И непередаваемая аура денег, достаточных, чтобы чувствовать себя в безопасности, и лежащих в безопасном месте.
Глебу показалось, что сегодня лицо Федотова выглядит каким-то нездорово отечным. Всмотрелся. Оказалось, исчезли глубокие морщины от носа к уголкам губ. Наверное, свел инъекциями парафина, решил Глеб.
— Басе. Японский поэт.
Федотов подумал немного и кивнул.
— Ладно, один-ноль твоя польза.
Появился официант, поставил перед Глебом стакан с пузырящейся водой и исчез.
Глеб сделал глоток и свободно откинулся на спинку стула. Правая ладонь осталась лежать на скатерти.
Федотов отправил в рот новую порцию диетической витаминной смеси. Облизнул тонкую верхнюю губу. Нижняя была толще — оттопыренная и казалась темнее.
— Я доложил твой проект шефу.
Глеб изобразил на лице вежливое внимание.
— Сказал, можно попробовать, — продолжил Федотов. — С некоторыми оговорками.
— Принимаются без обсуждения. — Глеб легонько хлопнул ладонью по столу. — Я не Скуратов, чтобы с Кремлем бодаться.
— Умница. — Федотов удовлетворенно кивнул. — Первое: мы абсолютно не в курсе. На финальном этапе кивнем в знак одобрения, но не более того. На Центризбирком повлияем в нужном ключе, если увидим, что дело выгорело. Второе: все делаешь по собственной инициативе. Провалишься — не вякай. Третье: денег не дадим. Четвертое: пятьдесят процентов отстегнешь нам. С подельниками разбирайся сам.
— Все?
— Мне потребуется отчет по каждому этапу. В деталях.
Глеб сделал глоток.
— Могу отчитаться прямо сейчас. Деньги я нашел.
— Сколько?
Глеб на пальцах показал — «три».
Федотов посмаковал дольку киви, сглотнул и кивнул.
— Кого обул?
— Не удивляйся, Якова Борисовича.
Федотов коротко хохотнул.
— Яшу-Гешефта? И старый еврей не догадался, на что его деньги пойдут?
— Я что, его смерти хочу?
Федотов опять хрюкнул. К лицу прилил розовый румянец.
— Глеб, с тобой опасно, но чрезвычайно интересно работать.
— Примерно такой же комплимент мне сделал Яша-Гешефт.
Федотов отвалился на спинку стула, захрюкал громче, задрожал толстым животом.
— Дальше? — спросил он, в момент становясь серьезным.
— За сутки я проведу деньги от воров к ментам и вложу в политику. Фигуранты интересуют?
— Только менты.
— Генерал Орликов.
Федотов прикинул что-то в уме.
— Ладно, не жалко. Месяц мы его еще потерпим.
— Решили снять?
— Типа того.
Распахнулась дверь, и в белый зал впорхнули тропические птицы. Стерильная тишина наполнилась жизнерадостным щебетом.
В зеркале за спиной Федотова отразилась стайка девушек, все как одна ломкие в коленях, вытянутые телом, с бесконечными ногами и едва обозначенными припухлостями грудей. Стайку, как кречет, опекал молодящийся мужчина в свободном костюме кремово-песчаного цвета.
Глеб потянул носом, всасывая смесь тропических ароматов, исходящих от вздрагивающих от возбуждения тел. Нарзанная волна возбуждения, пенясь, ползла от паха через живот в голову.
Лицо Федотова на несколько секунд застыло, потом потекло, нижняя губа, сделавшись влажной, еще больше вылезла вперед. Глаза подернулись поволокой и заметались, как у старого кота, увидевшего целый выводок мышек.
Пока они рассаживались вокруг столика, Федотов прощупал взглядом каждую из пяти девушек. Пожевал нижнюю губу. Задумался. Вновь принялся осматривать живой товар в яркой упаковке.
