Кто утешит его, когда он лишился всего самого дорогого? Странно, он в таком состоянии, а по нему не заметно, чтоб он потерял рассудок, и слез нет. Он не участник этого трагического спектакля под названием «Жизнь». Хоть бы инфаркт случился, тогда не пришлось бы ему стоять, кивать головой, отвечать на вопросы. О господи, сколько людей вокруг. Что они делают здесь? Словно собрались послушать детективный рассказ о Шерлоке Холмсе.
Гулко звучат шаги на ступеньках, ведущих в подвальное помещение. Четко, равнодушно, беспощадно. Врач ведет его в морг, который торжественно называется «Залом великого успокоения»... Почему такое странное название? Да, все верно, попав сюда, человек навеки обретает покой. Но так
можно сказать о мертвых, а о тех, кто остался? Ведь не первый же он в таком положении. Как другие переносили? Как им удавалось справиться?
Хэ Цзябинь понимающе остался у входа. Спасибо! Еще лучше было бы, если бы врач умолк. Но ведь врач не знает, что значила для него Вань Цюнь. Как холодно! Может, она заснула от холода? Много белых простыней, и под каждой из них — завершение какой-то истории. Отдых после бурь и тревог.
25832. На руке у нее висит номер. Это ее последнее обретение. Интересно, ее сожгут вместе с номером? Нет, наверное, в крематории дадут другой. Ох, как бы он хотел стать тем последним номером!
Очень небрежно вымыта — кожа местами в крови. Раздавленный череп. Засохшая сукровица склеила в пучки волосы, торчащие в разные стороны. Неужели действительно этими волосами играл мягкий весенний ветер? Да, он видел, они взлетали, как крылья птицы. Мозг, испачканный кровью. Память, запечатлевшая больше горя, чем радости. Как узнать, в какой части таится память о нем? Фан Вэньсюаню не верилось, что это склеившееся вещество порождало мысли и чувства, управляло душой и телом. Конечно, все люди более или менее одинаковы, но ведь это же совсем другое, это — она.
Лицо... Как будто нетерпеливый ребенок лепил его из мастики, но, не долепив, бросил. Нет больше почти ровных, чуть изогнутых бровей. Ее губы, раньше такие чувственные, не выражали страдания последних мгновений, а были надуты, как у капризной девочки.
Почему здесь даже нет стула? Фан Вэньсюань чувствовал, что не может больше стоять. Наверное, давно уже никто не сидел у ее постели, говоря тихим голосом ласковые слова. Как одиноко она жила! Узкая маленькая простыня, тело под простыней, как будто уменьшившееся, изуродованный череп, сплющенное лицо — вот все, что осталось от нее, не сказавшей в жизни ни единого горького слова о несправедливости судьбы. Ее теперь нет, но свое молчаливое обвинение она предъявила ему.
Ох, доктор, почему же вы меня не вините, не презираете, а с таким почтением, так терпеливо ждете? Увы,
люди часто видят только лгущую маску. Мне нечего бояться, доктор, я хочу, чтобы вы запомнили этот мой странный поступок. Он действительно собирался поцеловать ее в распухшие, с привкусом крови губы. В первый и в то же время последний раз. Однако не сделал этого. Ему показалось, что губы ее гневно дернулись. Могло ли так быть? Нет, наверное, взор его затуманили слезы.
Действительно похоже на предвыборную кампанию Рейгана! Зачем это новое собрание, зачем фальшивые речи; других еще можно обмануть, но Ван Фанляна не обманешь! В прошлый раз уже была полная ясность, голоса разделились так: 887 против 406. Таким образом, Чжэн Цзыюнь выбран делегатом на XII съезд КПК от министерства тяжелой промышленности.
Когда Ван слушал речь министра, ему казалось, будто он глотает нечто очень приторное. Лучше уж было сидеть в кабинете и подписывать бумаги или читать. Но уйти неудобно, поэтому Ван Фанлян начал внимательно изучать людей в зале, стараясь сбить сонливость. Вон женщина сидит в углу и почти откровенно зевает. Ее сосед, словно заразившись от нее, тоже начал зевать. Ван быстро отвернулся от них и стал разглядывать другие лица.
Вот начальник хозяйственного отдела — из тех людей, которые раньше носили господские паланкины и дули в трубы, возвещая о приближении процессии. Сидит в первом ряду, что-то усердно строчит в записную книжку и кивает головой, а на лице такое выражение, будто он внимает императору и уже готов преклонить колени. Раньше и Ван Фанлян разыгрывал подобные спектакли. Всякий раз, слушая все эти неудобоваримые речи, он как заведенный кивал головой и писал что-то в своей книжечке. На самом деле он сочинял в это время стихи. Хорошо, что тогда еще никто не залезал в чужие записные книжки, а то его быстро засадили бы в кутузку, и «великой культурной революции» дожидаться бы не пришлось. Некоторые из этих стихотворений он помнит до сих пор:
Время течет как вода,
А башня стоит одиноко.
