Не случайно он без сопротивления убрался из Греции. Я раскусил его план. Освобождает нам дорогу в Россию. Пусть будет так!..

Глава девятая
I
Британский эсминец «Роджерс» застыл на рейде пирейского порта, в нескольких кабельтовых от берега. Стояла тихая, почти штилевая погода. Солнце еще не поднялось, но заря уже захватила край неба, мягким светом заливая недалекий холмистый берег. Его видно было невооруженным глазом. Легкое дуновение ветра доносило на рейд пряный запах земли, цветущих серебристых олив, рощи которых теснились по склонам гор.
На миноносце только что пробили в корабельную рынду восемь склянок – четыре двойных удара. Почти одновременно звонкие удары донеслись и с других кораблей, стоявших на якорях неподалеку от эсминца. Мелодичный перезвон рынд почему-то напомнил Роберту праздничный благовест в Ист-Энде – они жили недалеко от кирхи.
Роберт Крошоу, сменившись с вахты, пробирался по бронированной палубе в матросский кубрик. Пирей лежал перед ним, окруженный амфитеатром гор, исчезавших за горизонтом. В порту у причалов лениво дымились корабли – транспорты, грузовые суда, рыбачьи шхуны, заслоняя мачтами, трубами, палубными надстройками здания портовых сооружений. Обычно выжженные, берега в эту весеннюю пору манили к себе нежной зеленью, тишиной и прохладой.
Матрос едва миновал артиллерийскую башню с расчехленными стволами орудий, когда первозданную тишину наступающего утра потряс взрыв неистовой силы. Сначала Роберт не понял, что с ним случилось. Воздух, ставший упругим, как натянутая резина, отбросил его к башне. Он ударился плечом о броню, упал на палубу и тотчас же вскочил на ноги. Там, где несколько секунд назад стояли у причалов будто задремавшие корабли, в небо медленно поднимался столб белесого дыма, прорезанного багрово-черными клубами пламени. В воздух летели обломки мачт, куски железа, шлюпки, затянутые брезентом, горящие надстройки, развороченная корма рыбачьей шхуны. На месте парохода «Клан Фрезер», того, что пришел два дня назад с грузом боеприпасов, клокотал огненный вихрь, он вырвался словно из кратера ожившего вулкана. Вздыбившаяся волна ринулась на миноносец, накренила его, сорвала с якорей соседний транспорт. Почти тотчас же прозвучал сигнал тревоги, завыла сирена, засвистели боцманские дудки. От утренней тишины не осталось следа. Командир приказал выбрать якорь и отойти в море. Загрохотали брашпили, всасывая тяжелые звенья якорных цепей. Но опасность, видимо, уже миновала. Эсминец вернулся на старое место.
Стало совсем светло. Наступил ясный, безоблачный день. Солнце, поднявшееся над горизонтом, озарило страшную картину разрушений в пирейском порту. На берегу, выброшенные силой взрыва, лежали корабли, обнажив красные днища. Другие погрузились в воду, и только трубы и мачты торчали на поверхности бухты. Горели какие-то здания, в отдалении стояли машины, санитарные и легковые, работали пожарные и спасательные команды.
С борта эсминца спустили моторный бот, и команда матросов отправилась на спасательные работы. Роберт был среди них. Взрыв, происшедший по неизвестным причинам, уничтожил одиннадцать британских кораблей, причинил большие разрушения в порту. Матросы гасили пожар, разбирали руины, выносили убитых, раненых и обгорелых. Обугленные трупы складывали рядами под каким-то навесом. Отсюда грузили их на машины, а под навес приносили другие, такие же обезображенные трупы.
Крошоу подумал, и сердце заныло неутихающей болью: «Вирджиния, может быть, так же лежала у развалин нашего дома… И дядюшка Вильям…»
С тех пор как Роберт покинул Англию, ему казалось, что война идет только там, но, оказывается, и за три тысячи миль от его Ист-Энда гибнут английские парни. Вот лежит военный моряк в обгоревшей холщовой робе, в такой же, как у него. На его месте мог бы оказаться и матрос эскадренного миноносца «Роджерс» Роберт Крошоу. Он походил бы на этот обугленный труп. Даже волосы такие же русые… Роберта передернуло. Кому хочется умирать, будь это в Лондоне или в Пирее!
Кто-то сообщил новость – сегодня немцы напали на Грецию.
Пришли к выводу, что взрыв в порту не иначе как дело рук фашистских диверсантов. Ходили слухи, будто кто-то видел двух бегущих людей за несколько минут до взрыва. Они вскочили в машину и уехали по дороге в Афины. Роберт не поверил – теперь могут болтать что угодно. Позже – это было в середине дня – сказали, что началась эвакуация британского экспедиционного корпуса. Роберт тоже не поверил – какого черта болтают, – но матрос, с которым они остановились, чтобы минуту передохнуть и напиться воды, указал на другую часть порта.