Глеб решил не мешать Федотову. В конце концов, все мы пытаемся сочетать приятное с полезным, необходимость с удовольствием. Что такого, если переговоры под легкую закуску человек совмещает с обедом в приятном обществе.
Федотов уже не таился, копался глазами в выставленных напоказ прелестях, как жена банкира на рождественской распродаже в секции нижнего белья.
Глеб попытался угадать, на ком в конце концов остановится взгляд старого кота. Посмотрел в зеркало. Девушки, что-то оживленно обсуждали, грациозно склоняясь над столом, прыскали в ладошки. Только одна, блондинка в платье цвета перезрелого авокадо, играла неведение. Она явно знала, зачем и почему в дальнем конце зала сидят двое представительного вида мужчин. Выглядела она если не старше, то взрослее своих подруг. В глазах и уголках губ отчетливо читалось то, что называют пудовым словом опыт.
Федотов глотнул морковного сока, промокнул губы салфеткой.
Словно это было сигналом, мужчинка, сопровождающий моделек, встал из-за стола походкой усталого гения кройки и шитья подошел к столику Федотова..
— Добрый день, Владимир Дмитриевич, — в меру подобострастно поздоровался он с Федотовым.
И чуть изменив тон:
— Глебушка, рад тебя видеть. Шикарно выглядишь. — Сказано было с непередаваемым пафосом служителя самой продажной из муз — Моды. Чуть в нос и вялыми губами.
— Здравствуй, Роман.
Глеб руки не протянул, как, впрочем, и Федотов.
— Это и есть твои новенькие? — спросил Федотов.
— Новее не бывает. Вчера только кастинг прошли. Желторотики. Мамины пирожки в животиках еще переваривают.
Федотов пожевал нижнюю губу.
— Откуда?
— Провинция, естественно. Вологда, Оренбург, Липецк, Мурманск и Астрахань. Натур продукт, экологическая и прочая чистота гарантируются. Жанне семнадцать. Остальным пятнадцать. Только Ната Астраханская подкачала, ровно четырнадцать. Но — ровно. Сам паспорт проверял. — Роман перевел дух и с халдейскими нотками в голосе поинтересовался:
— Что-нибудь выбрали, Владимир Дмитриевич?
Федотов помедлил с ответом, еще раз прошелся взглядом по телам девушек.
— Нату, — обронил он. Запил сказанное соком.
Роман уставился на Глеба.
— Я — пас.
— Не пообедаешь со мной? — неожиданно предложил Федотов. Попутно он небрежным жестом отослал Романа. — Ночью работа предстоит. Хочу расслабиться немножко.
Это можно было оценить как знак доверия. Если не знать, что Федотов относится к немногочисленной когорте неприкасаемых. Ему не только забавы с малолеткой сойдут с рук. В нынешнее потерявшее стыд время, когда смена сексуальной ориентации считается поводом для пресс-конференции, ему слова не скажут даже за тяжкую некрофилию. Хоть каждую ночь устраивай оргию в Мавзолее. Рот распахнУт от удивления, но не выдавят ни звука. Как Кремль умеет зашивать рты суровой ниткой, все уже насмотрелись. Дураков нет. Да и кто нынче не без греха? Только вякни, вмиг утопят в собственном же дерьме.
— Увы, уже ангажирован. — Глеб бросил взгляд на часы.
— На кого ты глаз положил?
— Я бы выбрал пару.
— Два-ноль, хочешь сказать?
— Нет. На полном серьезе. Рациональный подход, только и всего. Вон ту блонди в сине-зеленом и какую-нибудь малолетку в нагрузку. Блонди и уговорит, и утешит подружку, да, на мой взгляд, еще и вас чему-то новому научит.
— Я подумаю.
Глеб встал, оправил пиджак, взял со спинки плащ.
— Кстати, с чем едят фонд «Новая политика»? — непринужденным тоном спросил он.
Федотов посмотрел на него снизу вверх долгим взглядом.
