Этот мир, прекрасный, по-своему дивный, стал темницей, из которой хотелось вырваться на волю.
— Дали Небесные! — услышала Гресс голос Рокшара, юный, задрожавший. — Почему? Раст-Танхам сотни лет платила дань Эрмэ.
— Эрмэ пронюхала, что Лига готовится к войне. Что весь наличный состав Стратегической разведки, снявшись с насиженных мест, перебазировался на Раст-Танхам. И она мстит.
— Но когда они ударят, планета будет пуста, — заметил Шабар.
— И, тем не менее, — ответил Имрэн, — пусть, даже все уйдут, Империя нанесет удар, стирая в пыль прошлое, что навек отпечаталось в камне улочек, в дорогах рек, во всем том, что дорого каждому, кто не оторвался от своих корней. Это излюбленный прием властителей всех времен и народов — оторвать от корней, заменить ложью правду, там, где не выгодна правда. Легко направлять не имеющих цели, легко лгать не имеющим памяти.
Гресси промолчала, сложив руки на груди. Шабар, подойдя к окну, заметил:
— Надоел этот бесконечный дождь...
Имрэн кивнул, помолчал, Рокшар подошел к Гресси, в серых глазах застыло напряжение. И хоть он не раз, рассказывая про Эрмэ, предрекал, что война — неизбежна, новость задела и его. Видимо, он, как и все, не ожидал, что неизбежность — неминуема. Кусая губы, он смотрел на Гресс, словно намереваясь что-то сказать. Гресс вздохнула, машинально поправила выбившуюся, упавшую на лицо прядь.
— Надоел этот мир, — проговорил Имрэн, поправив Шабара, через несколько минут полного молчания, — вы это хотели сказать?
— Это, — буркнул Шабар, — обидно прозябать на задворках событий, когда и твоя помощь не будет лишней. У меня за плечами сорок лет полетов. Сорок лет полетов в сложных условиях, согласитесь, Имри, это немало. Я хотел бы быть в Лиге, на Софро сейчас, а не прозябать в коридорах артефакта Странников, — в его голосе прозвучал отголосок недовольства и желчь горечи, — Да, — добавил он, — этот мир гостеприимен и уютен, но мне он надоел. Нельзя сидеть, сложа руки, есть ситуации, когда бездействие убивает вернее, чем нож.
— Но вы бездействовали, — проговорил Имри, — бездействовали, когда Ордо поднял этот клятый бунт. Вы, наверное, единственные, кто мог бы его остановить, но никто этого не сделал.
— Никто не знал, — отозвался пилот.
— Нет, — проговорила Гресс, — знали. Не знали, так чувствовали.... И я и Архат. Ордо здорово изменился. Последние дни перед этим бунтом был задумчив, иногда — безумно весел. И мало похож на того Ордо, которого я знала. Надо было спросить, и не спросить, а вытрясти из него эту правду.
Она взглянула в лицо Имрэна, в янтарные глаза. Имрэн пожал плечами и отвернулся.
— Он думал, что идет на самоубийство, — проговорил, не глядя ни на кого, — думал, что этот бунт положит конец самоуправству Хэлана и Локиты. Но... откуда ему было знать, что бунт задумала Локита?
Шабар тихонечко крякнул.
— А, вам-то, откуда это известно?
— Юфнаресс, — отозвался Имри, — ее доверенное лицо, он рассказал все, что знал, когда понял, что иначе никогда не избавится от положения и статуса эрмийского раба. Никогда не обретет свободы. Там, на Эрмэ свободы нет.
— Это правда, — подтвердил Рокше, вмешавшись в разговор, — там, на Эрмэ есть только власть и рабство. Только самоуправство и подчинение. А свобода — призрак. На Раст-Танхам можно быть свободным. Но не на Эрмэ. В наречиях Империи не существует самого понятия: «свобода», там его заменяет «власть».
— Откуда тебе известно? — пробурчав, спросил Шабар.
