Ты же знаешь, что у меня, как прежде, салон по четвергам.
– Это было бы замечательно…
– Ну вот и отлично! Приезжай к девяти… Впрочем, нет, лучше пораньше, чтобы я успела тебя поцеловать. Надеюсь, жена не станет ревновать к старым друзьям?.. Ты очень торопишься?.. Понимаю, понимаю! Да, обстановка необычайно сложная. Не буду задерживать!.. А знаешь, я читаю твои статьи. От души поздравляю! У тебя уже имя!.. Как тебе нравится Гитлер? Он приберет к рукам Польшу, поверь мне. Ну и пусть, в Европе будет больше порядка. Не правда ли?
Маро могла бы болтать без конца, легко перескакивая с модных шляпок к проблеме Данцига. Но Бенуа ответил что-то невнятное и поторопился повесить трубку.
Если сегодня удастся встретить премьера, завтра он даст неплохую статью. Она будет вполне уместна. Русофильские настроения снова начинают проникать в печать, нейтрализовать их можно хлестким и убедительным выступлением. В нем следует сослаться на мнение премьера… А с де Шатинье придется встретиться. Черт с ней, нельзя оставаться неблагодарным. Она многое для него сделала…
* * *
Свою карьеру Жюль Бенуа начал в популярном женском журнале. Он сотрудничал в отделе «Наша почта» и отвечал на письма преимущественно молодых читательниц, которых волновали проблемы пола, вечной любви, бескорыстной дружбы, супружеской верности. Насколько позволяло место в журнале, редактор выделял для «Нашей почты» две, от силы три неполных странички в самом конце номера. Тут много не разгуляешься. Правда, чтобы вместить побольше материала, ответы на письма набирали петитом, но гонорар от этого не возрастал.
Исповедуя в душе циничный нигилизм, Жюль Бенуа пытался философствовать на отведенном ему месте в журнале, писал о бренности всего существующего на земле, кроме благословенного чувства, вызванного влечением двух влюбленных существ. В подтверждение излюбленной идеи он обращался к восточной легенде о таинственных нитях, свитых из лунных лучей, которые еще при рождении связывают влюбленных и неизбежно приводят их в жизни друг к другу. Но сам Бенуа со спокойной душой обрывал лунные нити, находил другие, которые приводили его к новым и новым любовным утехам.
Как-то раз он написал даже небольшой трактат на тему, что лучше – ждать и не дождаться или иметь и потерять. Но дискуссии в журнале не получилось. Противоположные точки зрения пришлось высказывать самому Бенуа в статьях под разными псевдонимами, и он вскоре перешел снова на ответы читательницам.
Редактору-издателю нравился сентиментальный, в меру поучительный стиль Бенуа. Ответы Жюля, надо полагать, удовлетворяли и многочисленных читательниц «Нашей почты», так как нередко он получал их послания, полные благодарности и интимных признаний. На иных письмах обнаруживались следы бледно-лиловых, зеленых, синих и других – всех цветов радуги – чернильных пятен от слез чувствительных и растроганных корреспонденток.
Но кто из очаровательных незнакомок, подписчиц журнала, мог бы подумать, что ответы, публикуемые на последних страницах за подписью «Королева Мечта», пишет зрелый мужчина с ассирийской темно-каштановой бородой и выпуклыми, всегда блестящими, наглыми глазами такого же каштанового цвета!
Жюль Бенуа явно преуспевал в жизни. Счастливый случай помог ему распроститься с женским журналом. Несколько лет тому назад он познакомился с немолодой читательницей, женой видного политического деятеля, члена французского кабинета, графиней Маро де Шатинье. Она заехала в редакцию, чтобы лично познакомиться с «Королевой Мечтой», привлечь ее в свой салон как очередную диковинку. Жюлю пришлось выкручиваться из затруднительного положения и в конце концов удалось скрыть, что он сам имеет прямое и непосредственное отношение к имени романтической королевы. С «Королевой Мечтой» дама не встретилась, но вскоре стала любовницей предприимчивого журналиста.
Маро де Шатинье походила чем-то на престарелую, когда-то блиставшую балерину, которая цепляется за старое, не хочет уходить со сцены, не понимая, что все ее обаяние осталось в прошлом. Когда-то она, возможно, была красива, кружила мужчинам головы, но это было давно. Для себя она оставалась все той же «очаровательной былинкой Маро» и никак не могла отказаться от этой роли. Смешно было наблюдать, как графиня кокетливо надувала увядшие губы, капризно склоняла голову или игриво метала многообещающие взоры из-под наведенных ресниц. Под глазами сквозь пудру проступали желтоватые морщинистые отеки. Да, графине давно было бы пора сойти со сцены, но женское самомнение оказывалось сильнее рассудка.