— Как бы они тебя не сожрали, — произнес он. — Это «кладбище слонов» КПК. У нас с ними «водное перемирие». Слоны они боевые, разозлишь — затопчут.
Глеб хохотнул. Наклонился, уперевшись ладонями в стол.
— Если я их забагрю в дело, что мне за это будет? — горячим шепотом спросил он.
Федотов долго смотрел в его горящие жгучим огнем глаза.
— Такой услуги мы не забудем.

Глава пятнадцатая. Смотрины под бифштекс с кровью
Старые львы
Смотрины Глеба Лобова организовал Добрынин. В оперативных делах он ни черта не смыслил, всю жизнь занимался аппаратной работой. Сначала в ЦК ВЛКСМ, потом, набравшись опыта и заручившись рекомендациями, перешел в серое здание на Старой площади, а в девяносто первом, когда здание ЦК обложила демократическая толпа и пришел конец КПСС, трудоустроился в ЛДПР.
Добрынин даже не ощутил дискомфорта от переезда со Старой площади и никаких душевных колик от перемены в судьбе не почувствовал. Аппаратная жизнь течет, независимо от партийной вывески. Ремесло свое он знал досконально, а идеи и партийные лозунги никогда всерьез не воспринимал. Судя по лоснящейся физиономии, не бедствовал и особо на работе не перенапрягался.
Бюрократия во все времена живет по правилу «ты — мне, я — тебе», а посему неистребима. Счет взаимных услуг и исполненных и принятых обязательств негласен, но точен, как «черная бухгалтерия» в уважающей себя фирме.
Как аппаратчик старой школы, Добрынин отлично знал правила игры и никогда их не нарушал. Если уж люди масштаба Салина с Решетникова снизошли до просьбы, расшибись в лепешку, но постарайся быть полезным. Зачтется, не волнуйся. Такие люди услуг не забывают, хотя и воспринимают их как должное.
Вот только в оперативном ремесле ничегошеньки не понимал. Защелкал хвостом по паркету от радости, что без промедления организовал нужным людям встречу с нужным человеком. Что с непуганого идиота возьмешь!
А Салина такой оборот погрузил в мрачное настроение. Даже футболисты мандражируют играть на чужом поле. А тут не мячик пинать предстояло, а смотреть клиента. Проводить оперативное мероприятие на чужой территории душа не лежала.
И назывался кабак весьма подозрительно — «С полем!». Салин не подал вида, что названьице показалось ему уж больно разгуляистым, новорусским. Промолчал и, оказалось, правильно сделал.
Войдя в зал, немного опешил. Ожидал увидеть барские охотничьи интерьеры «а-ля рюс», стилизацию под шалман в рыцарском замке, на худой конец некую копию таежной заимки. Чего сейчас не учудят на шальные деньги. А оказалось, кто-то скопировал внутреннюю обстановку домика в Завидовском охотхозяйстве ЦК. Причем, в деталях. На новомодный взгляд, привыкший к пастельным тонам и изысканной роскоши, цэковский дизайн казался примитивным и провинциальным.
И еще одно удивило. Спускались в подвал, уходя от промозглого московского дня, а оказались в зальчике, окнами выходящем на залитое луной редколесье. Трюк с ложными рамами и подсвеченными картинками за толстым стеклом был выполнен столь искусно, что создавалась полная иллюзия, что за стенами мерзнет от зимнего ветра Подмосковье.
Добрынин добродушно расхохотался, увидя замешательство Салина.
— Да Завидово это, Завидово! Образца семидесятых годов. Я первый раз тоже глаза вытаращил. Время-то какое было, одно удовольствие вспомнить. Великая эпоха!
Добрынин в ту самую «Великую эпоху» уже служил в отделе административных органов ЦК КПСС. Значит, было что вспомнить и о чем пожалеть.
