— Дагги, — заметила Лия с укоризной, — что б ты сказал, если б я принимала Корхиду? Или тебе не на кого последнее время ворчать?
— Дали Небесные! — проговорил он устало, — я что, пришёл сюда состязаться в острословии? Собирайся и пошли! Я уже сказал, что в городе небезопасно
Лия недоумённо пожала плечами, накинула на плечи плащ. Да-Деган подошёл и набросил ей на голову капюшон. Она поймала его руку.
— Дагги, — проговорил негромко, — что-то случилось?
— Что-то случится, если этому не помешать, — проговорил он, — что-то нехорошее.
Он взял её руку в свои ладони, сжал на мгновение. Лия посмотрела в его лицо, Не по годам юное, оно выглядело взволнованным и усталым, лёгкие, едва заметные, морщинки обозначились около глаз и губ. Он казался её ровесником, юным мальчишкой. Противоречили этому только его слова и действия, интонации голоса и странное, словно маска равнодушия, выражение застывшее на лице.
— Пойдём, — проговорил он, — потянув её за собой. — Пойдём, девочка.... А с Ордо я потом поговорю. Надеюсь, мы договоримся. Хоть как-нибудь.
Ареттар пришел глухой ночью, лишь ненамного опередив рассвет. На этот раз он не стал выжидать, а прошел сразу к Иланту, словно материализовавшись перед ним из темноты. Присев на колченогий табурет, примостил у ноги аволу. Посмотрел на Иланта внимательно.
— Я ухожу, — проговорил он, неожиданно начав разговор.
— Куда? — отозвался юноша.
— Не знаю. Будет видно. На Рэне опасно, обычно я не остаюсь надолго на одном месте. Я и так задержался изрядно. Дольше, чем стоило б.
Он посмотрел на Рокше, сидевшего рядом, подмигнул. Рокшар улыбнулся в ответ. Он успел привыкнуть к певцу, к его иронии, к его голосу, несущему всевозможные оттенки, богатому на нюансы, к его подтруниваниям и насмешкам. К его приходам, присутствию рядом.
— Жаль, что вы уходите, — проговорил Рокшар, — людям будет не хватать вас.
— Что поделать, — философски откликнулся певец, — я ветер, а ветер не может стоять на месте.
Он посмотрел на Иланта, отметив на лице юноши отметины усталости, резко обозначившиеся складки у губ, взгляд, словно набравший веса. Со дня знакомства прошло совсем немного времени, но это был совсем иной человек. Куда-то ушла юность. Словно этот мальчик успел возмужать за последние несколько дней.
Он был не тем доверчивым и откровенным мальчишкой, о котором рассказывали ему повстанцы, он стал недоверчив и подозрителен. И все же в его глазах теплилась память о чуде. И он не был злым, хоть не был и излишне добрым.
Словно чувствуя его взгляд, Илант пожал плечами.
— Ты вернешься? — спросил он.
— Не знаю, — ответил певец, — будет так, как распорядится судьба. И скажу тебе, что я вовсе не хотел приходить попрощаться. Но есть одно «но». Ты бы ждал меня.
— Тебя бы все ждали, — эхом отозвался юноша.
Ареттар кивнул. Взяв аволу в руки, проверил струны, коснувшись их тонкими, точеными пальцами, высек звук, словно искру. Авола запела, тихо, басовито, глубоким, нежным голосом. Ареттар не пел, но этот голос, эта мелодия были столь знакомы, что четкий уверенный стих «Аюми Файэ» сам всплывал из памяти, смешиваясь с голосом аволы, певшей о странствиях и о любви, о нежности, о небесах, о сотнях дорог, открытых перед всеми и о самих Аюми — совершенных, прекрасных, несущих любовь и надежду.
Он никогда не пел им Легенду, никогда, развлекая толпу стихами и песнями далекими от совершенства Саги. Его песни вызывали оживление и смех, но сегодня, отчего-то сегодня, как никогда, руки, словно имевшие собственную волю, взяли и вывели эту мелодию, не считаясь с его желаниями.
— Спой, — попросил Илант.
Ареттар отрицательно покачал головой, оборвав чарующее волшебство мелодии.
— Не могу, — отозвался он.
— Почему?
Певец вновь пожал плечами, словно, и сам, не зная ответа на этот вопрос.
— Не спрашивай, — проговорил он, — я не отвечу.
Он перевел взгляд на потолок, на низкий свод, с которого капала вода. В подземельях было сыро и стыло, тяжелым воздухом трудно было дышать. Он посмотрел на тела повстанцев, мирно спящих на бетоне, подстелив под худые, изможденные тела ветошь и листья, все то, что они могли найти. Илант поймал его взгляд.
— Скоро мы уходим из города, — проговорил он, — осталось недолго, всего несколько дней. Тебя не было, ты не приходил, когда я хотел посоветоваться с тобой. Но, может, оно и к лучшему.
— Уходите? — переспросил певец.
— Да, в горы, — отозвался молодой человек, — на старый космопорт. Нам обещали поддержку.
— Лига?
— Оллами.
Певец молча поднялся на ноги, протянул ладонь на прощание и, заметив удивление в глазах Иланта, пояснил:
— Мне пора.
