Он не выносил, когда кто-то другой находился возле фюрера, тем более в его отсутствие. Опять плетут какие-нибудь интриги…
– Пройду-ка я выясню, что там случилось… А Борман давно там?
– Нет, с полчаса, не больше.
Озабоченный генерал-фельдмаршал прошел в боковую дверь, казавшуюся частью резного орехового шкафа, скрытого в стене.
Тем временем просторный кабинет заполнился приглашенными генералами. Вошел Роммель, бывший преподаватель тактики при личной охране фюрера. С волевым лицом, грубоватый и резкий в манерах, он сел к столу, с шумом пододвинув под себя стул.
Появился высокий и худощавый фон Паулюс. Поговаривали, что его прочат на должность оберквартирмейстера генерального штаба. Пришел командующий танковой армией массивный, как глыба, Геппнер. Его сопровождал Гудериан, автор только что изданной и нашумевшей книги «Внимание: танки!». Маленький рот и сведенные, нахмуренные брови оставляли на лице его выражение постоянного недовольства и желчной обиды. Но Гудериану нечего было обижаться, роптать на судьбу – Гитлер целиком разделял его доктрину массового применения танков для прорыва и окружения противника. Поэтому Гудериана называли «генералом с перспективой».
Морской флот представляли гросс-адмиралы Дениц и Редер. К представителям флота в какой-то степени можно было отнести и вице-адмирала Канариса, во всяком случае по его званию и морской форме. Если бы не вице-адмиральский мундир, который, кстати сказать, он надевал только в сверхисключительных случаях, Канариса можно было бы принять за рассеянного и немного утомленного профессора с мягкими, ленивыми манерами и добродушной внешностью. Только горящие, проницательные глаза говорили о его энергии и неукротимом движении мысли. Вице-адмирал, или «маленький грек», Вальтер Канарис стоял во главе абвера – военной разведки империи.
Всеобщее внимание привлек к себе генерал-полковник Герд фон Рунштедт. Его появление расценили как верный признак примирения старого генерала с Гитлером. Генерал прусской школы, прямой и надменный, с окаменелым, лишенным морщин лицом, он прошел к свободному месту, не обращая внимания на притихшие разговоры и любопытные взгляды, сел к столу, поздоровавшись только с фон Браухичем. Остальным небрежно кивнул головой.
За столом усаживался разговорчивый Дитрих, известный больше прозвищем «Зепп», смуглолицый красавец восточного типа, похожий на содержателя бара. На нем была форма обергруппенфюрера войск СС, что соответствовало званию генерала. Бывший начальник личной охраны фюрера, Зепп теперь командовал особой дивизией СС «Адольф Гитлер».
Среди приглашенных были также командующий армией Клюге – человек с умным, породистым лицом, высоколобый, главком парашютных войск Штудент, генерал Шернер, импонирующий Гитлеру грубой солдатской хваткой.
В Бергхофе – личной резиденции Гитлера – собрался цвет военной Германии. В кабинете воцарилась атмосфера нетерпеливого ожидания. Не все знали тему предстоящего совещания, но по многим признакам чувствовалось, что назревают большие события. Напряжение усилилось с появлением Кейтеля – уже пожилого генерал-полковника с подстриженными седыми усами и впалыми Щеками, обтянутыми сухой кожей. Кейтель был одним из ближайших военных советников фюрера и начальник штаба ОКВ – всех вооруженных сил Германии.
Многие поражались поистине феерической карьере начальника штаба. К пятидесяти годам Вильгельм Кейтель оставался только заурядным майором. Это не говорило о его гениальных военных способностях, но, сделавшись приближенным фюрера, майор начал расти как на дрожжах. В течение нескольких лет он поднялся до генерал-полковника. Другие генералы завидовали, иронизировали и в то же время побаивались злопамятного, ловкого, умеющего приспособляться военного помощника фюрера.
В руках Кейтель держал папку с бумагами. Отыскав глазами адъютанта Шмундта, он подозвал его и передал бумаги – для фюрера, срочно! Шмундт тотчас же исчез за дверью, в которую только что прошел Геринг.
Самым последним на совещание явился Гиммлер – рейхсфюрер СС, невысокий, тщедушный человек, чем-то похожий на провинциального учителя, обладающий колоссальной властью в империи. На нем была зеленая эсэсовская униформа без орденов и знаков различия. Он был убежден, что его, Генриха Гиммлера, узнают без всяких регалий.
Гиммлер остановился в дверях кабинета, протер пенсне, острым взглядом окинул собравшихся генералов. Среди них он не обнаружил ни Геринга, ни Бормана с Гессом и, поняв сразу, что все они собрались наверху, круто повернулся на каблуках и короткими шажками застучал по паркету через приемную в апартаменты Гитлера.