— Я был на Эрмэ, — ответил юноша, — и я знаю, что такое — быть рабом. Только никогда не думал, что Юфнаресс — раб. Он больше похож на Властителя.
— Стал похож, — отозвался Имрэн, — когда надышался воздухом Лиги.
Гресси посмотрела в лицо Рокшара, в серые глаза, на дне которых затаилась грусть, глаза, что были похожи на светлые льдинки. И вдруг, отчетливо и рельефно проступило, сквозь толщу лет, воспоминание, то которое не далось ей в руки когда-то, лишь поманив.
Трое мальчишек кувыркались в траве, носились друг за другом, как радостные, юные щенята. Двое из них были похожи друг на друга, как капли воды — черноволосые, зеленоглазые. Третий был рыж. Рыж, весел, непоседлив. Именно он начинал все игры, устраивал драки, он был непоседлив и быстр, словно у его сандалий выросли крылья.
А еще он был сероглаз, глаза, словно льдинки, смотрели, тая в глубине веселье и хитринку. У мальчишки, несмотря на юный возраст, были тонкие, точеные черты.
Вздрогнув, женщина перевела взгляд на Имрэна, и ей почудилось, будто тот ей подмигнул.
Выйдя из комнаты, чувствуя, что волнение подступает к горлу, Гресс прислонилась к стене и, услышав шаги, прозвучавшие за спиной, оглянулась.
— Имрэн? — спросила тихо, наугад.
— Да, — ответил юноша, — я.
— Что вы хотите?
— Поговорить. Один на один. Пойдемте в сад.
— Там дождь.
— Не бойтесь, он теплый.
Юноша взял ее под руку и повел, осторожно спускаясь по ступеням. Выйдя в сад, они пошли по дорожке, залитой водой, ступая прямо по лужам. Имрэн не ошибся, дождь был теплым, хоть и лил стеной.
Чувствуя, как намокает одежда, прилипая к коже, Гресси поежилась, и набросила край шелка на голову, что б вода не лила в глаза.
— Да, — проговорил Имрэн, срывая с дерева, плод, — я читаю мысли. И ваши, разумеется, тоже.
— Даже так, — проговорила женщина задумчиво.
— Даже так, — отозвался Имрэн, — прошу простить, но от меня это не зависит, это происходит непроизвольно. И всегда.
— И о чем же мы будем говорить? — проговорила женщина с иронией, — раз вам открыты мои мысли?
— Ну, мои-то, вам не прочесть. А мне есть что сказать.
— И что же? — она вздохнула и отерла воду, стекавшую по лицу.
— Ну, хотя бы то, что выход есть. Если и нельзя уйти из системы тройной, то, собственно, из этого мира, с этого корабля можно уйти.
— Куда? Как? Пешком по звездам?
— Здесь должен быть выход, — упрямо повторил Имрэн, — пришли же сюда как-то этот контрабандист и его друзья. И он не мог исчезнуть или закрыться. Так просто не бывает. Даже если нельзя, не привлекая внимания, уйти из системы Ками-Еиль-Ергу, то можно уйти тем путем.
— На Рэну?
— Наверное, — ответил Имри. — раз они оттуда пришли.
— Я в это не верю.
— А в то, о чем подумали, вы верите?
— Во что?
— Иридэ, — тихо отозвался Имрэн, — в то, что это именно он?
— Глупость, — тихо обронила женщина, откидывая с волос намокший шелк, отирая воду с лица.
— Нет. — возразил парнишка, — Это — истина. Но я знаю. Знаю, от Юфнаресса. А вот вы догадались. Вы почувствовали. И боитесь признаться себе.
— И что с того?
— Да ничего... — ответил Имрэн, — ничего.
Он несколько секунд помолчал, посмотрел ввысь, где молнии смешивались с яркими, летящими ниже облаков, яркими искрами золотых, огненных, не меркнущих шаров, полных сияющего света, соперничающих яркостью со сполохами молний. Женщина повернулась, готовясь уйти.
