Пропаганду надо вести честно, правдиво, и многие люди, работающие в практической сфере, уже поняли это — например, бригадир второго цеха автозавода «Рассвет» Ян Сяодун. Есть, конечно, и другие бригады, цеха, где уделяется большое внимание воспитательной работе, потому что без нее невозможно наладить социалистическое производство. А товарищ, о котором я сказал, вот он!
Ян Сяодун заерзал на стуле и в смущении опустил голову, но через минуту вновь прямо смотрел в президиум. Он был поражен тем, что Чжэн Цзыюнь запомнил его имя. Казалось, будто замминистра устремил взор прямо в самую его душу, вселяет в него уверенность. «Молодец, парень,— подумал тем временем Чжэн.— Наконец-то к тебе возвращается задор!» И, повернувшись к Ван Фанляну, сказал:
— Извини, я перебил тебя.
Ван Фанлян продолжил:
— Прежде всего нужно выработать методологию, обобщив опыт прошлого, а уж потом браться за воспитание масс. В работе с людьми на предприятиях нужно четко представлять себе, что можно делать и чего нельзя. Главное — относиться ко всем с уважением, именно этому нас учат мудрые предки. Сведения о них можно почерпнуть
хотя бы из репертуара классического театра. Да и заместитель министра товарищ Чжэн имеет большой опыт в этой области. Его выступление было только началом, и мне кажется, будет хорошо, если он еще поделится с нами своими размышлениями. Прав я или нет?
По залу прокатился одобрительный гул. Ван Фанлян наклонился к Чжэн Цзыюню:
— Видишь, всем понравилось. Ты будешь говорить?
Чжэн не стал отказываться. Конечно, он хотел говорить,
очень хотел. Но тут тупой, ноющей болью заболело сердце, он стал массировать рукой левую сторону груди. Эх, старая развалина, все куда-то лезешь, рвешься. Наверное, это дело станет последним в твоей жизни. Чжэн Цзыюнь окинул взглядом зал и с удивлением отметил, что лицо Е Чжицю как-то изменилось, будто осветилось внутренним светом. Она вроде даже красивее стала. И Юаньюань смеется. Как она предана ему, как его любит. Она похожа на прекрасную статую, с которой сбросили покрывало. В этот момент словно исчезли ее своенравие, капризность, светилась одна любовь. Взгляд Чжэн Цзыюня остановился на сосредоточенном, строгом лице Чэнь Юнмина. Странно, что в любой толпе он первым делом видит его. И Чжэн заговорил:
— Я не исследовал специально этого вопроса и не могу сказать, что хорошо разбираюсь в нем. Просто скажу, что я думаю по этому поводу, а вы уж судите сами. Надеюсь, никто не будет рассматривать мои слова как речь политического лидера. У нашей идеологической работы очень давние традиции, берущие начало еще со времен походов Красной Армии. Политработа, проводимая тогда, сыграла огромную роль в победе революционной войны, это наше драгоценное наследие, мы должны его хранить и развивать.
После освобождения не меньший опыт был накоплен в ходе промышленного строительства. Но длительное влияние левацкого курса пагубно сказалось на воспитательной работе, многие сбились с пути, перестали отличать доброе от порочного. Как сказал товарищ Ху Яобан, «наши лучшие традиции почти полностью утеряны». Вот почему одной из важнейших задач сейчас является правдивое отражение исторического опыта страны, пробуждение инициативы человека.
Ведь в процессе модернизации производства особую роль начинает играть научная организация труда, повышение скорости обмена информацией, оперативность в принятии решений. Недаром на нашем симпозиуме говорится о новой роли таких наук, как психология и социология. Объектом идейно-политической работы все больше становится человек в его общественном окружении. Если мотивы и потребности человека направить в истинное русло, это может дать необыкновенные результаты.
В капиталистических странах методы управления промышленностью получили новое развитие после второй мировой войны. Там главное внимание давно уже перенесено на работу с людьми. Такова, например, система управления производством в Японии. Конечно, при капитализме это лишь средство усиления эксплуатации трудящихся при внешнем смягчении классовых противоречий... Но не должны ли мы, критически используя эти методы, поставить их на службу «четырем модернизациям»? Нам нужно на основе марксистских взглядов развивать психологию и социологию, создавать собственный опыт идейно-политической работы, учитывающий нашу социалистическую и национальную специфику.
Когда мы говорим о повышении роли психологии и социологии, некоторые наши товарищи высказывают тревогу, считая, что это уступка идеализму и капитализму, «игрушки для иностранцев», совершенно не нужные коммунистам. Но такой взгляд неправилен. Базирующиеся на марксистском методе психология и социология являются составной частью пролетарской науки об обществе. Ленин считал психологию одной из основ диалектико-материалис- тической теории познания...