Большого удовлетворения от любовных чар жены министра Бенуа не получил, но мадам де Шатинье оказалась надежным, хотя и довольно шатким по виду мостиком, с помощью, которого Жюль Бенуа перебрался на другую работу. Маро де Шатинье всячески протежировала новому другу, используя обширные связи мужа.
Вначале Жюль сделался репортером, а вскоре иностранным обозревателем влиятельной газеты, являвшейся негласным официозом министерства иностранных дел. Ассирийская борода Бенуа часто мелькала в приемной этого министерства на Кэ д'Орсэ, в кулуарах парламента, на всех пресс-конференциях. Он вхож был в великосветские и дипломатические салоны, завязал обширные связи, считался в журналистских кругах одним из наиболее информированных людей. А его личная дружба с Жоржем Боннэ, министром иностранных дел, вызывала всеобщую зависть и темные сплетни. Но Жюль не обращал на это внимания. Он уверенно считал, что в газетной работе, как и в любом коммерческом предприятии, деловые связи обеспечивают половину успеха. Вторую часть успеха Бенуа относил за счет личной предприимчивости, сметки и умения понравиться нужным людям.
За минувшие годы французские правительственные кабинеты менялись чаще, чем Бенуа менял покрышки на собственном автомобиле. Жюль смог приобрести собственную машину вскоре после того, как начал работать в официозе. Министры сменялись даже чаще, чем его любовницы, а в этом отношении Жюль не был разборчив и постоянен. Давным-давно престарелый супруг графини де Шатинье перестал быть министром, перешел в оппозицию, но к этому времени Бенуа сумел прочно укорениться в жизни, как семечко декоративного ползуна, что взбирается по отвесным кирпичным стенам с помощью многочисленных присосков.
Какие бы политические бури ни бушевали в парламенте, сколько бы раз ни менялся состав кабинета, Жюль Бенуа оставался сам для себя надежным флюгером, который неизменно указывал попутный ветер его житейской ладье. Жюль Бенуа выступал в газетах под псевдонимом, завоевал определенное имя, на него начинали ссылаться, но, как и в женском журнале, многие не знали его настоящей фамилии. Для широкой читающей публики Жюль оставался своеобразной «Королевой Мечтой», но уже в международном масштабе.
Женился Бенуа года два назад на Лилиан Буассон, единственной дочери виноторговца средней руки. В сорок лет Жюль пришел к выводу, что даже преуспевающему холостому литератору следует обзавестись своим углом. А уголок, где поселились молодожены, оказался действительно прелестным. Тесть сделал милый свадебный подарок – за свой счет он заново оборудовал уютную квартирку из четырех комнат на Кэ д'Орсэ, неподалеку от министерства иностранных дел. Это было удобно во всех отношениях. Бенуа пришлось только сделать некоторые расходы на покупку мебели. Несколько тысяч франков, ассигнованных на приобретение квартиры, остались свободными. Это тоже оказалось приятным сюрпризом.
Положение тестя в торговом мире имело немалое влияние на выбор невесты, которую Жюль решил сделать постоянным спутником жизни. Месье Буассон не слыл, конечно, мультимиллионером, но он имел обеспеченный доход, предприятие его расширялось, и тесть не раз осторожно предлагал зятю вступить в компаньоны фирмы, чтобы после – старик начинал задумываться о неизбежном конце – Бенуа смог бы возглавить дело.
Несомненно, месье Буассона удовлетворяло положение Жюля в парижском обществе. Иначе он ни за что не выдал бы за него дочь. Но тесть все же считал, что бочонок доброго вина куда надежнее газетного листа, на котором появлялась подпись зятя. Литературная деятельность подвержена значительно большим случайностям, чем виноторговля. Вино не стареет. Наоборот, чем дольше оно стоит в подвале, тем становится крепче. А разве можно сказать то же самое про газету? Даже самую хорошую статью не положишь в прохладный погреб, чтобы она через десяток лет сохранила ценность и дала еще некоторую прибыль. Газета – мотылек, живущий один день. А месье Буассон полагал, что в нашем мире прочно только то, что реально. Например, винный погреб, земля, недвижимое имущество, то есть все то, что само по себе представляет ценность и может служить источником дохода, невзирая на жизненные неурядицы и всякие там изменения политической ситуации.
В рассуждениях тестя Бенуа находил много правильных мыслей. Жюль понемногу начинал задумываться: не сменить ли действительно интересную, доходную, но неустойчивую профессию журналиста-международника на более спокойную и надежную роль совладельца виноторговой фирмы? В конце концов не все ли равно, где будет стоять его подпись – над статьей в газете или на вывеске фирмы тестя с изображением золотых поощрительных медалей и такой солидной, утверждающей строчкой: «Основана в 1843 году». В подвалах тестя стоят бочонки почти столетней давности, а кто будет читать его статьи даже не через год – через два месяца! Он и сам не всегда помнит, что писал месяц назад, какую точку зрения отстаивал и защищал!