— Подождите, — попросил он, — я не все сказал. Я не сказал главного. Я, не могу уйти отсюда, как вы, я заперт здесь, в этом мире, что существует посреди неведомой Вселенной. Иной Вселенной, Гресс. Здесь иначе течет время, поверьте, каждый день, что мы проводим тут, там, в нашем мире, в том, где Лига, где Империя, где существуют Рэна и Ирдал, там, за каждый местный день, утекает месяц.
— Как? — произнесла женщина, удивленно.
— Аюми, — проговорил он, — хоть и похожи на людей, на самом деле — иные. Я еще помню их. Наверно, потому, что сам — Аюми, пусть наполовину. Но это не имеет значения. Имеет значения то, что хоть они и посетили значительную часть Вселенной, в той Вселенной им места не нашлось. Хоть мир и огромен.
— Почему?
— Вы еще спрашиваете? — удивился Имри, — вы же видели....
— Аюми?
Он кивнул. А она вспомнила высокую фигуру, что, приближаясь к замку, выходя из степи, так неожиданно встретилась ей на пути. Вспомнила ощущение огня, пронизывающего тело, ощущение собственной никчемности, незначительности, ничтожества. Имрэн кивнул.
— Да, — проговорили его губы. — наша раса была такой. Ни на одной планете людей мы не могли обойтись без маски. Не могли пройти рядом, так, что б нам не стали поклоняться или проклинать. Но и это не все. Мы не желали людям зла. Наши женщины были лекарками, целительницами, они лечили и учили, отдавая знания, что доставались нам легко. Легче, чем ты думаешь. Но мужчины, — этот дар, как проклятье, — не каждый способен вынести присутствие Аюми рядом. И не умереть. Мы — оружие, — прошептал он, — оружие, созданное мечтой об абсолютной власти. Оружие, что некогда выковала Эрмэ. Мечта и боль, любовь и смерть — вот что способны были Аюми принести в мир. Накал чувств, шквал безумия, захлестывающий разум. Ты можешь это понять?
Гресс слабо кивнула.
— Но ты же — Аюми, — возразила так же слабо, — почему ты не таков...?
— Я — ребенок, вечное дитя, — улыбнулся Имри. — как ни скажет отец. Я боюсь этого дара, и предпочел бы никогда не взрослеть. Никогда. Потому, что, я не рожден для одиночества, а только оно и будет, стоит мне повзрослеть, и принять этот дар. — он вздохнул, стерев улыбку с лица, пожал кончиками пальцев ее руку. Пожатие было слабым и теплым.
Гресс посмотрела в черты лица, прикрытые темнотой, покрытые тонкой пленкой воды, стекавшей с его волос, текущей по щекам и подбородку. Глядя на него, чуть, снизу вверх отмечала совершенную гармонию черт, взгляда, жестов.
— Знаешь, — проговорил он тихо, — но все, что мы несли людям, есть только отражение. Отражение людских страстей, пороков, надежд и любви. Мы — зеркало. Только зеркало, что показывает человеку его самого, возвращает мысли и чувства. Что может получить человек, если в нем только ненависть? Если недоверие и страх живут в душе?
— А если Любовь? — проговорила Гресс, упрямо.
Имрэн промолчал, прислонившись к ветвям дерева. В воздухе повисло молчание, и только раскаты грома нарушали тишину. Гресс смотрела на мальчишку, чувствуя замешательство.
— Перестань лгать самой себе, — попросил Имри, проигнорировав ее вопрос, — так будет лучше.
— Это и есть то главное, что ты хотел мне сказать?
— Да, — ответил он, — мир Аюми не терпит людской лжи. И если вы хотите уйти отсюда, то вам всем придется измениться. Иначе никто и никогда не найдет отсюда выхода. Перестаньте себе лгать, это единственное, что требуется. — он помолчал несколько мгновений, — Возможно, — проговорил, решившись, — я не смогу тебе объяснить всего, но попытаюсь. Эти миры — отчасти виртуальны, Гресс. Они откликаются на любое движение разума, считывая узор мысли, они достраивают из памяти и желания то, что ты хочешь увидеть, поэтому здесь столько меняющихся черт. Тысячи лет назад, когда погибла наша цивилизация, эти миры умерли тоже, застыли, законсервировались, и не было никого, кто их бы разбудил. Я бы мог, но я их не искал. Повторюсь, я не искал одиночества, лучше жить не понятому, чем жить в одиночестве. По-видимому, корабли проснулись, ожили, когда их вновь нашли люди.