О чем говорит Чжэн Цзыюнь?! У Году ну никогда не приходилось слышать такого. А все незнакомое ему обычно не нравилось. Эти непонятные слова говорил крупный руководитель, отчего У Годун испытывал вдвойне неприятное чувство. Хотя Чжэн Цзыюнь и просил не рассматривать его слова как речь политического лидера, надо быть дураком, чтобы воспринимать их по-другому. Он же начальник, заместитель министра, а значит, и слова его — это речь руководителя. За последние годы, когда, казалось бы, все изменилось, У Годун умудрился не совершить ни одной ошибки, всегда полагаясь на отработанные, привычные методы. Кто знает, действительно ли верно то, что говорит Чжэн Цзыюнь? А эта горячность, которая сквозит в каждом его слове, она, по мнению У Годуна, вовсе не соответствует столь высокой должности и только наносит ущерб авторитету Чжэна. Разве руководитель так должен произносить речь? Глаза широко открыты, сверкают, щеки горят, голос звенит — и говорит подряд, без пауз. Точно баба, торгующая арбузами: сама продает, сама хвалит. Этот стиль заставлял У Годуна все меньше верить словам Чжэна. Он невольно оглядывался, пытаясь в лицах других прочесть, что они думают. Но что прочесть? Привычные слова из текстов, распространяемых на заводе для партполитучебы, от которых клонит ко сну? На таких занятиях люди тихо болтают, вяжут, глядят в потолок, читают газеты, приставляют друг другу рожки. А Чжэн Цзыюнь как будто нашел ключик к сердцу каждого, всех сумел тронуть. Одни, наверное, согласны с ним, другие осуждают, но все навострили уши.
Говоря о людях, Чжэн Цзыюнь всегда волновался. С того дня, как он пошел в революцию, ему довелось участвовать во многих движениях. И всякий раз он не мог не думать о тех, кто безвинно страдал и погибал, о тех, во имя кого, казалось бы, и начинались эти движения. Например в Яньани он жил в одной пещере с честным, веселым человеком, который носил серую военную форму. В пятьдесят девятом году, после Лушаньского пленума , на этого человека навесили ярлык правого оппортуниста. А в начале «культурной революции», когда его объявили антипартийным элементом, изменником, он покончил с собой. Говорят, в дневнике он написал: «...я не могу выдержать ни на чем не основанное недоверие ко мне, и сейчас у меня остается только один способ доказать свою правоту...»
Он был настоящим мужчиной, хотя и несколько замкну
Столица освобожденных районов Китая на рубеже 30—40-х годов.
Лушань — горный курорт, где в августе 1959 г. состоялся пленум ЦК КПК, на котором инициаторы авантюристического курса «большого скачка» расправились со своими противниками.
Но ведь каждый имеет право на свой характер, пусть себе человек замкнут — лишь бы не оказывал дурного влияния на окружающих. Неужели обязательно нужно быть разухабистым, свойским парнем, чтобы тебя считали честным человеком?
Предубеждение еще дальше от истины, чем невежество. Кто это сказал? Чжэн Цзыюнь не помнил. Память становится все хуже и хуже. А раньше он мог, прочитав книгу, пересказывать из нее целые куски.
Что и говорить, у нас много людей, которые и в огне не горят, и в воде не тонут, и веры при этом не утрачивают. Было еще больше, да растранжирили.
Надо понимать, что главное богатство — люди. К сожалению, далеко не все, кто занимается практической работой, сознают это. Относятся к людям без должного уважения, зачастую оскорбляют окружающих. Разве Маркс одобрил бы такой стиль отношений? Как говорится, «канон-то хорош, да косноязычный монах его плохо читает».
Сам Чжэн Цзыюнь будто находился между двумя полюсами, между двумя качаниями маятника. Иногда ему казалось, что он во многом изменился, появилось что-то от чиновника. Можно ли отрицать это? Нет, нельзя. Бытие определяет сознание. И хотя он, конечно, не божество, он все же с некоторым высокомерием взирал на тех, кто не участвовал в освободительной войне и в революции, не очень доверял человеку, если тот не был членом партии. Когда подчиненный делал что-нибудь не так, Чжэн мог вытаращить глаза, стукнуть кулаком по столу... А с другой стороны, был способен кое-что стерпеть от начальства, опустить голову, промолчать, забыть о своих правах. В душе он понимал, что когда-нибудь и он может оказаться не у дел, слиться с этой массой простых, не занимающих никаких постов людей. Но пока он еще заместитель министра и должен в отпущенное ему время отдать все силы своему делу.