IV
Гиммлер поднялся на второй этаж, в малый кабинет канцлера. Гитлер сидел в кресле, склонившись над письменным столом и рукой прижимая к уху телефонную трубку. Другая рука оставалась свободной, Гитлер то подпирал ею подбородок, то разглядывал ногти, начинал их обкусывать, то снова опирался на руку подбородком. Черная неширокая прядь волос спадала к бровям, и от этого лоб казался еще ниже.
Вокруг Гитлера расположились Геринг, Борман и Гесс. Опираясь руками на край стола, неуклюжий и широкоплечий, с бычьей шеей, мрачно стоял Мартин Борман. На его лице с выдающимися скулами и широкими ноздрями застыло выражение черствой хитрости. Геринг тоже слушал, навалившись животом на стол. Гесс, высокий, аскетического вида человек с глубоко запавшими глазами, скрытыми под чащей нависших бровей, стоял позади и держал раскрытую папку, на случай, если Гитлеру потребуется какая-то неотложная справка.
Все, кто был в кабинете, сдерживая дыхание, прислушивались к разговору. Распахнув дверь, Гиммлер хотел что-то сказать, но на него замахали руками, а Геринг приложил палец к губам, давая понять – требуется немая тишина.
На проводе была Москва. Говорил Риббентроп, он вел там переговоры с Советским правительством. Министр иностранных дел сообщал, что переговоры идут успешно, подробности обещал передать часа через полтора шифром, а пока с удовлетворением отмечал, что русские согласны подписать пакт о ненападении. Риббентроп выражал восхищение Москвой, делал комплименты советским руководителям, восторженно отзывался об их умении быстро решать вопросы, не обращая внимания на какие-то мелочи.
Чуть искаженный голос министра отчетливо доносился из трубки. Всем были слышны елейные интонации в голосе Риббентропа, и это вызывало удовлетворенные, хитроватые улыбки: русские наверняка тоже слушают разговор. Он предназначен больше для них.
«Русские, как и мы, стремятся к миру, – доносилось из трубки. – Я счастлив, мой фюрер, что вы именно мне поручили осуществить эту благородную миссию в Москве».
Гитлер отвечал в тон Риббентропу. Дал понять, что надо во всем идти на уступки русским, соглашаться со всеми их требованиями.
– Передайте в Москве, – ворковал он, – что я искренне удовлетворен успешным ходом переговоров. Отныне две великие страны будут вечно жить в мире, служение которому, вы это отлично знаете, является смыслом моей жизни…
Гитлер положил трубку и, потирая руки, торжествующе поглядел на всех.
– Кажется, я оставлю в дураках и англичан, и русских… А теперь – на совещание! Генералы уже ждут меня.
– Это гениально, мой фюрер! Вот образец гибкости мысли! – успел вставить Геринг.
Гитлер взял папку, не ту, которую держал Гесс, а другую, с надписью «Вермахт» – вооруженные силы. Спустился вниз. Его окружила «старая гвардия». На какую-то секунду Гитлер задержался перед дверью, оправил лацканы кителя и, наклонив голову, подавшись вперед, стремительно вошел в кабинет.
Не отвечая на приветствия, фюрер прошел к столу, дал знак всем занять места и начал говорить без всяких вступлений. Адъютант торопливо записывал его речь.
– Я пригласил вас, мои генералы, – чуть слышно произнес Гитлер в наступившей тишине, – чтобы поделиться мыслями, которые владеют мной перед назревающими событиями, и сообщить вам мои решения.
Выступая на совещаниях, Гитлер никогда не стоял на месте. Так и сейчас он расхаживал по кабинету, останавливался, жестикулировал, возвращался к письменному столу и вновь отправлялся в путешествие по кабинету.
– Провидение определило, – продолжал Гитлер, – что я буду величайшим освободителем человечества. Перед поворотным этапом истории я освобождаю людей от сдерживающего начала разума, от грязной и разлагающей химеры, именуемой совестью и моралью. Я благодарю судьбу за то, что она уготовила мне благословение свыше и опустила на мои глаза непроницаемую завесу, освободив душу от предрассудков.
Природа жестока, следовательно, и мы тоже имеем право быть жестокими. Если я посылаю цвет германской нации в пекло войны, проливая без малейшей жалости драгоценную немецкую кровь, то я, без сомнения, имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые плодятся, как насекомые. Я приближаюсь к ниспосланной мне роли с колоссальным, ледяным спокойствием, избавленный от предрассудков. Война, господа, производит естественный отбор, очищает землю от неполноценных и низших рас. И само государство, если немного пофилософствовать, и само государство является объединением мужчин в целях войны.
