметил ничего особенного.
Одни лица были непроницаемы, на других застыло льстивое выражение, как у придворных из сказки Андерсена «Новое платье короля». Тянь Шоучэн не мог понять, почему так осмелел Ван Фанлян, и решил просто продолжать:
— После опубликования очерка в министерстве пошли большие споры. Из высказанных по этому поводу мнений можно выделить следующие. Первое — авторы не учитывают всю совокупность фактов и историческую обстановку; второе — Чэнь Юнмин повернул критику на других, а себя возвысил; третье — он присвоил результаты чужого труда; четвертое — очерк вызывает сомнения политического характера. Обобщая, можно сказать, что очерк, если оценивать его с точки зрения общественного резонанса, нанес удар по единству и сплоченности.
Сун Кэ нетерпеливо подхватил:
— Если бы не рухнула «банда четырех», Чэнь Юнмин никогда бы не поднялся. Сейчас так каждый сможет. Но я, например, всегда согласую свои поступки с уставом партии и не позволяю выпячивать себя. А он стою новое дело представил как дело в триста юаней, разве это порядочно?
Порядочность, справедливость, целесообразность! В таких категориях можно определить все поступки на свете. Несколько седых голов согласно закивали.
Заговорил заместитель министра Кун Сян:
— В конце концов, нужно помнить, что у нас коллективное руководство, у каждого есть заслуги, опыт работы. Нельзя допускать, чтобы выделяли только одного человека.
У Кун Сяна был сычуаньский выговор; когда он говорил, казалось, что в горле у него что-то бурлит. Круглые глазки холодно поблескивали за стеклами очков. Он ко всему относился с предубеждением. Люди искусства пытаются лезть в политику, в которой они ничего не смыслят. Если бы вновь наступили времена борьбы с правым уклоном, их бы живо записали в уклонисты и отправили в исправительный лагерь на перевоспитание, а то и расстреляли бы парочку. Он, Кун Сян, родину защищал, имеет два ранения и еще должен теперь якшаться с этой компанией. Смешно! Один выстрел, и все они наложат в штаны.
С тех пор как Чжэн Цзыюнь сделал доклад на симпозиуме по идейно-политической работе, его неприятные
привычки стали еще больше резать глаза: носит накрахмаленные белые воротнички, всегда поддергивает складку на брюках, когда садится, уступает дорогу женщинам, вечно говорит «спасибо», «извините»... Но кроме этих внешне интеллигентских замашек у него нет решительно ничего, за что его можно было бы упрекнуть. А многолетний профессиональный опыт подсказывал Кун Сяну, что в любом человеке всегда есть к чему придраться. Это стало одним из его жизненных убеждений.
Доклад Чжэн Цзыюня врезался ему в память. Там не было ничего явно вызывающего, все казалось удобоваримым, но нутром Кун чувствовал, что в тексте таится какая-то опасность. И хотя речь шла о далеких делах в будущем, когда и Чжэн Цзыюнь, и он сам превратятся в прах, Кун Сяну было не все равно, он надеялся, что его-то праху люди все-таки станут поклоняться.
Атаковать Чжэн Цзыюня в лоб было бы неправильно, потому что у него сейчас сильные позиции — ведь он даже во времена «культурной революции», несмотря ни на что, говорил то же, что и сейчас. Но надо готовиться к тому времени, когда можно будет помериться с ним силами.
Замечательно! Слова Кун Сяна насчет превозношения только одного человека бьют прямо в десятку. Тянь Шоучэн чувствовал, что это новое оружие против Чжэн Цзыюня. И как умно сказано, гораздо умнее, чем высказался Сун Кэ: никаких отступлений в сторону, все четко как на ладони. Но почему же никто не поддерживает? Люди за эти годы сильно изменились, они теперь не верят ничьим словам, требуют подробных разъяснений, взвешивают все за и против. Никто уже не хочет набрасываться на заранее намеченную жертву.
В зале заседаний было тихо, только гудел кондиционер да вентилятор.
На диванах серые чехлы, стены пожелтели, давно просят побелки. На столах пепельницы — обычные и ручной работы,— полные окурков. Кругом усталые, оцепеневшие, погруженные в раздумье, нерешительные, хмурые, гневные лица. Тоска.
Кто-то включил кондиционер на полную мощность, и тот фыркнул прямо в лицо сидевшему перед ним Чжэн Цзыюню.
Замминистра встал и пересел в кресло у двери. Напротив окна, но весь вид закрывают разросшиеся ветвистые тополя. Сквозь ветви проступает синее летнее небо, как будто изрезанное на мелкие кусочки. Но он все равно знал, что за этим тенистым занавесом существует бескрайнее небо. Синее небо! Его сердце радостно забилось.
Человек не может не находить себе опоры в природе. Наверное, это и есть гармония.
Нужно каждое воскресенье выкраивать время для прогулок. Взять и поехать в конце октября на Ароматные горы или весной в Вишневое ущелье. В Парке согласия 1 слишком много народа. До «культурной революции» Чжэн часто брал дочь с собой на охоту. Во время «революции» все охотничьи ружья отобрали, а теперь вернули. Да только его ружье уже состарилось, заржавело, как и он сам. Есть такой французский кинофильм «Старое ружье», очень хороший. И название у него символическое, несущее в себе печаль и в то же время силу. Ведь старое далеко не всегда означает ненужное, иногда оно как раз истинное, ценное,, подлинное.