Чжэн Цзыюнь подумал о Тянь Шоучэне, о некоторых людях в министерстве, об их делишках. Он знал обо всем, но никогда из-за этого не терял надежды. Надежда — это самое дорогое. Да и как можно не надеяться, когда подрастает молодежь типа Ян Сяодуна?
Новое всегда сменяет старое. Так и в природе наступает осень, листья на деревьях становятся желтыми, сохнут и в конце концов опадают. Но снова приходит весна, пробиваются свежие побеги, появляются зеленые листья — на том же дереве, только не обязательно на тех же ветках.
Ван Фанлян усмехнулся. По его мнению, слова Чжэн Цзыюня отдавали риторикой, были слишком книжными. Ему бы в Академии наук работать, а не в министерстве. Реформа, конечно, вещь необходимая, но, с другой стороны, дела таких «западников», как Чжэн Цзыюнь, безнадежны — это уже доказала сама история Китая. Наверное, Чжэн плохо разобрался в китайском национальном характере. На подготовку своей речи он, видимо, потратил немало времени; не лучше ли было употребить это время на изучение истории? Браться за большое дело без учета исторической опыта страны просто глупо. Китайцы, начиная по крайней мере с династии Хань \ ценили земледелие, презирали торговлю и за деревьями не видели леса. Да, спираль сделала новый виток. Отрицание отрицания. Заложенная в генах всей нации и передаваемая по наследству психология мелкого крестьянина.
В министерстве все считают Вана человеком Чжэна. Но разве он уступает Чжэн Цзыюню в энергии, таланте? Ван Фанлян поддерживает реформу, и только поэтому он в одной упряжке с Чжэн Цзыюнем...
Юаньюань еще никогда не видела своего отца таким деятельным и никогда не думала, что его работа наполнена таким глубоким общественным содержанием. Поначалу она считала, что от этого симпозиума не будет большого проку: ну опять примут очередное решение, которое ни во что не выльется. Будут выступать, говорить речи, проникнутые духом разных важных документов. И потом все эти бесконечные процедуры: повестки дня, регламенты, голосования... Она судила об отце в основном по тому, каким видела его дома. Там он казался ей обычным пожилым человеком, занимающим довольно высокое общественное положение, который озабочен возложенной на него ответственностью и не привык быть ни перед кем в долгу. Правда, вчера вечером, когда все уже легли, он вдруг выбежал из своей комнаты и поспешно побежал вниз по лестнице, успев сказать, что он слышал, как кричала женщина — наверное, на нее напали хулиганы. Никакого оружия у него не было. Каким образом он собирался сладить с хулиганами? Или он думал, что стоит ему пошевелить пальцем, и они исчезнут? К счастью, отец вскоре вернулся. Оказалось, что ничего не произошло,— ему просто послышалось.
С я Чжуюнь очень смеялась: «Не иначе как эта женщина позвала тебя на свидание! То-то ты так разбежался...» Он вдруг вспылил: «Не могу понять, что ты за человек, а ведь уже не девочка!» — Он так хлопнул дверью своей комнаты, что стены затряслись и посыпалась штукатурка.
Ся Чжуюнь потом стояла у его двери, стучалась, кричала и перебудила весь дом.
Во время «культурной революции» их няню забрали цзаофани, мама и отец пропадали на работе, так что хозяйством в доме пришлось заниматься Фанфан — старшей сестре Юаньюань. Однажды на праздник она купила живую курицу. Нужно было ее зарезать, и Фанфан решила сделать это сама. Взяла тупой и ржавый нож для резки овощей, схватила курицу и, зажмурив глаза, полоснула птицу ножом по шее. Курица тут же вырвалась и как сумасшедшая стала бегать и летать по двору. Она явно не собиралась умирать. Девочки помчались в дом и закрыли все двери и окна, боясь, что курица заберется внутрь. Тогда Чжэн Цзыюнь взял опасную бритву, поймал курицу, крепко сжал ей шею и быстрым движением отсек голову, так что и крови не показалось. На лице его было странное выражение, как будто он что-то усилием воли подавил в себе. Напряжение, с которым он убивал, а затем разделывал курицу, могло показаться смешным. Но Юаньюань не смеялась — это была все-таки смерть, над которой нельзя смеяться.
А еще в те времена, когда им приходилось хозяйничать самим, отец как-то показал ей в кухне банку и сказал:
— Видишь? В этой банке стиральный порошок. Не вздумай принять его за соль!
Но в один прекрасный день он жарил овощи, не успевая их мыть, резать, поливать маслом, и в конце концов посолил как раз из той банки. Потом, будто присутствуя
при испытаниях новой заводской машины, заложил руки за спину и спросил:
— А почему они пенятся, откуда пена? Или они всегда пенятся после того, как посолишь?
И все-таки он не убрал эту злосчастную банку, да и другие не решались к ней прикоснуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48