И за что ей такой муженек достался? Когда ест, изо рта течет пережеванная еда, аж с души воротит смотреть. В штаны гадит. Подойдет — дышать нечем. Однако при всем этом Хэ Тин желала ему долгой жизни. Пусть гадит, пусть вонь разносит, но пока еще дышит, каждый месяц сто пятьдесят юаньчиков его пенсии — пожалуйста, выньте и ей вручите!
Обращение жестокое? А вы сами попробуйте! Кто бы мог прожить более десяти лет соломенной вдовой? Целыми днями подчищать за благоверным дерьмо? Когда мужа хватил удар, ей было чуть более сорока лет, но давали ей, из-за светлой кожи, всего тридцать шесть — тридцать семь. А сейчас, несмотря на пятьдесят с лишним лет, ее голос, как и прежде сладкий до приторности, был нежнее, чем у семнадцатилетней девушки. Чего ожидала она от брака? Богатства и почестей? Любви и согласия? Опоры, помощи? Увы, жизнь теперь складывается так, что во всем нужно самой за себя постоять, самой заводить знакомства. Есть ли женщины равного с ней положения и достоинств, кто сейчас отказался бы наслаждаться спокойной жизнью под заботливым крылышком благоверного? Вот Ся Чжуюнь, к примеру, подруга по средней школе,— она разве не так живет за мужем-чиновником?
А если б муж Хэ Тин не заболел? О, тогда бы он тоже дослужился до заместителя министра. Кто ж мог угадать, как будет? Когда Хэ Тин выходила за него, ему было чуть больше тридцати — а уже заведующий отделом. Здоровяк ста восьмидесяти сантиметров росту, красивый, способный. В общем, и положение было, и внешность, и ум... Да, замуж выходить — все равно что драгоценности закладывать.
Однако, едва Хэ Тин выбиралась из дому, она тотчас сбрасывала с себя груз печальных мыслей, у нее обострялись все чувства, как у вышедшей на охоту львицы. И сейчас, собираясь звонить, она тоже была похожа на львицу, которая, согнув лапы, медленно подползает к добыче, готовясь к стремительному прыжку.
Тут в дверь постучали. Хэ Тин крикнула недовольно:
— Войдите!
Дверь робко отворилась. Вновь явился тот техник с электростанции, что выпрашивал у нее турбину. Войдя, стал у двери, не решаясь сделать лишний шаг. Простофиля, которого даже стыдно не одурачить. И таких тюфяков посылают за оборудованием!
Прошлый раз Хэ Тин словно невзначай спросила:
— Там в горах у вас «древесные ушки» есть?
В последнее время она вдруг загорелась интересом
к древесному грибу «аурикулярии мезентрика», услыхав, что он растворяет склеротические бляшки в сосудах, помогает при разных болезнях сердца и способствует долголетию.
— Древесные ушки?
Судя по тону, он и слов-то таких никогда не слышал, не говоря уж о том, чтобы видеть эти самые «ушки». Да, тупица непроходимый. Те, кто кончил институты в пятидесятых, часто бывают простаками. Уж сколько лет пролетело, «культурную революцию» пережили, а с людьми общаться все не научились. Ну вот недавно устроила она для малой электростанции, что в родном уезде Фэн Сяосяня, комплектное оборудование. Люди поняли, поднесли кое-что из местных деликатесов. Не бесплатно, конечно! А этому дядечке, если б его тоже не прислал к ней начальник Фэн, она бы давно помахала ручкой. Иди, миленький, куда хочешь, отговорки всегда найдутся. Объект сдан в эксплуатацию бог знает когда — кому надо его всю жизнь обеспечивать?
Дядечка произнес:
— Товарищ Хэ! Я подал заявление на водяную турбину, указал размеры положенных для нее деталей и припуски на обработку, приложил чертежи. Еще надо что-то добавить?
Ох, черт! Забыла, забыла! Давно забыла. Даже не вспомнит, куда засунула те бумаги, надо было поручить их кому-нибудь из отдела. В последнее время она всю энергию направляла на то, чтоб добиться для дочери работы в Пекине. Постарела, ей-богу, совсем нет памяти. А когда-то бывало — что надо проделать за день, до мелочи помнила, безо всяких записей. Как же быть?
Подумав немного, она сказала:
— Пожалуй, сделайте еще пару копий. Нам придется вести переговоры с отделом материального обеспечения, станкостроительным управлением министерства... Один экземпляр — неудобно очень... А что еще надо добавить?.. Ну, посмотрим, что в тех отделах потребуют, нам больше ничего не нужно.
Проситель лишь головой кивал.
— Хорошо, хорошо, завтра я принесу еще пару копий.
У него даже подозрения не шевельнулось, что что-то
неладно.
— Да вы присядьте.— Хэ Тин пододвинула ему мягкий стул.
— Нет-нет, большое спасибо, я сейчас же иду готовить материалы!
— Если еще есть просьбы, говорите, не стесняйтесь.— У Хэ Тин к нему даже жалость какая-то появилась.