Спокойствие и невозмутимость Чжэн Цзыюня раздражали Сун Кэ. Чувства так распирали его, что он даже вспотел и вынужден был расстегнуть верхние пуговицы на рубашке — остальные пуговицы, казалось, вот-вот сами отскочат. Ему не нравился ход заседания, хотя с виду все было как обычно: острые вопросы сглаживались, замалчивались, чтобы потом концов нельзя было найти. Сам Сун Кэ не решался высказываться, потому что он здесь лицо заинтересованное. Если будешь много говорить, люди сразу почувствуют твое настроение.
Он страшно завидовал Чэнь Юнмину. Именно из-за него он выбыл из неофициального списка кандидатов на пост заместителя министра. А откуда он взялся, этот Чэнь? И здесь во всем виноват Чжэн Цзыюнь. Если бы он не порекомендовал Чэнь Юнмина, ничего бы не было, а так он неожиданно стал директором «Рассвета».
Сун Кэ мечтал, чтобы с Чэнь Юнмином и Чжэн Цзыю- нем произошло какое-нибудь несчастье,— хоть бы они зуб
Парк согласия (Ихэюань) — летний дворцовый комплекс маньчжурских императоров, ставший после революции общественным парком.
сломали за едой, что ли. Он старался противостоять им в любом, даже самом незначительном деле. Сейчас, поглядывая на сидящих, он прикидывал, кто может выступить, кто что скажет. И будет ли из всего этого польза?
Чжэн Цзыюнь продолжал сохранять отсутствующий вид. Сун Кэ нервно сунул только что прикуренную сигарету в стоящую рядом пепельницу, но сигарета продолжала дымиться, поэтому он залил ее чаем. От волнения перелил через край, и грязная вода с окурками и обгоревшими спичками растеклась по светло-синей скатерти.
Опять заговорил Кун Сян:
— Говорят, что эта журналистка, которая написала очерк вместе с Хэ Цзябинем, уже два раза разводилась.— Его глаза цепко и неотрывно следили при этом за выражением лица Чжэн Цзыюня, в голосе слышалась брезгливая нота, как будто ему пришлось упомянуть о публичном доме или о какой-то непристойной болезни.
В комнате стало еще тише, все повернулись к Кун Сяну.
Чжэн Цзыюнь горько усмехнулся. Если бы Е Чжицю действительно дважды побывала замужем, она, наверное, считала бы себя настоящей женщиной и не думала, что прожила жизнь зря. Кстати, в законе о браке черным по белому написано, что, если между супругами больше нет любви, они могут разводиться. А Кун Сян все пытается выдать развод за какое-то преступление. Сам он считает возможным делать все, что ему заблагорассудится, а другие и разводиться не смей!
Какая вокруг неразбериха, бестолковщина! Ван Фанлян, выпрямившись в кресле и повысив голос, сказал:
— Мы здесь все-таки на заседании парткома...
Он хотел добавить, что они не в чайной и не в кабаке, что нечего заниматься сплетнями, но промолчал. Кун Сян как заместитель министра отвечает за политическую работу, с ним и его подручными нелегко справиться. Ван не боялся их, пусть себе ищут в людях недостатки, однако лишних хлопот не жаждал. Сразу вспомнилась недавняя история: стараясь помочь своему старому фронтовому товарищу, Ван перевел его дочь с завода в министерство. Так Кун Сян не только чинил всякие препоны и затягивал дело, но еще мобилизовал для проверки дисциплинарную
комиссию. Комиссия вызвала Ван Фанляна для серьезного разговора, начался шум. Черт знает что такое! Что они — послушники при буддийском монастыре? Он тут же обругал Кун Сяна, прямо при его банде, напомнил ему, как тот устраивал в разные места своих тетушек и дядюшек, приглашал одну девицу обедать в ресторан... В общем, после этого они долго не разговаривали друг с другом.
Ван Фанлян продолжил:
— Я узнавал, Чэнь Юнмин не видел очерка перед публикацией, так что его ни в чем винить нельзя. Я сообщил ему, что в министерстве очень резкая реакция на очерк, и спросил его мнение. Он сказал: «В Китае можно писать только о мертвых, а не о живых!», и я, признаться, согласен с этой остроумной мыслью. Народу у нас много, а серьезных людей мало. Из-за одного очерка всполошилось целое министерство, да еще мы тут его мусолим, на парткоме. Все-таки стоим мы чего-нибудь или нет? Говорят, в одном горкоме трижды обсуждали вопрос о том, имеют ли женщины право завиваться. Немудрено, что мы проваливаем крупные дела, раз все силы тратим на «ощипывание всяких уток»!
Тянь Шоучэн вдруг потащил назад ту сеть, которую сам раскинул:
— Итак, очерк по сути своей далек от реального положения дел, но товарищ Чэнь Юнмин за это не в ответе.
Кун Сян и Сун Кэ помрачнели. Да, нелегко быть застрельщиками!
Заговорил Чжэн Цзыюнь:
— О какой ответственности идет речь? За что отвечать в этом очерке? Не надо торопиться с выводами. Мы должны тщательно проверить, действительно ли очерк хоть в какой-то степени не соответствует реальности. Ради этого я могу специально послать на завод человека, а потом уже мы придем к заключению. Что же касается того, что очерк был опубликован вопреки решению парткома, то этот момент нужно прояснить прямо сейчас...
Произнося это, Чжэн Цзыюнь дважды открыто и вызывающе посмотрел на министра. Быть может, другого эти взгляды заставили бы растеряться, но Тянь Шоучэн снисходительно улыбался, как будто все, что говорил Чжэн, не
имело к нему никакого отношения. У него была поистине железная выдержка, и он умел спокойно слушать даже самые неприятные слова. Недаром говорят, что кошка, ловящая мышей, не мяукает. Несмотря ни на какие противоречия, можно оставаться внешне согласным и постепенно добиваться победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48