Вы здесь ни при чем, я хотел разъярить этих великосветских девок. Никакие они не аристократки, – одна дочь фабриканта, другая тоже из семьи удачливых обывателей. Выскочили замуж и навешали себе титулы рогатых мужей. Пусть подерутся! Может, из-за них сменится еще один кабинет. Я люблю наблюдать, Жюль, и подливать масла в огонь. Говорю вам, я Свидетель. Я еще напишу мемуары.
– Тогда езжайте в Варшаву, наблюдайте, как Гитлер управляется с Польшей.
– Лень… Я это увижу в Париже из окна собственной спальни. Увидите, как он заберет нас голыми руками. Вытащит, точно форель из сачка… Вы ловите рыбу?.. Впрочем, нет, если начнется война, я уеду куда-нибудь в Центральную Африку, поселюсь среди зулусов или племени банту, отсижусь там. Буду писать мемуары.
– Этого не может быть! Не болтайте чего не надо!
– Не может? А хотите, посмотрим! На бутылку вина из подвалов вашего тестя. Ну? Ну, давай!
– Идет!
Бенуа согласился, чтобы только отвязаться. Терзи вконец развезло.
– Черт возьми! – пьяно пробормотал он. – Остановите машину, теперь я пойду пешком.
– Но вы совершенно пьяны.
– Не ваше дело. Бутылку я заработал. Остановите!
Они были около Лувра. Жюль остановил машину на углу Рю де Риволи. Терзи вышел и, покачиваясь, пошел вдоль тротуара.
– Куда вы? Я довезу! – крикнул Жюль…
– Убирайтесь к черту! Я ненавижу вас…
Терзи прислонился спиной к стене, осторожно повернулся, удерживая равновесие, и, заплетая ногами, повернул за угол.
«А, черт с ним, наплевать! – решил Бенуа и тронул машину.
Но потом передумал – Терзи действительно может ему пригодиться. – Заберу к себе, проспит в кабинете». Жюль нагнал Леона и втащил его в машину.
Терзи плохо соображал, что с ним происходит.
III
В конце концов все перепуталось! Просто нельзя разобрать, что происходит. Если подумать, Западная Европа превратилась в какой-то сумасшедший дом: Данциг, Москва, Лондон, Варшава, договоры, переговоры, ультиматумы, пакты, еще что-то, еще и еще… Голова идет кругом! А все из-за русских. Если бы не они, все стояло бы на своих местах. Совершенно точно…
Жюль испытывал чувство какой-то личной обиды, которую нанесли ему русские. Они заключили договор с Гитлером. Как так? Он, Бенуа, сам писал, что Германия Гитлера лучший барьер против распространения большевизма, а военный конфликт может возникнуть только между Германией и Россией. Все шло к этому, а тут вдруг бац, договор о ненападении…
Ну, хорошо, сам он мог что-то напутать, так бывало, но ведь мысли-то, которые он высказывал в обозрениях, были не его мысли, Жюлю подсказывали их люди, стоящие у власти. Конечно, ему подсказывали гораздо яснее, откровеннее – не все напишешь в газетах. Долгое время схема была одна, над ней не приходилось думать: Гитлер стремится на восток, там у него свои интересы, он ненавидит большевиков. Ну и пусть стремится, пусть ненавидит. Если немцы и русские столкнутся лбами, тогда Запад останется в стороне. Все ясно. Конечно, писать надо намеками, недомолвками. Кому нужно – поймут. В борьбе с русскими Гитлер тоже измотает себя, обессилит, станет сговорчивее. Что тут непонятного? Жюль Бенуа резво строчил такие статьи, уверенный сам, что так все и будет.
Уверенность международного обозревателя подкреплялась и другими, косвенными обстоятельствами. Во-первых, писал так не он один, то же самое трубили почти все газеты. Во-вторых, если бы Жюль писал не то, что надо, Боннэ перестал бы платить ему деньги сверх гонорара. Деньги даром никогда не платят. Терзи, конечно, врет, что Боннэ получает деньги от Абетца. Скорее уж от американцев, через Буллита, – состоит же Боннэ пайщиком полуамериканского банка «Братья Лазар». Они мастаки на всякие махинации…
Впрочем, какое это имеет значение? Бенуа интересовало другое: за какую бы уцепиться мысль, пусть чужую, спорную, даже вздорную, но такую, чтобы выдать ее за плод собственных размышлений? Иначе как свяжет он концы с концами? Надо же ему было вчера бухнуть в газете – Гитлер согласен договориться, войны не будет! А война, оказывается, уже началась. Она началась, когда в типографии набирали газету.
Кто мог подумать, что события так обернутся! Вчера Боннэ лично сказал ему: «Гитлер большой мастер блефа, он торгуется с нами и не начнет войну». В таком плане Жюль и написал статью. Как теперь выходить из положения? У кого спросить? Нигде никого нет, все заседают.