Нынешняя синекура в ЛДПР ни по статусу, ни по престижности, безусловно, не шла ни в какое сравнение со скромной цэковской должностью. Деньги, правда, другие. Тогда о таких и подумать было страшно. Но эти, шальные, невесть откуда берущиеся и уходящие сквозь пальцы, лишь будоражили нездоровой щекоткой нутро, как наркотик. И как та же дурь опустошали и выстужали душу. Неспокойно делалось на душе от этих тугих пачек и растущих ноликов на банковском счете. То ли дело тогда, в «Великую эпоху»! Партмаксимум плюс цэковский паек и соответствующий рангу дом отдыха, а чувствуешь себя небожителем.
— А твой Глеб — психолог, — обронил Салин.
Решетников хмыкнул, понимающе подмигнул.
— А что, дружище, стол у вас всего один? — обратился он к метрдотелю.
— Да, — с профессиональным достоинством кивнул метрдотель. — Но он так устроен, что раздвигается по мере необходимости. Минимально — на четыре персоны. В полную длину — на двадцать.
— Да ну, в прошлый раз двадцать шесть набилось, и еще место осталось, — вальяжно махнул рукой Добрынин. — Это же охотничья изба, так? А после охоты все садятся за один стол. По ранжиру и старшинству, но — рядком.
— Само собой… Рассейский вариант Круглого стола. Демократический централизм называется, — хохотнул Решетников. — А другое помещение имеется? — спросил он у метра.
— Да. — Он указал на нишу. — Там курительная. Бар и бильярд.
— Сердцем чую, и банька где-то поблизости. — Глаза Решетникова игриво блеснули.
Мэтр ответил приплюснутой улыбкой.
Владислав, повинуясь брошенному ему украдкой взгляду Решетникова, вышел у них из-за спин и прошел в темную нишу. Там сразу же вспыхул неяркий свет и ожил музыкальный центр. Послышалось мелодичное треньканье бокала, тихий голос бармена что-то спросил. Владислав коротко ответил. Музыка оборвалась.
Расселись за столом. Салин с Решетниковым, не сговариваясь, по привычке, заняли места напротив друг друга. Добрынин оказался сбоку. В перекрестье их взглядов предстояло сидеть и клиенту.
Салин протер очки, вновь вернул на нос. Стал рассматривать фотографии на стенах.
Хрущев с Фиделем у убитого медведя. Хрущевское политбюро в полном составе у убитого Никитой Сергеевичем лося. Политбюро без Хрущева у накрытого на поляне стола. Молодой генеральный секретарь Брежнев с тульской двустволкой. Брежнев, уже заматеревший, выцеливает косулю в оптический прицел. Политбюро на поляне, Брежнев произносит тост, все внимают, один Подгорный косит куда-то в сторону. Пожилой Брежнев в шапке-ушанке. Один. Устало присел на тушу кабана. Все фотографии старые, архивные, увеличенные до плакатных размеров. Из новых, кодаковских, лишь один снимок: плешивая голова Коржакова торчит из пожухлого камыша. Щурит глазки. Ждет пролета уток.
«Этот уже отстрелялся, — флегматично отметил Салин. — Гусь заклевал».
— Может, друзья, пока по апперитивчику? — подал голос Добрынин. — Заодно и освоитесь.
Салин с сомнением посмотрел на Решетникова.
— Раритет. — Решетников загнул угол хрустящей скатерти, показал тусклую печатку ХОЗУ ЦК. — И сервизик оттуда же, сердце подсказывает. А на стульчиках, должно быть, бляшки хозушные сохранились.
— Да все здесь старое! Сам не знаю, где добыли. Но идея не плоха, согласись. — Добрынин нетерпеливо потер ладони. — Так как мое предложение, проходит? Как говаривал первый и последний — «главное нАчать и углУбить». — Он в точности спародировал Горбачева.
— Если твой парень, Иван Алексеевич, не имеет привычки опаздывать, то лучше обождать, — с сомнением в голосе начал Решетников. — С другой стороны…
— Я уже здесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66