— Нет, ничего больше не нужно. Мы и так вам очень признательны за помощь с турбиной.— Он отвешивал поклоны и благодарил не переставая. Хэ Тин вышла за ним в коридор.
— Не надо, не провожайте! — Сгибаясь в поясе и кивая, он пятился от нее все дальше и дальше.
В коридоре Хэ Тин столкнулась лоб в лоб с Хэ Цзябинем. Она тут же вспомнила о телевизоре, который им выделили на отдел. Л о Хайтао много раз говорил ей, что хотел бы купить телевизор, а Л о — ее главная опора. Как можно не порадеть ему? Другие смолчат, все люди покладистые, а вот Хэ — тот способен что-нибудь ляпнуть. Надо его прощупать.
— О, Хэ! Ты как раз мне нужен. Нашему отделу дали талон на японский телевизор «Санъё». Не берешь? — Она говорила так задушевно, как будто они никогда не ссорились, с первого дня знакомства шагали плечом к плечу, разделяли горе и радости и отстаивали одни взгляды.
— Очень нужно мне тратить деньги на телевизор! Было бы что смотреть!
Отлично! Хэ Тин знала, что телевизор ему не нужен. Но какой он все же тупица: не хочет, так мог бы не приводить дурацких доводов.
— Ну тогда дадим Ло Хайтао. Ты как на это?
Словно Хэ Цзябинь был заместителем секретаря ячейки и не было дела, по которому бы Хэ Тин не спрашивала его мнения.
— С какой стати? Раз он коммунист, член бюро ячейки — значит, в первую очередь ему, да? Инженер Синь скоро на пенсию выходит. Если снова не дать ему, где он потом достанет?
Вот уж правда, неблагодарный, не ценит доброго отношения. Что бы ни делала, он все наперекор!
— Ну об этом я не с тобой буду советоваться!
Дать инженеру Синю? А какая ей польза от этой
развалины, собирающейся на пенсию? Нет, так не годится. Надо все же найти предлог, чтобы талон достался Л о Хайтао. На лице ее продолжала играть безмерно приветливая улыбка, но про себя Хэ Тин думала: «После обеда партком, обсуждаем твое вступление в партию. Ну, погоди!..»
Успокоившись, Хэ Тин снова пошла звонить.
— Да,— послышался голос секретаря.
— Товарищ Цао, это вас Хэ Тин беспокоит.— Она старалась голосом подчеркнуть безграничную искренность и почтительность, а затем игриво рассмеялась. Хэ Тин была хорошо знакома со всеми нужными секретарями и, хотя они были ниже ее чинами (самый старший — всего лишь в ранге заместителя заведующего отделом), неизменно держалась с ними с предельной скромностью. Если хочешь быть в министерстве своим человеком, попасть к министру или его заму, шепнуть им что-нибудь на ухо или выведать какую-то новость, секретари — ключевое звено. А поэтому, сколько бы ни затратил на них физических и душевных сил,— все окупится.
— А-а, Хэ Тин! Вы по какому-нибудь делу? — Секретарь говорил тепло, без малейшей официальности.
— Я хочу позвонить заместителю министра Кун Сяну, но не знаю, свободен ли он. Как вы думаете, удобно ему сейчас позвонить? — Словно бы секретарь имел право решать, соединять ли ее с замминистра. На самом деле она совершенно не сомневалась, что Кун Сян согласится с ней разговаривать.
— Минутку, я выясню.
— Я вам буду очень обязана.
— Свои люди, к чему церемонии.
Было слышно, как секретарь кладет трубку на стол, а чуть позже переключает ее телефон на другой аппарат.
— Да. Я слушаю,— произнес Кун Сян со своим протяжным сычуаньским акцентом.— Это кто звонит?
— Ах, товарищ начальник. Вы уже и мой голос не узнаете! Быстро ж нас забываете, рядовых бойцов. Вы, однако, обюрократились! Я — Хэ Тин!
Кто, услышав эти кокетливо-обидчивые слова, мог не растаять сердцем? Оставалось только рассмеяться.
— Ха-ха-ха!.. Это ты, малышка! Язычок все такой же острый! Что-то ты давно не заглядывала ко мне.
— Эх, какая там малышка! Голова уже в серебре. Когда было, чтоб я, придя в министерство, к вам да не заглянула? — Хэ Тин сказала правду. Разве этому будде можно не поклониться? — Но вы ведь заняты постоянно: то заседание, то куда-то вышли. Хочу поплакаться вам. Этот Хэ Цзябинь — ну, который очерк написал — он же у меня в отделе. Ох, какой удар он нанес министерству! А еще меня винит, будто я плохо веду политико-идеологическую работу, не поспеваю за ситуацией. Правда, об очерке я действительно узнала только тогда, когда его напечатали. Товарищ Кун, вы уж покритикуйте меня пожестче!
Ах, проклятый Хэ Цзябинь!
— Малышка, ты зря волнуешься. Это дело никак к тебе не относится. Просто кое-кто таким образом захотел возвыситься. Тебе-то откуда было об этом знать? А что касается Хэ Цзябиня, то проведи с ним воспитательную работу, вот и все.
