И для него не осталось незамеченным волнение юноши, он привычно пожал плечами и, подойдя, присел рядом.
— Боишься? — спросил он.
Илант в ответ так же пожал плечами, словно успел перенять этот жест певца. Он не боялся, здесь было не то. Хотя, если быть честным, то страх присутствовал тоже, но не он был главным. Волнение пришло еще накануне. В тот миг, когда Лия сама подошла к нему, вычислив его среди толпы.
— Привет, — проговорила она, поймав его за руку и, улыбнувшись, спросила, — не узнаешь?
Он, и вправду, не узнал ее сразу, узнал уже после этого вопроса и удивленно распахнул глаза. Маленькая, похожая на веселую птицу, она почти не изменилась, разве что веселья на ее лице было совсем не так много, как тогда, когда они были детьми. В ее доверчивых глазах жила радость, вызванная встречей, и надежда. А ему она принесла смятение. Принесла вместе с вестью, с воспоминанием о брате, о человеке, от которого вечную вечность не было вестей.
И внезапно поняв, что это не розыгрыш, не шутка, не пустая надежда, он почувствовал, как нервы напряглись, словно натянувшись, как ток бежит по ним, заставляя реагировать на каждое слово, шорох, любой звук, реагировать более остро, полно и болезненно. Он почти задыхался от нежданного, негаданного наплыва эмоций, острых, как острие ножа, царапающих. Он улыбался, глядя ей в лицо. А сам невольно перебирал четки воспоминаний, как картинки из старой книги.
Рейнар, когда-то они были так похожи, так невероятно, немыслимо схожи, что даже близкие люди путались, глядя на их лица, веселые, детские мордочки, на которых жило беззаботное, детское веселье. Их путали все. Не путал лишь Хэлан. И Да-Деган тоже не мог ошибиться.
Он улыбался, глядя на их проказы, улыбался снисходительно, чуть, самую малость, слегка отстраненно. Смотрел на их шалости как на игры молодых смелых зверьков. И его отстранённость и холодность были напускными. Будучи детьми, они чувствовали его заботу и его любовь. И не сомневались в них. Не требуя подтверждения этому знанию, наверное, потому, что, несмотря на внешнюю эту холодность, чувствовали небезразличие, которое словно витало между ними.
Всегда, глядя в лицо брата, ему казалось, что он смотрится в зеркало. А Да-Деган улыбался, словно ловя движение его мыслей. Он сам не знал почему, но самым сложным после бунта для него было научиться жить одному, без Рейнара. Это было не столь мучительно, но иногда пустота, которая образовалась в душе, была более ощутима, чем усталость или голод. Он с детства привык к извечному «мы», и жить, обращаясь к половинному, неполному "я", для него было внове.
Когда-то.
Когда-то, оборачиваясь и не видя рядом того, с кем привык делить саму жизнь напополам, он страдал, чувствуя, что внутри, словно, что-то рвется, так нестерпимо было это одиночество. Он не знал, что есть оно до этой потери. Не знал. И пережить его помогла лишь безмерная усталость, что порой мешала даже думать и вспоминать, погружая в сон без сновидений, пустой, но исцеляющий от тоски сон.
Илант прикусил губу; если кто-то решился б построить ловушку, то приманку подобрал верно. Посмотрев на Ареттара, он протяжно вздохнул и отвел взгляд. Почему-то рассказать певцу о своих сомнениях он не решался. С Ареттаром было легко обсуждать вопросы ведения боя, задачи тактики, стратегии. Ум этого человека был гибок, непредсказуем, быстр, но с ним невозможно было обсуждать то, что кипело в душе. Мешала вечная насмешливость, искорка иронии, боязнь быть поднятым на смех. Он закрывался от певца, не желая пускать его в свой внутренний мир, ибо этот человек смущал.
С Рокшаром было проще. Контрабандист мог выслушать, помолчать, не оценивая, не насмешничая. Смелый, отчаянный, он был и внимательным и задумчивым. И он мог понять. Слегка кивнуть головой, слегка улыбнуться так, что становилось легче на душе.
Аретт тихонько тронул юношу за плечо.
— Боишься? — спросил тихо.
Илант вновь отрицательно покачал головой.
— Так не ходи.
— Не могу, — отозвался юноша хмуро, — не знаю, верить или нет, не знаю, но не идти не могу.
— Что-то держит и что-то гонит, — тихо отозвался певец, — и так не в мочь и этак. И что б ты не сделал, все равно будут сомнения. Мне это знакомо.
— И что же лучше? — спросил Илант.
— Лучше каяться о сделанном, чем об упущенных возможностях, — отозвался Ареттар, — Лучше верить, чем не доверять. Я тоже попадал в ловушки, доверяя тем, кому не стоило бы верить. Мне было и горько и больно. Но, знаешь, если не доверять, можно натворить больше зла, убив собственную душу.
Он замолчал, тихо тронул струны лежавшей рядом аволы. Струны тихо отозвались на движение тонких подвижных пальцев. Подумав, словно нехотя он взял аволу в руки, что-то наигрывая тихо, не тревожа эха. Звук был чист, прозрачен, нес грусть, легкую невесомую задумчивую грусть.