Жюль стиснул виски и прошелся по кабинету, от письменного стола до тахты. Зазвонил звонок. Кто еще там? Он сердито снял трубку. Маро де Шатинье просила совета: не лучше ли пока уехать из Парижа? Ответил ни да, ни нет, обстановка неясная, пока сказать ничего не может. Под конец спросила, читал ли он телеграмму о Глейвице, и начала ее пересказывать. Вот дура! Телеграмма напечатана во всех газетах, об этом все уже знают. Хорошо, что быстро отстала, наверно с перепугу.
Жюль еще раз прочитал телеграмму:
«Германское телеграфное агентство. Бреславль, 31 августа.
Сегодня около восьми часов вечера поляки напали и захватили радиостанцию в Глейвице. Ворвавшись внутрь здания, поляки успели прочитать воззвание по радио. Однако через несколько минут они были атакованы и разбиты полицией, которая вынуждена была применить оружие. Среди нападавших имеются убитые».
А вот еще. Это уже начало войны.
«Нападение на радиостанцию в Глейвице было со всей очевидностью сигналом для общего наступления польских банд на германскую территорию. Как удалось установить, почти одновременно поляки перешли германскую границу еще в двух местах. Передовые отряды, видимо, поддерживаются польскими регулярными частями.
Отряды полиции безопасности, несущие пограничную службу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточенные боевые действия продолжаются».
Жюль пробежал глазами и другие телеграммы. Владельцы торговых судов радировали капитанам укрыть корабли в портах и не задерживаться в открытом море. «Как перед бурей», – подумал он и отбросил газету.
Нет, сидеть дома невыносимо! Жюль сунул газету в карман макинтоша и вышел на улицу. В воротах дома стояла консьержка с вечно обиженным и огорченным лицом. Она говорила с незнакомым стариком в шерстяном жакете.
– Так вы думаете, дядюшка Жак, война будет? – услышал Жюль, проходя мимо.
– Она уже есть. Вы читали газету?
– Да, да! Всем кораблям приказали укрыться в портах. А что делать нам? Где укрыться нам от войны?
Старик ответил без видимой связи на вопрос консьержки:
– В прошлую войну я дрался с бошами под Верденом, а немцы обстреливали Париж из дальнобойных пушек.
– Что вы говорите, дядюшка Жак! Неужели?
– Нет, до этого не дойдет. Медведя лучше бить в его берлоге. Нет ли у вас спичек, Одетта? Видно, забыл я…
– Дай-то бог! Вы правильно говорите, дядюшка Жак. Мой Андре тоже так думает…
Жюль по набережной прошел в министерство иностранных дел. Боннэ все еще не было. Сегодня он не приезжал. Сидит с самого утра во дворце на заседании кабинета министров. Об этом Жюлю сообщил услужливый секретарь Боннэ.
В поисках новостей Бенуа бродил среди лабиринта узких и затхлых коридоров министерства. Поговорил с чиновниками, но они сами хотели узнать от Бенуа что-нибудь новое. Жюль напустил на себя озабоченно-таинственный вид, невнятно отвечал, неопределенно гмыкал: ситуация-де не ясна, надо подумать. Нельзя раскрывать государственные тайны. Завтра, если позволит цензура, он откровенно выскажет свои мысли в обзоре, читайте газету…
Заведующий протокольным отделом, престарелый чиновник с седыми бачками, почему-то шепотом рассказал Жюлю, что из города тянутся потоки машин, а на вокзалах с боем добываются билеты на поезд. Говорят, за два дня из Парижа выехало двести пятьдесят тысяч жителей.
– Господин Бенуа, – с надеждой спросил престарелый чиновник, – вы самый информированный человек, скажите: неужели будет война? Может быть, лучше отправить семью в деревню? У меня жена и два мальчика. Как вы думаете, господин Бенуа?
– Завтра, завтра все будет ясно. Пока у нас нет оснований для паники.
– Благодарю вас, господин Бенуа, вы меня успокоили…
Из министерства Жюль возвратился домой, но только на одну минуту. Не подымаясь в квартиру, он зашел в гараж, вывел машину и поехал в Елисейский дворец. Может быть, там удастся что выяснить.
День стоял ясный и солнечный. На бульварах играли дети, на тротуарах толпились прохожие. Жюлю показалось, что на улицах было оживленнее, чем обычно. Разговор с чиновником его обеспокоил. И потом еще что-то неосознанное вызывало тревогу. Ну да, старик в шерстяном свитере. Он напомнил, что в прошлую войну немцы обстреливали Париж из «длинной Берты» – из пушки с тридцатиметровым стволом. Конечно, с войной не шутят. Может быть, стоит отправить Лилиан в Фалез, к тестю. В провинции поспокойнее… Конечно, это не Центральная Африка. Бенуа вспомнил разговор с Терзи. Странно – чиновника он успокоил, а сам расстроился. Ничего не понятно!
Во дворце в большой приемной толпилось десятка полтора журналистов. Так же, как и Жюль, они съехались, чтобы из первоисточников получить информацию. Среди них был и Леон Терзи. Бенуа не встречал его с той ночи, когда пьяным вез с приема у де Шатинье, а потом оставил у себя ночевать. Взлохмаченный, с удлиненным, мефистофельским лицом, Терзи сидел, оседлав стул и опираясь руками и подбородком на спинку.