– Не веришь – посмотри сам… Да, недолго мы здесь повоевали…
Они стояли у сваленной колонки. Из трубы фонтаном била холодная струйка воды. Она растекалась по асфальту, исчезая под развалинами какого-то здания. Сырой асфальт казался черным, как обугленная головня. Роберт поднялся с мокрым лицом и глянул в ту сторону, куда указывал приятель. У причалов на плоские самоходные баржи грузили танки, орудия. Солдаты с винтовками гуськом подымались по трапу на моторный баркас. Второй баркас только что отвалил от берега и, вздымая пенистые буруны, шел к военному транспорту. За его кормой расплывался голубоватый дымок отработанных газов. Сомнений никаких не было, войска грузились на корабли.
– Везет мне! – ответил Роберт. Он вспомнил Дюнкерк. – Наш адмирал будто знал, что придется заворачивать обратно. Почему бы это?..
Роберт Крошоу не имел представления, сколь прав он был, высказав такое предположение. Военные транспорты всего месяц назад доставили в Пирей экспедиционный корпус, но корабли так и стояли в порту и на рейде, словно дожидаясь обратного рейса. Эсминец «Роджерс», сопровождавший транспортные корабли, тоже не покидал греческие воды.
Моряки снова принялись за работу. Вскоре им поручили другое дело – предстояло очистить пирс, чтобы и отсюда производить погрузку.
Роберт вернулся на «Роджерс», когда сгустились вечерние сумерки, грязный, как кочегар, падающий с ног от усталости. Через час эсминец в составе конвоя вышел в море. Он сопровождал первый караван военных транспортов, увозивших из Греции солдат британского экспедиционного корпуса.
И все же Роберт остался доволен, что измочален собачьей усталостью. События отвлекли его от мрачных дум, которые одолевали последнее время.
Несчастья свалились на него как-то сразу, точнее – он узнал о них почти одновременно.
О смерти сестры написал отец много спустя после того, как все это случилось. Написал из Шотландии, куда они переехали с матерью. Про болезнь матери отец писал скупо, сообщил только, что долгое время она находилась в тяжелом состоянии, но теперь, слава богу, ей значительно лучше. Мать живет у брата на ферме, а сам он работает в Глазго. Старик написал и о гибели дядюшки Вильяма. Бедный отец! Они так были дружны!
От Кэт тоже очень долго не приходили письма. Наконец получил. Не письмо, нет, короткую записку. Роберт никогда не думал, что листок бумаги с неровными, торопливыми строками может причинить столько боли, перевернуть и опустошить душу. Что случилось, Роберт так и не знал. Кэт говорит в письме, что вообще не хотела писать, – это так тяжело, лучше бы ей умереть… Но она обязана сказать, что между ними все кончено. Она недостойна его и просит Роберта считать себя свободным. Почему? Почему?.. Письмо не давало ответ на мучительный и самый главный вопрос. Наверно, влюбилась. В кого же, в кого? Может быть, Пейдж добился своего, переехав в Лондон? Интендантская крыса! Как ненавидел Роберт своего бывшего друга!.. Но, может, это не так. Может, кто-то еще… Моряк представлял себе Кэт в объятиях безликого человека и стискивал зубы в бессильной ревности.
Письмо от Кэт пришло через неделю после того, как он узнал про несчастье в их доме. Он раньше еще написал матери, не знает ли она что-нибудь про Кэт Грей. Может, зайдет к ним. Как получилось все глупо! Мать, оказывается, лежала в это время в больнице.
Так и остался моряк Роберт Крошоу в тяжелом неведении. Он терзался догадками, упрекал Кэт, ненавидел Пейджа, кого-то еще, искал ответа и не находил. Винил войну, которая сломала, скомкала его жизнь. За эти два месяца Роберт пришел к одному, впрочем, не совсем твердому выводу: надо бросить все к дьяволу, выкинуть из головы. Но не так-то легко это сделать. Даже усталость не избавляет от неотвязных, жестоких мыслей.
Роберт стоял на палубе миноносца среди южной ночи и моря. С погашенными огнями «Роджерс» шел впереди каравана транспортных кораблей. Судя по звездам, эсминец спускался на юг, к острову Криту.
II
Для тетушки Полли, конечно, в Шотландии было гораздо лучше, чем в Лондоне. Джон Крошоу долго ломал голову, как выполнить совет врача. Доктор сказал, хотя опасность и миновала, но пройдет немало времени, пока женщина окончательно придет в себя после нервного потрясения. Лучше всего больной жить в тихой, спокойной обстановке. Где? Доктор пожал плечами. Лучше в санатории на взморье или в частном пансионате. Конечно, если есть средства. Но у докера не было денег.
Наконец Джон придумал. У Полли под Глазго жил ее двоюродный брат Дэвид, он занимался там сельским хозяйством. Джон плохо знал шурина, но, когда стряслась беда, вспомнил о нем и написал письмо. Писал не без тяготивших его колебаний, но в таком положении не до стеснений. Дэвид ответил телеграммой, приглашал ехать немедля. Так они очутились в Шотландии.
