Элен нельзя оставаться в Париже… А ты? Можно починить машину? Я оставлю тебе ключи, – может, придется вернуться. Надо поискать мастерскую.
Лилиан говорила, собирая вещи. Собственно, сборы заключались в том, что она взяла из кузова чемоданчик, сумку Элен, сунула туда что-то из своей одежды.
Виноторговец стоял у кабины.
– Да, да, конечно, езжай… Мы как-нибудь доберемся. – В словах его не было уверенности.
– Из Сен-Назера, папа, легче добраться в Фалез. Я буду там раньше тебя. Тетушка Гарбо, дайте мне Элен.
Лилиан посмотрела на отца. Сердце сжалось от острой жалости. Быть может, остаться? Но эгоизм матери победил жалость.
– Ты не сердишься, папа?
– Нет, нет! Конечно, езжай… От Ле Мана к нам идет поезд. Из Сен-Назера дальше… Что же нам делать?..
Мужчины стояли рядом – месье Буассон, обмякший, с опущенными руками, и Леон, который всем своим видом выражал нетерпение. Уходили секунды. Ему хотелось поторопить Лилиан, но он только беспрестанно взглядывал на часы, с тревогой думая, что они не успеют к поезду. Лилиан вдруг вспомнила – не взяла несессер. Ох эти женщины! Отцу Лилиан так и не представила Терзи. Просто забыла в спешке. Наконец попрощались. Леон поднял сумку и свой чемодан. Теперь он шел впереди, навстречу потоку, загораживая собой Лилиан, которая несла ребенка. Только в вагоне подземки Лилиан спросила:
– Куда мы едем?
– На Лионский вокзал. Если не опоздаем…
– Как я вам благодарна, месье Терзи! – Она улыбнулась.
До отхода поезда оставалось четыре минуты, когда Терзи и Лилиан очутились на площади перед вокзалом. К дверям невозможно пробиться. Леон потащил Лилиан в сторону. Они почти бежали. Со всех сторон их преследовали ревнивые, враждебные взгляды: эти тоже, видно, хотят прорваться без очереди.
Контролер пропустил Леона, в руках которого был пропуск, но пытался задержать Лилиан.
– Со мной, со мной! – воскликнул Терзи. – В британский вагон!
Лилиан с отчаянием и мольбой взглянула на контролера. Железнодорожник махнул рукой – проходите. Он вторые сутки не спал. Англичане его не интересуют, пусть едут куда угодно. Союзники…
Поезд, сформированный из допотопных вагонов, стоял у перрона. Это было последнее, что нашлось в парке. Поезда в Париж уже не ходили. Специальный вагон для англичан был переполнен. Двери из каждого купе выходили наружу, а вдоль вагона, на уровне колес, тянулась одна длинная ступенька. Но двери заперли, и оставался только один вход – через тамбур. Охрипший проводник пытался навести порядок, ему помогал полицейский, но в вагон все же набилось немало французов. Терзи и Лилиан с трудом втиснулись на площадку.
Поезд не ушел вовремя. Стояли еще больше часа и наконец тронулись. Вскоре, как всегда бывает в дороге, в вагоне стало будто бы посвободнее. Узлы, чемоданы, коробки, свертки рассовали где только можно. Лилиан удалось пристроить в купе проводника, которого вытеснили пассажиры. Ей уступили место у двери. Расстегнув лиф и прикрывая грудь краем простынки, Лилиан кормила ребенка. Леон старался не глядеть на молодую женщину, но он сидел на чемодане против нее, а сквозь кружева просвечивало обнаженное тело.
В купе было душно. В открытое окно вливался знойный, не приносящий прохлады ветер. Лилиан с трепетом думала: «Крошка простудится на сквозняке».