Начало речи Гитлер подготовил заранее. Подготовил, выучил наизусть и другие, наиболее значимые места, на которых следовало сосредоточить внимание. В остальном он полагался на свое ораторское искусство. Он импровизировал и отличался способностью гипнотизировать аудиторию, ошеломляя хлесткими фразами, крутыми и неожиданными поворотами мысли, нарушавшими логический ход речи. У него была своя, тщательно продуманная манера говорить – сначала тихо, потом внезапно переходить на высокие, истеричные ноты, подкрепленные неожиданно резкой жестикуляцией, затем снова опускаться до трагического шепота, перерастающего внезапно в захлебывающийся, почти кликушеский вопль.
Так и сейчас, не повышая голоса, он говорил о страшных вещах, излагал свое философское кредо, и вдруг, ударив ладонью по столу с такой силой, что многие вздрогнули, Гитлер заговорил отрывисто, резко:
– Вопрос решен! Мы атакуем Польшу при первой возможности. Об этом я уже говорил весной. Сейчас мы имеем такую возможность. Не может быть речи о том, что справедливо и несправедливо. В войне имеет значение не право, а победа. Только победа! Сильнейший владеет правом. Наша сила – в быстроте и жестокости. Чингисхан по собственной воле с легким сердцем умертвил миллион мужчин, женщин и детей. Скажите мне, кто вспоминает об этом? История видит в нем только великого созидателя государства.
Я не считаюсь, что скажет обо мне дряхлая современная цивилизация. Я пошлю на восток свои дивизии «Мертвая голова», чтобы безжалостно уничтожать мужчин, женщин, детей польской национальности или говорящих по-польски. Только так мы, немцы, можем получить жизненное пространство, можем вкусить наконец лакомый кусок со стола вселенной. Разрешение проблемы требует мужества. Это невозможно разрешить без вторжения на территорию иностранных государств, без посягательства на чужую собственность. Запомните: речь идет не о Данциге. Я созвал вас для того, чтобы осветить перед вами сложную политическую ситуацию, раскрыть планы, на которых основано мое решение. Я хочу укрепить в ваших сердцах доверие ко мне. Я говорю вам: приказ к наступлению будет дан в субботу, и я застрелю любого, кто произнесет хоть одно слово критики!
Голос оратора начал срываться, стал еще более резким, пронзительным. Лицо исказилось молниеносной судорогой. Он еще продолжал ощущать холодную стену отчужденности генералов, их недоверие к предначертанной миссии. Рунштедт, Браухич, даже Гальдер и Клюге что-то еще таили в душе. Может быть, они до сих пор пренебрежительно относятся к бывшему ефрейтору? Ему, Гитлеру, многих удалось привлечь на свою сторону. Он многих заставил уверовать в свой непогрешимый военный гений. Стена, когда-то отделявшая его от генералов, пала, но, видимо, существуют еще обломки, руины, которые нужно развеять в прах. Сейчас, немедленно!
Гитлер снова начал говорить тихо, растягивая слова. Говорил об успехах предшествующих лет, о выходе из Лиги Наций, о воинской повинности, введенной вопреки Версальскому договору, о первых вооруженных отрядах и первых партиях оружия.
Гитлер вспомнил о встрече с американским агентом, майором Гиера. В одном лице Гиера представлял интересы американских предпринимателей и военных. Он – американский майор – был первым поставщиком вооружения для армии Гитлера. Впрочем, воспоминание только мелькнуло и отошло. Существуют тайны, которые не следует разглашать даже здесь, в узком кругу.
Он напомнил генералам, как с одним батальоном солдат вернул империи Рейнскую область, оккупированную англо-французскими войсками. Тогда Гитлер особенно ясно почувствовал, что кто-то усиленно поддерживает его за рубежом. Иначе – как можно с батальоном без единого выстрела занять всю Рейнскую область! В европейских столицах сделали вид, будто ничего не случилось. А на самом деле произошло событие огромной важности – Рейнская область перестала существовать как демилитаризованная зона. Гитлеру намекнули: вооружайся!
Годом позже пришла Австрия, потом Чехословакия, теперь очередь за Польшей.
– Все эти годы, – повысив голос, говорил Гитлер, – было много пророков, предрекавших несчастье, неудачи, и очень мало было людей, веривших в меня. А кто был прав, кто?.. Вспомните Австрию. Этот мой шаг встречали с большими сомнениями. Он принес усиление империи. Кто возразит мне, что с чехами надо было поступать иначе? Теперь нельзя рассчитывать на повторение чешской операции. Конфликт с Польшей будет иметь успех только в том случае, если Запад останется вне игры. Сейчас у меня в этом существует полная уверенность. Дар предвидения меня не обманывает. Я долго раздумывал и опасался, не будут ли мне препятствовать Англия, Россия, Польша и Франция, объединившись вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109