Шурин Макклин имел ферму неподалеку от Иглхема – приземистую хижину, вросшую в землю и окруженную полем и лугом. Ферма небольшая, всего несколько акров земли, но она все же давала возможность существовать семье Макклинов. Стояла ферма почти на границе владений лорда Гамильтона, простиравшихся чуть ли не до самого Глазго.
Тетушке Полли отвели комнатку, в которой жил старший сын Дэвида, ушедший в армию. В комнате едва умещались кровать и столик, но и этого вполне достаточно – Джон появлялся в Иглхеме лишь по субботам и редко когда в середине недели. Работать он устроился в Глазго, в порту. Найти службу оказалось не так-то трудно, не то что в мирное время, когда на одно место претендует десяток безработных. Предложили должность стивидора – управлять разгрузкой кораблей. Работа не тяжелая, но канительная, и поэтому Джон большую часть времени проводил в Глазго.
В очередную субботу Джон собирался пораньше уехать в Иглхем, но его задержал американский пароход, пришедший к вечеру в порт. Последнее время в Глазго зачастили американские корабли, они доставляли военные грузы и продовольствие по ленд-лизу. Пока стивидор отдавал распоряжения, выяснял, где складывать бочки и ящики, пока началась разгрузка, прошло немало времени. Только в десятом часу Джон выбрался из порта, он опасался, как бы не опоздать на последний автобус. Крошоу прикинул – в Иглхем приедет не раньше полуночи. Он уж подумывал, не остаться ли ночевать в Глазго, но все же решил ехать – Полли станет тревожиться.
Автобус шел на Килмарнок. На половине дороги Джон вышел. Ему до фермы предстояло пройти около мили. За мостом навстречу докеру вынырнули две легковые машины военного образца, ослепив его оранжевым светом фар. Прижавшись к перилам моста, Джон пропустил автомобили, проводил их глазами – они свернули по шоссе к Глазго. Джон подумал: «Здесь будто и нет войны, ездят с открытым светом».
Стояла прозрачная, лунная ночь. С рюкзаком на одном плече докер шагал через пустошь, поросшую редким кустарником. Потом он свернул на тропинку и в воротах фермы столкнулся с Дэвидом. Обычно спокойный, уравновешенный, Макклин был чем-то взволнован. Он нервно попыхивал трубкой. Тень от стены падала на его лицо, и только багровый огонек, вспыхивая и угасая, неясно озарял крупные черты и нахмуренные брови. По этому огоньку Джон и угадал, что кто-то стоит в воротах.
– Послушай-ка, что я тебе расскажу, – сказал шурин. – Хорошо, что ты приехал. Женщины уже спят, и мне не с кем поговорить… До чего обнаглели боши, стали летать даже к нам в Шотландию… Идем в дом.
Дэвид осторожно, чтобы не разбудить спящих, отворил дверь, чертыхнулся, когда невзначай грохнул щеколдой, и вошел в кухню.
В очаге тлели угли – приходилось топить, потому что ночами бывало холодно. Шурин зажег свет и присел к столу.
– Ты понимаешь, какое дело, – Дэвида переполняли недавние события. – Что-то мне не спалось с вечера. Сначала заснул, а потом все ворочался с боку на бок. Дай, думаю, гляну скот. Корова должна телиться. Зашел в хлев – все в порядке. Вдруг слышу – гудит. Самолет. Посмотрел в небо – летит. Под луной его хорошо видно. Это бы все ничего, но гляжу – на моих глазах распускается парашют. Тут я и сообразил – дело неладно. Кому нужно прыгать к нам среди ночи? Не иначе как немецкий шпион. Схватил дубину – и туда. Ну, думаю, сейчас я тебя огрею! Подбежал, а он лежит на земле, как дохлый баран. В капитанской форме. Я их с той войны знаю. Потрогал – живой, только без памяти. Оружия никакого, один фотоаппарат на боку. Что тут делать? Сбегал за водой – у меня на лугу колодец вырыт. Бегу, а сам думаю: как бы не улепетнул, подлец. Нет, ничего… Отстегнул с него лямки. Тут как раз на машинах наши подъехали. Может, они тебе встретились?
– Да, – подтвердил Джон, – на мосту, у шоссейной дороги.
– Вот-вот! Так оно и будет. – Макклин раскурил угасшую трубку. – Я думаю, наши тоже за ним следили. Выскочили из машины, спрашивают: «Кто здесь такой?» – «Не знаю, говорю. Немец. В чувство его привожу». А он мокрый весь – я на него воды не пожалел – сел и отвечает: «Я капитан Альфред Хорн. Доставьте меня к герцогу Гамильтону». Подумай ты, какой наглец! К лорду Гамильтону! Прилетел, будто в гости. Так ему и поверили… Этого самого Хорна посадили в машину и увезли. Сам-то он не мог идти, говорит – повредил ногу… Лейтенант мою фамилию записал, сказал спасибо. Я у него парашют попросил – не дал. Жалко, хороший материал, чистый шелк. Говорит – нужен как доказательство… Вот какие дела-то бывают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109