За Версалем поезд снова остановился. Говорили, будто немцы разбомбили дорогу. Сидели притихшие, разговаривали вполголоса о посторонних вещах. Потом снова тронулись и опять стали на другой станции. На каждой стоянке в двери ломились новые пассажиры, ушедшие пешком из Парижа. Они умоляли открыть, с отчаянием стучали в двери. Их не пускали. Людей будто подменил кто. Черство посылали в другие вагоны – сюда нельзя. Пассажиры были едины в своем эгоизме. Умолкли распри, возникшие при посадке. Только пожилой англичанин, ехавший в том же купе с женой, полдюжиной чемоданов и черным пуделем, брюзжал, что нарушают его дипломатическую неприкосновенность, набились все кто угодно. Француз, сидевший в проходе, спросил иронически:
– Ваш пудель тоже из дипломатов?
Англичанин бросил уничтожающий взгляд и отвернулся к окну, Леон где-то встречал его, – кажется, это помощник торгового атташе.
Поезд долго шел вдоль реки. Справа зелеными пятнами набегали поля пшеницы. Они медленно поворачивались на невидимой оси вместе с дорогами, по которым брели бесконечные толпы беженцев. Ближе к вечеру, когда потемневшие поля и деревья приобрели малахитовый оттенок, поезд остановился на перегоне. Протяжно загудел паровичок. Раздались недалекие взрывы. Налет… Машинист с ходу затормозил. Все повалились от внезапного толчка и в цепенящем страхе бросились к выходу. Вагон опустел мгновенно. От состава бежали, как от чумы, как от горящего порохового склада. Бежали падая, глядели в небо и снова бежали до боли в глотках.
Леон помог Лилиан прыгнуть с подножки. Он увидел ее испуганные, расширившиеся глаза, выхватил ребенка.
– Дайте мне!
Он бежал, прижимая к груди теплый, невесомый сверток, придерживая другой рукой едва поспевавшую за ним Лилиан. Стебли пшеницы мешали бежать. Нарастающий рев сирены повалил их на землю. Зеленые стебли скрыли от них и поезд, и группу деревьев, к которым они стремились.
– Осторожно! – с надрывом и болью вскрикнула Лилиан. Она боялась, что Терзи уронит, ушибет ребенка.
Леон, приподнявшись, следил за самолетом. Истребитель на бреющем полете с ревом пронесся над поездом и взмыл в высоту.
– Пустой… Пугает… – Он повернулся к бледной, задыхающейся Лилиан. – В Испании они делали так же… Не бойтесь, он улетел.
Они сидели среди густого пшеничного поля, отгороженные от мира зарослями изумрудных стеблей. Лилиан тяжело переводила дыхание. Взяла ребенка. Лицо ее раскраснелось, на верхней губе, покрытой темным пушком, выступили бисерные капельки пота, «Какая она красивая!» – вдруг пронеслось в голове Леона. Мысль обожгла его. Пассажиры потянулись обратно к поезду. Элен, почувствовав прикосновение материнских рук, успокоилась, перестала плакать.
– Вот и боевое крещение! – пытаясь шутить, сказал Терзи. – Идемте!
На обратном пути спросил:
– Что же вы будете делать дальше?.
– Не знаю. Я боюсь остаться одна.
Леон посмотрел на ее профиль, упрямый лоб, рассыпавшиеся волосы, которые Лилиан поправляла свободной рукой. Нет, никакая сила не заставит его сейчас оставить Лилиан одну! Он будет сопровождать ее. Куда угодно. Будто отвечая на его мысли, Лилиан сказала:
– Мне кажется, что мы едем с вами давно-давно… Что бы я стала делать?
– Вы решили ехать в Фалез?
– Не знаю. Одна я очень боюсь.
– Я провожу вас.
– Но вы едете в Сен-Назер, в Англию.
– Плевать мне! – Он беззаботно махнул рукой. – А может, наоборот, поедемте в Сен-Назер? На теплоходе найдется и для вас место.
– Ну что вы! – Лилиан не приняла слова Терзи всерьез.