Мыши шуршат и цикады,
Осень торопят в дорогу.
В окно заглядывает ночь. Лик лунный в небе светел.
Я от безделья погружаюсь в смутную тоску.
Но разве то тоска? А может, это ветер
Несет мне под ноги опавшую листву?
Башенка, страж озерный, на островке стоит.
Чуден пейзаж осенний, горы в багряном наряде.
Пики скрывают солнце, вода черна, словно тушь,—
Лишь паучки проворно скользят по зеркальной глади.
Плывут над древней пагодой неспешно облака,
А среди пиков гор гнездятся в небе звезды.
Туман вокруг все кисеей заткал.
Брожу один, а за спиною — прожитые вёсны.
В те далекие годы, еще в Яньани, когда выступали руководящие товарищи из ЦК, Цзян Цин неизменно сидела в первом ряду и так же кивала головой и что-то записывала в книжечку. На занятиях в партийной школе Ван Фанлян удостоился чести сидеть с Цзян Цин на одной лавке, за одним столом. Она тогда любила петь веселые песенки, и во время «культурной революции» он отсидел десять лет за то, что имел несчастье лицезреть верховную правительницу в таком неподобающем виде. Недаром говорят: если ты не пострадал, то ты не мужчина. Тянь Шоучэн тоже любит повторять эти слова. Наверное, они будут правильными всегда.
Тянь Шоучэн был выдвинут на съезд кандидатом от одной из провинций. Разве такой метод обоснован? Сколько найдется в провинции коммунистов, которые бы знали Тяня? Даже если он выходец из этой провинции, он сталкивался лишь с ничтожной частью ее населения. Многие не знают и того, коммунист ли он. А он еще собирается представлять на съезде всю провинциальную партийную организацию, быть выразителем ее прав и обязанностей. Разве он имеет понятие о том, что думают, о чем мечтают коммунисты в этой провинции? А разве они могут знать, что он из тех людей, кто держит нос по ветру и озабочен
вовсе не мыслями о народе, партии, государстве, марксизме, а только интересами своей карьеры?
Сейчас Тянь Шоучэн всеми способами старается вытеснить Чжэн Цзыюня из списка кандидатов на съезд, и это вовсе не свободный конкурс двух людей. Здесь отразилась нынешняя борьба между силами косности и прогресса в партии. Вокруг Чжэна группируется все больше и больше сторонников реформы, и Тянь чувствует себя неуверенно. Он и сегодня говорит не так легко и свободно, как обычно. Похож на ребенка, которому очень хочется посмотреть новый фильм, а его не пускают. Никогда бы не подумал, что Тянь Шоучэн может быть и таким!
— ...в период после «культурной революции»,— продолжал министр,— появилось много новых членов партии. Не все из них могут служить образцом. Среди старых коммунистов тоже немало людей, которые раньше отвечали необходимым критериям, но в настоящее время отстают. К таким принадлежу и я!
Народ в зале загудел. Ван Фанлян увидел, как начальник хозяйственного отдела чуть не прослезился, стал вертеть головой направо и налево и громко выражать свое восхищение. Так, наверное, в старые времена восторгались игрой актеров нанятые за деньги зрители.
— В моей работе имеются недостатки, частичная оторванность от жизни и народа, за что меня справедливо критикуют. Я уже подал об этом докладную записку в Центральный Комитет и Госсовет, а сейчас отчитываюсь перед всеми вами. Даю слово, что я немедленно перестроюсь и это отразится на моих поступках! — Говорит с надрывом, даже слезы в голосе.
Начальник хозотдела вскинул голову и зааплодировал, а за ним захлопали и другие. Люди были явно тронуты.
Как они добросердечны и наивны, и как легко ими манипулировать! Ведь перед самым началом собрания министр гневно говорил своему референту: «Меня хотят заставить «переменить квартиру»? Ну, это не так-то легко! Даже если помещение мне не подходит, я же не могу уйти просто на улицу. Будут критиковать меня? Ничего, это можно вытерпеть. Стены пока стоят прочно и власть еще в моих руках!»
Тянь Шоучэн злился все больше. Он привык верить своему многолетнему опыту, который говорил, что дело не столько в стенах, сколько в том, что их подпирает. Тем не менее он предчувствовал серьезную опасность, которая неотвратимо подползает все ближе и ближе. Она напоминала ему облака, плывущие по летнему небу. Вот они медленно наплывают на солнце, закрывают его, и все вокруг становится серым и мрачным, будто лишенным жизни. С детских лет Тянь испытывал перед облаками какой-то необъяснимый страх. Сколько раз он пытался убежать от этой тени, боясь, что она поглотит и его, но она всегда настигала его легко и неумолимо.
