Но! — Глеб состроил скорбную мину. — Для выборов и на пару лет после них идея сгодится. Но не более. А нам — бизнесу, политикам и народу — нужен свежий лозунг, полностью отражающий день сегодняшний и способный сохранить актуальность лет этак пятьдесят.
Он вонзил крепкие зубы в калач.
— И вам, молодой человек, удалось получить сей философский камень? — Салин позволил себе чуть больше иронии, чем требовалось. Хотелось узнать, так уж непробиваем этот Глеб, каким хочет казаться.
Глеб прожевал, промокнул губы салфеткой.
— Удалось. Но, увы, не мне лично, — ответил он. — Содержу команду алхимиков от психологии. Гипнотизеры и суггесторы еще те! Способны Папу Римского развести на введение многоженства. Покумекали мои расстриги и выдали. — Глеб выдержал паузу. — Родина — это судьба!
В зале повисла тишина. Решетников перестал жевать и заторможенно помотал головой, будто над ухом бабахнул выстрел.
— Родина — это судьба! — чеканя каждое слово, повторил Глеб.
Добрынин никак не мог придать лицу хоть сколько-то осмысленное выражение. Чувствовалось, что он слегка контужен стальной монолитностью фразы.
Салин усилием воли контролировал лицо. Сосредоточил взгляд на пальцах, спокойно лежащих на белой, накрахмаленной до хруста скатерти. Ничего, ничего в облике не должно было выдать нервного перенапряжения, перетянутой тетивой дрожащего внутри.
«А вот это, молодой человек, уже серьезно», — подумал Салин.
Глеб только что выдал фразу из секретных разработок, выполненных по заказу Матоянца.
«Случайно вырвалось или влепил сознательно?» — Сквозь пепельную завесу очков, скрывающую взгляд, Салин всматривался в лицо Глеба, пытаясь прочесть ответ.
Пауза чересчур затянулась. Салин задал первый пришедший в голову вопрос:
— А что есть Родина для вас?
— Среда обитания, — не моргнув глазом ответил Глеб. — С вашего разрешения…
Он жестом дал команду мэтру, занимавшему наблюдательный пост в дальнем углу зала. Тут же из ниши вышел строй официантов. Сноровисто и ненавязчиво принялись убирать закуски и сервировать стол к основному блюду.
Салин снял очки, привычным движением стал протирать стекла уголком галстука. Нужды прятать глаза за дымчатыми стеклами уже не было. Что надо, он уже разглядел.
Барственно-вальяжный номенклатурный бонвиван Добрынин, сын спившегося посла и племянник генерала МВД из «команды» Щелокова. Рабоче-крестьянский красноармеец политического фронта, как сам себя величал Решетников. Он сам, Салин, интеллигент и либерал в душе и циничный практик в делах. Глеб не мог со временем вырасти ни в кого из них троих. Он был тотально иной. И даже не считал нужным это скрывать. В этой инородности Салин ощущал источник тревоги, исходящей от Глеба.
Вместе с официантами в зал вползли запахи кухни: острого дымка жаренного на вертеле мяса и пряностей.
Глеб хищно потянул носом. Вдруг сузил глаза. Прицелился взглядом в мэтра. Тот и так стоял, будто смычок проглотил. А под взглядом Глеба судорожно вдохнул и забыл выдохнуть.
— Извините, я на минутку!
Глеб проворно встал из-за стола. Пиджак распахнулся, и Салин с невольной завистью отметил, какой по-волчьи втянутый живот у Глеба.
Глеб что-то шепнул уголком рта, проходя мимо мэтра. Церемониймейстер чревоугодия почему-то сник и на негнущихся ногах поспешил следом.
Салин проводил их взглядом, пока оба не скрылись в нише, ведущей на кухню.
«В этом он весь. Он встанет и уйдет, когда сочтет нужным. А мы останемся. Будем раскладывать свои дурацкие пасьянсы из липких заигранных карт. Потому что ничего другого нам не осталось», — с непонятно откуда накатившей тоской подумал Салин.
Создатель образов
Глеб не оглядывался, он знал, чувствовал, что мэтр, как привязанный, семенит следом.
Ударом распахнул дверь на кухню. Замер на пороге. Концентрированная смесь кухонных запахов так ударила в нос, что немного закружилась голова.
Дебелая женщина в белом, колдовавшая над тележкой, уставленной накрытыми крышками судками, охнула и уставилась на Глеба.
— Последние штрихи в натюрморте? — Глеб подошел ближе. — Дайте-ка полюбуюсь.
Он повел носом, принюхиваясь. Снял крышку с центрального судка. Пахнуло жареным мясом и пряными травами.
— Как заказывали, Глеб Павлович, — прошептал на ухо мэтр. — Филе кабанчика на вертеле. Как велели, с кровью. Трофим Ильич расстарался. Травки свои, не беспокойтесь. У черных ничего не покупаем, все исключительно свое.
— Кабанчик откуда? — не обернувшись спросил Глеб.
— Из-под Вязьмы. Договор с местным егерем.
— Замечательно. — Глеб еще раз принюхался к аромату, теплой волной поднимавшемуся от покрытого аппетитной корочкой куска. — Пойдем со мной!
Он быстрым шагом перешел варочный зал, вошел в коридорчик. Здесь было прохладно, запахи улицы заглушали теплые запахи кухни. Глеб понюхал воздух. Из-под второй двери слева тянуло сырым мясом и талым льдом.