– Вот кто все знает, – иронически сказал Терзи, увидев входившего Бенуа. – Жюль, что вы скажете о ситуации?
– Да, кое-что знаю, – с солидным достоинством ответил Бенуа. Он решил играть роль человека знающего, но предпочитающего молчать.
Журналисты насторожились.
– Что ж вы знаете? Есть подробности из Берлина? Говорят, Гитлер выступил сегодня в рейхстаге… – Бойкий начинающий репортер спрашивал и одновременно хотел показать свою осведомленность.
– Не знаю, не знаю! – отмахнулся Жюль. – Мне известно только, что русские выкинули ловкий трюк.
– Вы хотите сказать, что они оставили нас в дураках? – Терзи лениво поднялся со стула.
– Даже больше: они предали нас своим договором с немцами.
– Как, как? Предали? Какие зловредные! – Терзи откровенно иронизировал, но Бенуа не понял. – Русских волокли в западню, а они не пошли. Смотри, какие зловредные!
В спор вмешался молодой репортер. Он волновался:
– Нельзя так упрощать дело. Поведение русских вызывает чувство протеста. Не так ли, месье Бенуа?
– Конечно, – кивнул головой Жюль, – нельзя упрощать.
Репортер был на седьмом небе: с ним согласился сам Бенуа! Он даже зарделся. А Терзи сказал:
– Упрощает вон кто, ищет дураков, – он указал на закрытые высокие двери – где-то в той стороне заседал кабинет. – Русские правы, я бы так же поступил на их месте. Мы очень долго водили их за нос.
– Ну, это уж слишком! Вы всегда оригинальничаете…
– И потом, потом должны же вы согласиться, что русские предали демократический Запад! – петушился молодой репортер и оглядывался на Жюля.
– Ладно. Если говорить серьезно, – Терзи нахмурился, – то не они, а мы предали русских. Разве мы сами не подписали договор о ненападении с немцами сразу же после Мюнхена? Русские только последовали нашему примеру. Кто не поймет, что наши переговоры с русскими – блеф! Мы хотели только заинтриговать, чуть-чуть запугать Гитлера, сделать его сговорчивым. Не так ли? А потом есть пословица: французский солдат не может изменить английскому королю. Почему русские должны за нас драться? Это называется загребать жар чужими руками.
– Простите, вы на что намекаете? Наша дружба с Англией не внушает сомнений, она нерушима.
– Не спорю, но поляки тоже наши друзья, а сейчас мы почему-то их бросили на произвол судьбы, рассчитываем увильнуть от обещанной помощи.
В ответ раздались протестующие голоса. Если так, зачем собрались бы здесь журналисты? В том-то и дело, что с минуты на минуту министры выйдут с заседания и сообщат – Франция вступает в войну. Симпатии оказались на стороне молодого репортера.
– Неправда! – воскликнул он, ободренный поддержкой. – Война сегодня же будет объявлена. Мы не покинем Польшу. Это не патриотично так говорить, месье Терзи! А потом господин Боннэ сам только из газет узнал про войну, мне передавали это из достоверных источников.
– Тем хуже для нашего министра…
Жюль не принимал больше участия в споре. Он только слушал и следил, как лохматый и черный Терзи отбивался от наседавших на него оппонентов. И вдруг у него мелькнула мысль, которая шла вразрез и с мнением Терзи, и с предположениями возражавших ему газетчиков. Он правильно написал в статье: войны не будет! Возникшая мысль так поразила Бенуа, что он не удержался и высказал ее вслух:
– Не спорьте, господа, войны не будет. Мы предотвратим ее, как в Мюнхене в прошлом году.
Молодой репортер, открыв рот, уставился на Жюля. На его лице отразилось недоумение. Многие из присутствующих тоже готовы были запротестовать, но появление министров прекратило споры. Министры выходили с заседания кабинета. Журналисты бросились навстречу премьеру и Жоржу Боннэ, облаченному в двубортный темно-синий костюм. Сзади шли остальные министры, и среди них выделялся генерал Гамелен – при орденах, в полной парадной форме.
– Господин премьер, война объявлена?
– Вы уже решили вручить ультиматум?
– Войскам приказано вступить в действие?
Вопросы сыпались со всех сторон. Корреспонденты приготовили блокноты, но премьер остановил обозревателей:
– Не торопитесь, не торопитесь, господа! – Глаза у премьера были усталые, с припухшими мешками. – Месье Боннэ все вам расскажет. Это по его части. Да, да… До свидания, господа, до свидания…
Журналисты повернулись к Боннэ.
– Только спокойнее! Я все скажу… Спокойнее! Боннэ, с головой какаду, шел в толпе газетчиков, как апостол.
Он поворачивался то в одну, то в другую сторону, рассыпая благодать информации. Но информация была неопределенная и расплывчатая. Из нее следовало только одно – война еще не объявлена.
– Мы не теряем надежды на мирный исход, – говорил Боннэ. – Можете так написать… Что вы говорите? Да, к этому есть основания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109