Впрочем, об этом еще есть время подумать. Торопиться некуда. Жюль по-прежнему находился в фаворе, с ним считались на Кэ д'Орсэ – в министерстве иностранных дел, только вот с премьером он никак не мог наладить нужных ему отношений.
Именно поэтому Жюль возлагал большие надежды на посещение салона графини де Шатинье. В душе он сожалел, что женитьба заставила его отказаться от гостеприимства своей покровительницы. Здесь-то уж всегда можно было встретить влиятельных людей!
В парижских кругах особняк де Шатинье считался местом нейтральных сборищ представителей самых различных направлений и группировок. Посетить салон графини считалось признаком хорошего тона, признанием света – отсюда открывался доступ в другие многочисленные аристократические салоны Парижа. В этот особняк средней руки охотно стекались парламентарии и дипломаты, художники и представители делового мира, политические конкуренты и единомышленники, великосветские дамы и восходящие светила.
II
Жюль Бенуа рассчитал время так, чтобы явиться в салон в то время, когда начнут собираться гости, но еще не особенно густо, чтобы не затеряться в толпе приглашенных. Иначе рискуешь не попасть в газетную хронику с перечислением гостей, присутствующих на вечере.
Гостей принимала озабоченная хозяйка. В декольтированном вечернем платье она показалась Жюлю еще нескладнее и выше. Худые обнаженные руки с острыми локтями казались молочно-белыми при свете электрической люстры.
– А, месье Бенуа! – воскликнула де Шатинье, когда Жюль подошел к ней и сдержанно поклонился. – Счастливый молодожен! Наконец-то вы нарушили обет затворничества и посетили нашу скромную хижину! А почему вы скрываете свое сокровище, почему вы один? – Де Шатинье говорила это для окружающих. – Идемте, я познакомлю вас с маркизой де Круссоль, она не позволит вам скучать.
Пробираясь среди гостей, останавливаясь, чтобы бросить любезную фразу, де Шатинье выбрала момент и шепнула:
– Противный, я ждала тебя раньше! Где ты был? Ты рискуешь так растерять все связи и мое расположение!.. Так и быть, сегодня прощу, но в следующий раз… Не оправдывайся! Вот де Круссоль. Идем! Имей в виду, сегодня она управляет Францией, а завтра будет вон та – Элен де Порт, подруга восходящего светила. Видишь, она стоит с этим модным немцем, с Отто Абетцом. За ним увивается весь Париж. Я достала его к себе на вечер. Правда, неплохо?
Они прошли в курительную комнату. У распахнутого окна, выходившего в зимний сад, стояла белокурая моложавая женщина кокетливого вида с выражением капризной властности на красивом лице. Она стояла в окружении нескольких мужчин, среди которых Жюль увидел Жоржа Боннэ, тощего человека с землистым цветом кожи и непомерно большим носом, делавшим его похожим на птицу.
– Мари, – сказала хозяйка, – познакомься с обожателем премьера. Знакомьтесь, господа!
Склонившись к белокурой женщине, де Шатинье тихо сказала ей на ухо, но так, что Жюль слышал:
– Он не выносит Элен де Порт. Вы найдете общий язык…
Хозяйка почувствовала, что Бенуа может невпопад возразить, и предупреждающе сжала его руку.
– А теперь, господа, извините меня, я должна вас покинуть. У меня столько забот!
Де Шатинье одарила всех ослепительной улыбкой. Жюль приметил морщинки поперек уголков ее рта. Стареет…
Де Шатинье ушла, расточая улыбки и комплименты. Ее декольтированная фигура мелькала то там, то здесь. Слуги в белых манишках разносили вино и сандвичи.
Боннэ повторил фразу, видимо прерванную появлением Бенуа:
– Я уверяю вас, что Гитлер не захочет портить отношения с Францией. Маркиза де Круссоль абсолютно права, – Боннэ улыбнулся блондинке. – Внимание Гитлера устремлено на восток. Мы можем спокойно спать, господа, совершенно спокойно.
– Да, – поддержала де Круссоль, – пока в Европе есть Гитлер, мы можем не опасаться революции в Париже. Он не пустит большевиков на Запад.
– Простите, но какой же смысл тогда вести нам переговоры с русскими? Пусть извинит маркиза, что я возражаю. – Собеседник учтиво поклонился де Круссоль.
Бенуа знал его – журналист Терзи, любивший задавать каверзные вопросы. Они частенько встречались на пресс-конференциях. Терзи был заметно навеселе. Когда он успел?..
– Русские, – продолжал он, – принимают всерьез начавшиеся переговоры, они рассчитывают сообща обуздать Гитлера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109