Нет, это чувство не было проявлением какой-то беспричинной нервозности. После 3-го пленума ЦК ему стало казаться, будто ему на голову напялили мешок, который медленно, день за днем затягивается. Чем дальше, тем меньше он верил себе: он ясно понимал, что времена изменились и вряд ли вернется та старая жизнь, когда удобно ловить рыбку в мутной воде. Тогда достаточно было обладать благосклонностью немногих, чтобы жить, поплевывая на весь мир. Но сейчас на одном жульничестве и болтовне далеко не уедешь, нужно завоевывать доверие партии, народа, работать изо всех сил.
Он жил по поговорке: не оплачена вина — не настали времена, а когда пора придет, весь тогда оплатишь счет. Теперь он чувствовал себя, точно Гегемон, прощавшийся с наложницей и слышавший со всех сторон победные песни окруживших его врагов Люди уже не помнят его добрых дел, говорят только о том, как он вел себя при «банде четырех».
Когда эти «банду» свергли, Тянь Шоучэн был страшно обеспокоен за свое положение. Его старый фронтовой приятель был знаком с одним из заместителей премьера, и, встречаясь с другом, Тянь всякий раз спрашивал: «А что говорит твой шеф о нашем министерстве, что вообще слышно?»
Гегемон (Баван) — прозвище Сян Юя, правителя царства Чу, потерпевшего в III в. до н. э. поражение от основателя династии Хань. Этот сюжет использован во многих китайских произведениях.
Первое время как будто ничего особенного не происходило, и тогда он, выступая на общем собрании, заявил: «В министерстве тяжелой промышленности нет людей, которые бы участвовали в грязных делах «банды четырех»!»
А вскоре стали судачить об одном из заместителей министра, которого Тянь Шоучэн в свое время выдвинул, чтобы угодить цзаофаням. На самом деле этот замминистра не был сколько-нибудь серьезно связан с «бандой четырех», он, как и все, плыл по течению, разве что говорил больше, чем нужно. Но позднее, когда «банду» начали критиковать, Тянь Шоучэн намеренно предал его.
Потянув за эту ниточку, можно было вытянуть и Тянь Шоучэна. Хотя его и нельзя было прямо причислить к «банде», но продавал он себя весьма охотно. По идее Тянь должен был помочь этому заместителю, потому что их слишком многое связывало. Однако не выдать его — значило бы уклониться от кампании по расследованию старых преступлений. Тянь Шоучэн еще и еще раз все взвесил и в конце концов решил, что выгоднее создать и у верхов и у низов впечатление о своем активном участии в разоблачениях.
Собрания по критике проводились более пятидесяти раз, но выступали на них в основном один-два заранее назначенных человека, произносивших шаблонные обличительные речи. Тянь Шоучэн сам неоднократно поддерживал их и говорил: «Как у заместителя министра у него было не так уж много контактов с низами. А критиковать руководителей, занимающих посты выше начальника отдела, стоит не больше одного раза, потому что при таких критических разборах могут раскрыться государственные тайны. Здесь критика должна иметь пределы».
Еще он говорил: «Достаточно покритиковать его, а с должности не снимать. Ведь сейчас и секретари провинциальных парткомов, и секретари ЦК — все остаются на своих местах!»
Этот заместитель не очень понимал трудности Тянь Шоучэна. Правда, поначалу он был осторожен и выверял со своим начальником каждый шаг. Когда началась кампания по разоблачению, Тянь Шоучэн тайно совещался с этим человеком: как бы его сохранить и одновременно
убрать других своих заместителей, в которых он видел соперников. Потом, узнав, что наверху к этому делу относятся совершенно иначе, Тянь посоветовал бывшему цзаофаню пока не высовываться. Однако тот не понимал, почему его бьют, а Тянь Шоучэн молчит, поэтому в конце каждого собрания указывал на тех, кто выступал с критикой, и громогласно заявлял: «Чепуха!»
Самое смешное, что в группу по расследованию входили те несколько человек, которых в народе называют «сановниками, пережившими три династии». В начале семьдесят шестого года на дверях их комнаты висела табличка «Кабинет критики Дэн Сяопина», после семьдесят шестого — «Кабинет по борьбе с «бандой четырех», а еще позже — табличка «Группа расследования». Кто-то пустил про них такую фразу: «Новое вино в старом кувшине, старое блюдо под новым соусом». А еще кто-то подсунул им деревянную табличку, на одной стороне которой было написано «Кабинет критики Дэн Сяопина», а на другой — «Группа расследования». Так они долго не могли сообразить, какой стороной эту табличку повесить. Один Тянь Шоучэн твердо сказал: «Если кто-то нам не верит, пусть жалуется наверх!»
Долго ли, коротко ли, а через пять месяцев он прекратил «военные действия» и на общем собрании рабочих и служащих министерства объявил: «Движение по разоблачению «банды четырех» в нашем министерстве тяжелой промышленности идет, как и по всей стране, с огромными успехами, именно с огромными, и эти успехи растут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48