Глеб ударом ноги распахнул дверь.
Худой поваренок, скобливший колоду ножом, открыл от удивления рот.
— Пошел вон! — процедил Глеб. — А ты войди.
Поваренок ужОм выскользнул из разделочного цеха.
За спиной у Глеба раздалось астматическое сопение, но он не стал оглядываться. Взял забытый поваренком большой нож, поигрывая им, прошел наискосок к окну. По пути, как посетитель музея средневековой камеры пыток, равнодушным глазом осмотрел инвентарь и нехитрые механизмы.
Сквозь замазанные белой краской стекла узкого окна в помещение сочился мутный, мертвенный свет. Под высоким потолком горел единственный светильник дневного света, его бессветное свечение, многократно отраженное от кафельных стен, превращало воздух в разделочном цеху в холодную дымку.
Глеб встал у стойки с крючьями. Потыкал ножом в белесый бок свиной туши. Болталась она на одной ноге, вторую отмахнули топором по самый копчик.
Крюк скользнул по штанге, и кафельные стены отразили мерзко-холодный скрип металла о металл.
Кончиком ножа Глеб отковырял полоску мяса. Пожевал, сплюнул комок на пол.
— Поганцы. Не сеном, а паяльной лампой обшмалили.
— Глеб Павлович, что с дикарей возьмешь! — взмолился мэтр. — Вы же знаете, пьянь одна в деревнях осталась. А шеф-повар наш, Трофим Ильич, он расстарался как никогда. И в винце вымочил, и лучком обложил, и травками нужными пересыпал. Запах отбили, не сомневайтесь!
— М-да? — Глеб оглянулся через плечо.
Сипло выдохнул, полоснул ножом по краю туши, отхватив широкую полосу. Шлепнул его на колоду. Пригвоздил ножом.
— А куда хозяин дел Леонида Самойловича? — спросил он у мэтра.
Мэтр сглотнул ком и ответил:
— Уволил.
— А тебя, значит, взял на его место. — Глеб пошевелил ножом ошметок мяса. — Своих, значит, расставляет. Что ж, имеет право. Как зовут, я запамятовал?
— Петр Алексеевич, — подсказал мэтр.
— Не Романов, надеюсь?
— Ну что вы, Глеб Павлович. — Мэтр смутился. — Водопьянов моя фамилия.
— Ненавижу Петра Первого!
Глеб рубанул по куску мяса. Звук резкого удара хлестнул по стенам. Мэтр вздрогнул.
— Расскажу я тебе одну историю, Петр Алексеевич. — Взмах руки, звук ножа, секущего воздух, и глухой удар о колоду.
— Однажды кончилась у меня жратва. Не велика печаль, лес прокормит. Если умеешь охотиться. — Еще один резкий удар.
— Неподалеку дуб стоял. К нему кабаны за желудями приходили. — Новый удар.
— Забрался я на нижнюю ветку и стал ждать. Долго ждал. Даже брюхо свело. — Два удара подряд.
— К полудню приперся кабан с семьей. Хрумчат внизу, набивают утробу, а я жду. — Вновь жесткий прицельный удар.
— Пошевелиться боюсь. Шуршать нельзя. Дышать нельзя. Даже потеть нельзя. — Три удара подряд.
— Радуга перед глазами от голода и напряжения плясала, а я терпел. И дождался! — Удар.
— Завалились звери отдыхать. Мать с выводком чуть в сторонке. А секач прямо подо мной. Я специально над его лежкой устроился. Все рассчитал. Ну, и повезло немного, как на охоте без этого. — Глеб занес нож для удара. Поднял взгляд на мэтра. — Я не сказал, что оружием у меня был кол?
— Нет, — пролепетал загипнотизированный Петр Алексеевич. Он не мог оторвать взгляда от черного широкого клинка.
— Очень важная деталь. — Клинок с чавканьем рассек мясо. Гулко отозвалась колода.
— Завалить кабана колом практически невозможно. Надо бить в бок, под лопатку. А хрен он тебе ее подставит! — Глеб нанес еще один кромсающий удар.
— А мой разлегся в траве. Бок выпирает. Только бей. Но! — Еще один удар.
— Не дай бог промахнуться. Не дай бог смазать удар. Не дай бог кол сломать. И не дай бог секач тебя в воздухе засечет. Примет на клыки — и кишки на траву выхлестнут. — Каждое предложение Глеб заканчивал ударом. Кусок мяса превратился в бесформенный ком.
Глеб лезвием сгреб клочья мяса в одну кучу, стал короткими ударами рубить в липкий фарш.
— Жрать я хотел жутко. Оттого и получилось. Прыгнул вниз и пробил секача насквозь. Он рванулся, сбросил меня, да и подох сразу же. Я кубарем по траве прокатился, взлетел по стволу наверх, сам не знаю как. Кабаниха визг подняла… Как сбесилась баба! Трава клочьями, земля комьями в разные стороны летела, ужас! Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
— Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
— Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
— Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
— А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
— Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
— О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
Глеб подошел и протянул повару судок.
— Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
— А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
— С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
Трофим Ильич распустил морщины на лице.
— Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
— Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
— Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
— Не смею советовать мастеру!
Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
— Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
— Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
— Начинаем, ребята! — скомандовал он.
И вышел, ни на кого не глядя.
В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
«Нафталиновые души», — процедил Глеб.
Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66