— Ордо?
— Да. Но и это не все. Я удивлен, но ты сама знаешь, у этого мира есть Хозяин. Тот человек, которого ты видела.
— Ты знаешь кто он?
Имрэн отрицательно покачал головой.
— Я, — признался он, — никак не могу его найти. Он — телепат, как и я, и чувствует, когда к нему приближаются люди. Бесполезно бегать за ним. И мне его жаль.
— Ты думаешь, он одинок? — спросила Гресс, внезапно поняв, что гложет мальчишку, разглядев лицо, освещенное близкой вспышкой.
— Да, — проговорил Имри, едва слышно, — Да, — повторил чуть громче, — он одинок. Он бесконечно одинок, а тебе не понять что такое, — одиночество для Аюми. И, он ощутил все прелести своего дара, потому и таится от всех. И, знаешь, ему нужна помощь, больше чем вам. Я ухожу, Гресс, — добавил Имрэн после короткой паузы. — К нему. Я ему нужнее. И это — тоже истина, как и все, что я тебе сказал.
— Думаешь, он позволит тебе подойти? — спросила, чувствуя, как к глазам подступают слезы.
— Да, — откликнулся Имри, — и ты все поняла, он позволит мне подойти, лишь, когда поймет, что мы — одной крови. Что я, как и он, отмечен теми же дарами. Другой возможности не будет.
— Останься. — попросила женщина, понимая, что эти слова напрасны.
— Нельзя, — отозвался Имрэн, — да, в общем, разделенное одиночество — это не то, чего я всю жизнь боялся, от чего бежал. Я не смогу жить, став подлецом и трусом в своих собственных глазах, а лгать себе, я не умею. Да, и никчемное это занятие — заниматься самообманом. Так что я ухожу, — подытожил он. — Так будет лучше для всех. А тебя, тебя и всех остальных я прошу об одном, выбирайтесь отсюда.
Он замолчал. Гресс подошла к нему совсем близко, прижалась лбом к плечу.
— Имри... — прошептала она, чувствуя, как от излишка чувств, от шквала эмоций, к горлу подступает ком.
Он погладил мокрые волосы, остановив руку на плече, заглянул в ее глаза. В свете огненных шаров и вспышек молний его лицо заострилось, стало резче и тверже, и только взгляд остался доброжелательным и теплым, как золотистый свет.
— Выход где-то на границе, — сказал он, — там, где кончается этот мир, там, где только пустота, где рождается от дуновения мысли то, что ты хочешь увидеть. Сияние звезд, чудовища или путь домой. Ну, я думаю, ты меня понимаешь....
И Гресси пошла, не понимая почему, не понимая куда, не понимая зачем, не разбирая дороги, шлепая по лужам. Хотелось обернуться и, посмотрев на него, вновь заглянув в медовые, янтарные глаза, ухватить за плечи, встряхнуть, заставить передумать.
Она ему верила. Она ему верила, несмотря на то, что все, известное ей о мире, восставало против того, что говорил он. Она ему верила, и, потому, не могла остановиться.
Я смотрел ей вслед. Она уходила, уходила прочь, унося свои сомнения с собой. Ну, что я еще мог сказать ей? Я мог многое сказать. У меня же тоже были сомнения. И страшно не хотелось оставаться под дождем, в саду, одному. Я не чувствовал как по моей коже, омывая тело, пропитав насквозь водой тунику льются струи воды.
Да, я плакал, непростительная слабость, ну так, что ж. Под дождем слез не видно. Я не сказал ей об этом, но к чему? Что б она уговорила меня? Но это мой, не ее, выбор. Выбор, который каждый делает сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88