Илант прикусил губу, чувствуя, что Ареттар не сводит с него внимательного взгляда. Из темноты вынырнул и, подойдя, сел рядом Гаас.
— Ладно, — проворчал он, — хватит сомнений. Надо идти. Не пропускать же ночь даром.
Илант посмотрел на певца.
— Все знают? — спросил он
— Все, — ответил Ареттар, не прекращая ласкать струны, — прости, ты ничего б никому не сказал. Но неразумно идти в дом Ордо одному. Ты не находишь?
Илант недовольно сверкнул очами. Толика истины в словах Ареттара была, и все же, несмотря на эту толику истины в душе поднималась буря. Он перевел взгляд на Гааса, усмехнулся и проговорил твердо:
— В дом Ордо я пойду один. Это мое дело.
— Упрямый мальчишка, — холодно заметил Ареттар, — упрямый настолько, что готов натворить глупостей. Насколько мне известно, на Софро ты тоже попал благодаря своей глупости. И едва успел вырваться из расставленного капкана. И все тебе мало. Мне интересно, когда ты начнешь пользоваться головой. Или ни один добрый совет для тебя не является добрым?
Илант недовольно поджал губы, посмотрел на Аретта.
— Это — мое дело, — повторил он упрямо, — и только мое.
— Ну, тогда, и мое тоже, — произнес певец.
— И мое, — добавил Гаас. — надеюсь, ты не станешь возражать, что я имею право сам решать свои проблемы.
— Проблемы? — возмутился Илант.
— Проблемы, — отозвался Ареттар, — которые заключаются в том, что один мальчишка, которому верят, которого любят, за которым идут, готов сложить голову, отказываясь от дружеской поддержки и помощи. Ты не думал, что будет с этими людьми, если ты не вернешься?
— У них есть ты.
Ареттар тихо рассмеялся, пожав плечами, посмотрел в лицо юноши.
— Я — ветер, — тихо произнес он, — а веру не дано задерживаться надолго. Я — перекати поле, я сегодня здесь, а завтра, завтра я могу быть где угодно. Рэна, Ирдал. Раст-Танхам. Миров в этой Вселенной множество. Я сам не знаю, где я буду завтра, куда мне надо будет идти, что делать. Я не могу делать за тебя твои дела, Илант. И ты тоже не можешь делать мои дела за меня. Каждому свое. Понимаешь?
Илант тихонечко вздохнул, понимая, что певец прав. До этого он как-то не думал, что певец в какой-то миг должен будет уйти. Он привык к его присутствию, к тому, что, иногда, вечерами Ареттар приходил, тихо, почти незаметно, стоял, наблюдая, потом брал в руки аволу и струны сами говорили о том, что он здесь.
Илант привык к его присутствию настолько, что и подумать не мог, что будет день, когда певец уйдет, что б больше не вернуться. Он привык к бархатному голосу, привык к иронии, привык к тому, что есть кто-то надежный, тот, кто возьмет часть тяжести на свои плечи, облегчив путь.
Он скупо кивнул, понимая, как певец прав. И прав, напомнив о том, о чем сам он забыл. А Ареттар вновь взял в руки аволу, погладил старое, темное дерево. Поднявшись на ноги, закинул ее за спину.
— Пора, — проговорил Ареттар, — бросив взгляд на часы. Пойдем, нечего больше ждать.
Он быстро шел по пустынным улочкам, стараясь держаться в тени, безмолвные, словно тени, рядом шли его люди, крались бесшумно, выбирая самые темные уголки. Дом Ордо стоял на окраине города, окруженный запущенным садом, одинокий, ничем не выделявшийся среди окрестных домов.
В этой части города Иланту был знаком каждый уголок, каждый проулочек, тропинки в садах. Он знал, где и как пройти, что б не попасться никому на глаза, когда-то мальчишкой, он лазил по этим садам, лакомился, срывая плоды с деревьев.
Озорство, мальчишеское, юное, дерзкое, заставляло искать его приключений. У яблок сорванных в чужих садах был особенный вкус. Вкус победы. И, несмотря на все порицания Да-Дегана, каждый вечер он тихо вылезал в окно, что б отправиться на подвиги. Он улыбнулся, вспомнив, что даже Лия иногда сопровождала их маленькую ватагу, словно не желая отставать от мальчишек. И всегда тихо смеясь, они возвращались домой с трофеями, будучи уверенными, что воспитатель спокойно спит, не зная ничего б их проделках наверняка. Эта убежденность жила достаточно долго. До тех самых пор пока, однажды он не заметил, как высокая, сухопарая фигура не следует за ними, держась в тени и, стараясь не попадаться им на глаза.
Он тихонечко вздохнул, понимая, как давно то было. Они были смелы, юны, и жили, не зная горя, не зная бед. Все было просто, логично, и жила уверенность в том, что только так все и может быть, что так и будет всегда. За закатом придет рассвет, новый день принесет только новые радости. И в каждом новом дне будет только хорошее. Они не знали голода, не знали страха, они не знали, что мир может сойти с ума, и все перевернуться с ног на голову. Не зная, что их маленькое братство может распасться, и дружба остыть.