Паровичок сзывал разбежавшихся пассажиров. Белый султан пара поднимался и таял в воздухе. Паровичок гудел непрестанно, но не так беспокойно, скорей деловито. Стало прохладно. В купе собирались, не глядя друг на друга. Всем было немного совестно за животный страх, охвативший их во время налета.
Седоусый старик с запавшими щеками сказал, пробираясь к своему месту:
– В ту войну было не так…
Что не так, он не сказал.
За несколько часов все успели перезнакомиться. Появились взаимные симпатии и антипатии. Англичанина с пуделем невзлюбили. К Лилиан отнеслись заботливо, к старику – с уважением и сочувствием. В купе уже знали его историю, он рассказал. Учитель из Валансьена пешком добрался в Париж, к сыну. Но сына уже не застал. В дороге погибла жена – ее расстреляли с самолета. Учитель похоронил ее у дороги, солдаты помогли вырыть могилу. Теперь ехал, не зная куда.
Поезд тронулся. Пассажиры мерно покачивались в такт перестуку колес. Это успокаивало – все-таки едут.
Учитель из Валансьена продолжал думать вслух:
– Тогда отступали тоже, но дрались. Их остановили на Марне, перед Парижем.
– Может, и сейчас остановят, – Лилиан тяжело вздохнула.
– Сейчас? Тогда нам, помогли русские. Начали наступать в Пруссии. Отвлекли силы. Я сам был на Марне… Теперь мы одни.
– Британскую армию вы не считаете? Странно! – Англичанин говорил медленно, будто процеживал слова сквозь зубы.
Старик повернулся к соседу, пожевал губами.
– Считай не считай, а ее нету. Дюнкерк съел, да-с… Англичане, извините меня, воюют за Францию до последнего французского солдата… Извините меня за резкость.
– Дюнкерк – наше общее несчастье. Ваши настроения подрывают доверие.
– Мои настроения? Помилуйте! Вы слышали радио? Эвакуация из Дюнкерка закончилась. Успех, победа!.. Вывезли триста сорок тысяч британских солдат, почти всю армию. А французы? Сколько вывезено французов, союзников? Несколько тысяч. Остальных бросили на произвол… Об этом не говорят по радио… Вот что подрывает доверие.
Учитель оперся руками о худые колени. Сидел нахохлившийся и сердитый.
В углу переговаривались две женщины. Одна жаловалась:
– Представьте себе, собралась и забыла чемодан с бельем. Ужасно!
Терзи наклонился к Лилиан:
– Скоро приедем в Ле Ман. Решайте.
– Не знаю… Я ничего не знаю!
Женщине впервые предстояло самой решать свою судьбу. Рядом не было ни отца, ни Жюля, только Терзи – он так странно на нее смотрит… Сейчас надо сходить – скоро Ле Ман. А потом? Сейчас она хоть куда-то едет. Уже привыкла к монотонному стуку колес, к пассажирам, даже к брюзжанию англичанина с пуделем.
Решил за Лилиан дежурный по станции. Леон высунулся из окна и спросил, когда идет поезд в Фалез.
– Уже два дня не идут. Только принимаем. Говорят, там уже немцы.
Дежурный прошел к паровозу. В руке у него был фонарь с синим стеклом. Становилось темно. Вокзал забит беженцами. Лилиан представила себя между ними, брошенную, одинокую, с Элен на руках. Нет, нет! Шевельнулось раздражение против мужа: как Жюль мог оставить ее одну!
– Хорошо, – решила она, – поедемте в Сен-Назер. А дальше?
– Там будет видно.
Леон поймал себя на том, что в глубине души он доволен ответом дежурного.