— Ай-яй-яй!.. Вот в чем, значит, дело? За очерком такое кроется?! — Можно подумать, будто она и впрямь ничего не знала, хотя на самом деле знала лучше, чем кто-либо.
— Да, нельзя забывать слова председателя Мао: «Всегда помнить про классовую борьбу, борьбу двух линий!» Есть люди, которые выступают против «четырех модернизаций», нападают на знамя 3-го пленума, а по сути
дела — протаскивают буржуазные взгляды, подрывают партийное руководство, отходят он партийной линии. В отношении таких людей мы должны неуклонно осуществлять пролетарскую диктатуру! — Упомянув о диктатуре, Кун Сян приободрился, словно выпил чашку женьшеневого отвара. Его голос зазвенел, речь стала плавной, дух воспарил, плечи расправились. Теперь он был похож на невиданной мощи танк с десятью пушками: трах-тах-тах, тух-тух-тух... Есть ли, нет ли противника впереди, главное дело — бабахнуть. Сердце Кун Сяна наполнилось радостью, от которой защекотало в горле, а изо рта вырывались все новые ликующие слова.
Он не раз подумывал, что ему с его данными надо бы стать министром общественной безопасности, вот тогда бы он отвел душу. Ну взять хотя бы его родственников. Если взглянуть в глубь веков, то не три, а все шесть поколений его предков были потомственными крестьянами- бедняками. Все дядюшки, тетушки родом из старых освобожденных районов, все дочери, сыновья — члены партии, комсомольцы. А теперь о политической позиции. Не было ни одного движения, где бы он не оказался среди левых. Правда, во время «культурной революции» занесло его к каппутистам, но это не в счет: на XI съезде этот гнусный ярлык отменили. В пятьдесят втором году, в период борьбы против «бумажных тигров» Кун Сян сам казнил нескольких «нелегальных капиталистов и взяточников». В пятьдесят седьмом, когда «выправляли стиль и боролись с правыми», ему сверху велели ударить по десяти «правым», а он ударил по двадцати! А сейчас они, видите ли, уже не считаются контрреволюционерами... Тошно ему было смотреть на «правых» тех времен. Эти твари рабами его должны быть, на коленях ползать, а они — будто ровня ему. У него было такое чувство, что его побили. Как же в подобных условиях работать?!
В пятьдесят восьмом году, во время «большого скачка», его страшно мучило, что из работников министерства нельзя сделать роту или батальон, реорганизовать учреждение по армейскому образцу. Здесь он себя проявил
бы. Когда на собраниях говорили о производстве, квалификации и прочей белиберде, он словечка был не в состоянии вставить. А вот побороться — тут он мастак. В семьдесят шестом году, когда началась борьба против «реабилитации правых», в министерстве было проведено с полсотни собраний критики. Но случилось землетрясение, и актовый зал стал непригоден для собраний. Кун Сян подал идею собирать народ прямо перед зданием министерства. Он специально велел канцелярии купить нового кумача для лозунгов, и, когда светило солнце, этот красный цвет был изумительно хорош. А большие белые иероглифы «Доведем до конца борьбу против реабилитации правых» сразу бросались в глаза. Во двор провода протянули, динамиков по навешали — и жидкие возгласы превратились в рев дружного одобрения. Прохожие, привлеченные шумом, заглядывали, входили во двор, бродили туда-сюда. Ох, как бурно тогда проходили собрания! На каждом из них Кун Сян сам выступал с итоговой речью. Что ни слово, то «мерзкие правые», «отвратительные предатели родины», «я давно знал, что такой-то — не наш человек». Все эти слова сразу сделались популярными в министерстве, сотрудники повторяли их как заклятия. Из газеты пришел спецкор, и Кун Сян ему похвалился: «В результате борьбы против реабилитации правых мы достигли больших успехов в развитии производства; по сравнению с тем же периодом прошлого года выпуск продукции увеличился на десять процентов». Сколько было на самом деле процентов, он даже примерно не представлял, но по опыту знал: бери выше — худо не будет, никто проверять не станет.
А сейчас на душе у Кун Сяна копилось неудовольствие. В чем же была ошибочна эта борьба против «реабилитации правых»? Она и теперь не помешала бы, а то вокруг — сплошное потворство этим уклонистам. Если так и дальше продолжаться будет, беды не миновать.
Но все шло почему-то вопреки его ожиданиям. Народ уже два года жил спокойно, на глазах богатея. С каждым днем оживлялись рынки, шла в рост экономика, обретала стабильность политика, активизировались сношения с зарубежными странами — беспрестанно то встречи, то проводы. Не стало собраний критики, демонстраций, не слышно лозунгов, не корчуют контрреволюцию. А что же ему-то, Кун Сяну, делать?! Наконец, год назад ему выпал случай. Во время политзанятий один техник из научно-исследовательского института сказал:
— Мне кажется, нашей внутрипартийной жизни недостает демократии. Многие не избираются на должность, а назначаются на нее по указке какого-либо одного человека. Чем это отличается от передачи престола по наследству, практиковавшейся в феодальном обществе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48