Он невольно вспоминал Лию, она почти не изменилась. Не изменился взгляд, мягкость в улыбке, из манер не ушло спокойствие, и все же, рядом с ней он чувствовал, что ее, как и всех что-то гнетет, что-то заставляет искать помощи и поддержки. Или тихо и спокойно лгать?
Неприятно было думать, что она способна на ложь, и все ж, мысль эта все возвращалась. Она, дочка Ордо. Он не видел ее пять лет, он не знал, что было с ней в эти годы. Не знал, и представить не мог.
Остановившись в саду, глядя из-за ветвей на темный, укутанный мраком дом, в котором едва теплился свет в окнах второго этажа, он отыскал взглядом высокий силуэт Ареттара. Певец стоял рядом, рассматривая дом, как и он сам.
Где-то в траве стрекотали цикады, с моря дул свежий бриз, ветер играл в кронах деревьев, и не было слышно людских шагов. И казалось, что мир вымер, что никого нет окрест, разве что горстка повстанцев на весь район окрест, да этот огонь в окнах.
Кто-то тихо кашлянул в темноте, он обернулся к Гаасу.
— Без глупостей, — предупредил Илант, — проследи, что б никто не сотворил того, о чем придется жалеть. Я не желаю, что б от этого дома остались руины. Мы пришли не за этим.
Гаас кивнул, поежился в своей легкой, старой одежде, и крепче сжал оружие в руках. Илант отвернулся и заметил, что Ареттар ждет его. Крадучись, избегая пятен света, они медленно пошли к дому. Ветер принес на своих крыльях звук чьих-то шагов, заставив насторожиться. Аретт застыл, словно статуя, слушая ночь, напряженный, внимательный. Обернувшись к Иланту, усмехнулся и показал на фигуру, в темном плаще, медленно идущую вдоль ограды.
Одинокий прохожий не спускал взгляда с дома, то отходил в сторону, то возвращался, словно чего-то ждал.
— Арима, — довольно проговорил певец, — ну как тут без него.
Илант кивнул, соглашаясь.
— Если б Ордо был в доме, мальчишки б тут не было, — добавил певец тихо, — насколько я успел заметить его тут не жалуют.
Илант не стал спорить, с Ареттаром спорить было глупо. Певец много знал и подмечал того, что проходило мимо него самого, певец был в курсе множества событий, певец, порой, доверяясь своему внутреннему чутью, избегал тех ловушек, в которые мог бы попасть другой. Он, следуя за Ареттаром, подкрался к дому и заглянул в окно.
В доме было тихо, пусто, не было слышно ни голосов, ни шагов. Тишина, полная, ничем не нарушаемая тишина, царила окрест. Ареттар влез в окно, легко спрыгнул на пол. Илант последовал за ним, чувствуя, что взгляды многих пар глаз, провожают его, словно желая доброго пути.
Повстанцы, как крысы, покинув свои норы, шли за ним, что б его защитить, они были готовы броситься и разорвать в клочья каждого, кто посмел бы сделать ему дурного. Илант невольно вздохнул, обрывая нервную дрожь, и огляделся
В доме было сумрачно и тихо, пусто, и как-то совсем неуютно. Он удивлённо оглядывался вокруг, не понимая, как может вокруг царить такое запустение. Дом казался нежилым, покинутым хозяевами давным-давно, словно из него ушла душа. Он помолчал несколько секунд, разглядывая мрачный интерьер. Прислушался к шелесту ветра в саду за окнами. Было тихо, так тихо, что казалось, будто слышно как где-то в подвале скребётся мышь. И вновь, словно впервые видя, оглядел скудно освещённую лестницу и коридор.
Ареттар тихо двигался, производя шума не больше, чем могла б его произвести мышь, тихо, почти что бесшумно, можно было подумать, что не человек, а тень скользит, ступая по полу, разглядывая стены. Он тихо подошел к лестнице и, прислушавшись, поманил Иланта за собой. Юноша подошел и прислушался, повинуясь жесту певца.
Тихо, почти на грани слуха жил звук. Он узнал голос Лии, но не разобрал слов. Звук шел оттуда, из комнат наверху. Он сделал шаг, осторожно, словно человек входящий в воду прохладным днем. Лестница тихо скрипнула. А он ощутимо вздрогнул.
Ареттар обогнул его, вновь идя впереди, вновь идя бесшумно, скользя будто привидение. И глядя на его силуэт в темноте, выхваченный из мрака лишь слабыми отголосками дальнего света, невозмутимое, лишенные волнения жесты, он подумал, что певец своей бестрепетной невозмутимостью похож на робота, на идеальный автомат, у которого тщательно просчитано и выверено каждое движение, каждое слово и жест.
Поднявшись ему вслед, Илант остановился отдышаться. Отчего-то сердце устроило бешеную скачку, отчего-то он дышал тяжело, как ныряльщик, поднявшийся со дна. Ареттар заглянул в неплотно прикрытую дверь, из-за которой падал луч света, освещая часть лестницы и коридор.
Лия сидела у окна, прикрытая портьерой, так, что с улицы невозможно было увидеть ее присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88