В поезде не было света. Пока не сгустился мрак, решили приготовиться к ночлегу. Учитель из Валансьена уступил Лилиан место. Он сел на полу рядом с Терзи. Как его ни убеждали, старик отказался пристроиться на диване. В темноте Лилиан стала на ночь кормить ребенка. Леон сидел напротив с открытыми глазами. Он ничего не видел. Тихое чмоканье ребенка слышалось совсем рядом. Леон затаил дыхание. Потом он услышал шелест одежды – Лилиан застегивает лиф. Донесся неуловимый шепот – говорит что-то нежное дочке. Скрипнули пружины дивана, шлепнулись туфли, сброшенные с ног, стало тихо, хотя тишины не было – за стеной звучали голоса, шарканье ног, доносились невнятные шумы. Но Леон ничего этого не слышал, он прислушивался к иной тишине. Лилиан, видимо, заснула, дыхание ее стало ровным, спокойным.
Терзи все еще сидел с широко раскрытыми глазами, устремленными в темноту. Он пошевелился – затекли ноги. Ощутил в кармане какой-то жесткий предмет. Обезьянки! Леон только сейчас о них вспомнил. Представил себе – человекоподобный зверек ручкой закрывает глаза. Нет, сейчас он хотел бы видеть. Видеть лицо этой женщины. Как странно все получается!.. Леон задремал перед рассветом, когда поезд давно уже шел в сторону Нанта.
II
Чем ближе к Орлеанским воротам, тем гуще становится поток самых разнообразных машин, стремившихся выбраться из Парижа. По мере того как густел поток, Бенуа двигался все медленнее. Машины ползли в несколько рядов, заполняя проспекты и улицы. Бенуа с досадой подумал: «Надо было выехать раньше. Не могла Лилиан собраться вовремя! Кажется, было для этого время».
Он оглянулся – столпотворенье! Будто бы все посходили с ума. Попробовал свернуть на боковую улицу. Не удалось – навстречу выкатывались «форды», «ситроены», «пикапы», какие-то допотопные, обшарпанные драндулеты и новенькие, сияющие лаком «роллс-ройсы». Все это гудело сиренами; скрипели тормоза, чихали моторы. В воздухе плыли прозрачные голубоватые клубы дыма, как в большой курительной комнате.
Проползли через широкую площадь. Поперек ее стояли автобусы, торчали врытые столбы, колья. В нескольких местах площадь перерезали глубокие канавы – опасались немецких парашютистов, воздушных десантов. Такие заграждения он уже видел на Елисейских полях – на Авеню Фош. Там еще был смысл перегораживать улицы, чтобы помешать немецким десантным самолетам. А здесь? Какая чепуха! Зачем немцам воздушные десанты? Они и без того стоят в нескольких милях от города, почти в Булонском лесу. Ведь Париж объявлен открытым городом, к чему затруднять движение? Бенуа согласен с тестем. Правительство правильно поступило – оборона может разрушить город, повредить здания.
В конце площади оставался узкий проезд, куда и устремились все машины. Из-за этого и получился затор. Дальше поехали быстрее. Вправо остался Версаль. Через полчаса движение снова застопорилось. Ползли раздражающе медленно. Останавливались на каждом шагу. Бенуа заметил по часам – за сорок минут проехали полкилометра. Жюль распахнул дверцу кабины. Жара несносная! Мимо прошли две девушки. Одна показалась знакомой. Так и есть – Гризет, продавщица из цветочного магазина. Девушки заискивающе улыбнулись:
– Месье Бенуа, не захватите ли нас с собой?..
Бенуа оценивающе поглядел на девушек – Гризет симпатичнее, хорошая фигурка, свежее личико. Вторая грубее и старше.
– К сожалению, одно только место. Садитесь.
Гризет нырнула в кабинку. Через окно защебетала подруге:
– Душечка, извини меня! Месье Бенуа так любезен…
Подруга, надувшись, дернула плечиком, пошла вперед.
– Какая странная! Она, кажется, обиделась. Очень глупо… Я могу поставить чемоданчик назад. Так будет удобнее. – Гризет сразу почувствовала себя хозяйкой в машине. – А этот сверток тоже надо убрать… Мы хотели остаться, немцы же культурные люди – что они сделают? Но потом передумали. Вдруг станут бомбить… А цветочный магазин наш закрылся, мадам Рюше тоже уехала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109