Илант молча посмотрел вослед. Ареттар был их талисманом, их утешителем, их вдохновением. Теперь этот человек уходил. Было немного грустно и жаль. И дело было не только в том, что уходил не только друг, но и хороший советчик, дело было в другом. Просто за короткое время их знакомства, к этому гордому, дерзкому, острому человеку успела прикипеть душа. В его насмешках и уколах была своеобразная толика шарма. А ко всему, он был надежен, как скала.
Несмотря на его привычку подкрадываться незаметно, подслушивая чужие разговоры, несмотря на колкости, на острый язычок, Ареттар был другом. Ироничным, насмешником — другом. Теперь он уходил, унося с собой что-то важное.
К Иланту подошел Рокшар, тронул осторожно за рукав, показал еще на одного гостя. Худенький мальчишка, одетый добротно и хорошо, стоял, прижимаясь к стене. Илант узнал Отэ, его неровно стриженную шевелюру, блеск глаз.
Посланник Да-Дегана приходил не в первый раз, прокрадывался в подземелья тихонечко, принося, как сорока, последние новости. К нему привыкли, его уже узнавали в лицо.
— Что-то случилось? — спросил Илант, глядя на взволнованное лицо мальчишки. Оно было не просто взволнованным, но было еще и беспокойство.
— Вам просили передать, — проговорил мальчик, что Рейнару слишком опасно находиться в доме, известном вам. Его ищут. И у Ордо есть подозрения. Ко всему там, с ним Лия. Представляете, что будет, если их найдут?
Илант поежился. Отэ, осмотревшись, осторожно прибавил:
— Да-Деган хотел бы, что б вы пришли к нему. И просил, если то возможно, быстрее уходить из города. Он не сказал, что, сказал только, что в Амалгире стало намного опаснее, чем то было еще день назад.
Илант, вздохнув, накинул на плечи темный, некогда богатый, а ныне изрядно потрепанный и потертый плащ, надвинув на лоб капюшон, кивнул мальчишке и посмотрел на Рокшара.
— Останешься вместо меня, — проговорил он, — останетесь, ты и Гаас. А я должен идти. Возможно, я не вернусь к рассвету. Как бы то ни было, пусть все идет своим чередом, а я должен навестить Да-Дегана.
— Будь осторожен, — ответил Рокшар.
В доме было сумрачно и тихо. Лия сидела в уголке дивана, почти слившись с тенью. Рейнар устроился рядом. Илант расхаживал по комнате из угла в угол, словно загнанный в клетку хищник.
— Не мельтеши, — тихо попросил Да-Деган, отворачиваясь от окна.
За окном разгоралась заря, сначала только обозначившись тонкой светлой полосой на востоке. Небо стремительно светлело, и по всему городу гасли фонари. Начинающийся день обещал быть жарким и сухим. На небесах не было ни облачка. А утренний бриз совсем не нес прохлады.
Да-Деган подошёл к столу, налил себе воды в высокий стакан и медленно её выпил.
— Вы нас не проводите? — спросил Рейнар.
Да-Деган молча покачал головой и, не оборачиваясь, глядя на розовеющую дымку рассвета, проговорил тихо, как всегда:
— Нет.
В голосе прозвучала нотка сожаления, похожая на затаённый вздох. Лия поднялась, подошла к нему, положила руку ему на плечо.
— Вы обижаетесь, Дагги?
Да-Деган поджал губы, обернулся и посмотрел на девушку через плечо. Где-то близко, в его глазах стояли слёзы, но он заставил себя улыбнуться.
— Уходите, — приказал он, — уходите, и забудьте меня. Не ищите больше у меня помощи и поддержки. Никогда. Это может стоить вам жизни. А я, я отнюдь не горю желанием быть причиной ваших бед. Уходите, — повторил он, — и не возвращайтесь больше никогда.
Он не смотрел им вслед, это было ни к чему, с ними уходил и Отэ. А он успел привязаться к мальчишке, так же прикипеть, как и к этой троице, и было невыносимо неприятно выпроваживать их вот так, бесцеремонно, жестко, за порог.
Вздохнув, вельможа вновь налил воды в высокий бокал, отпил глоток и поставил его на стол. Встав и пройдясь по комнате, остановился у сейфа, достал резной ларец. Открыв его, ласково погладил пальцами цветок и прикрыл глаза, чувствуя, как по пальцам струится тепло, словно поток золотого песка. А вслед теплу пришло успокоение, покой, который он потерял, заглянув в глаза властителя. И вновь, словно приподнялась завеса событий и лет...
Шеби, невысокая и гибкая, стояла у окна. За окном, закрытым золотой искусно кованой решеткой, цвели цветы — пышные, сочные, яркие, пахнущие одурманивающе и резко. Может быть оттого, что на них так явственно ярко блистали капли росы, они казались неживыми, преувеличенно — пышными, искусственными и пошлыми. Особенно с нею рядом.
У Шеби были роскошные, густые волосы, длинные, спадавшие до бедер шёлковой волной, вьющимися кольцами, кожа гладкая как шёлк, тёмная и золотистая, словно напитанная солнечным светом. В движениях скользила грация дикой, не приручённой кошки. А улыбалась она доверчиво и открыто, словно дитя.
— Шеби, — проговорил он, поймав её локон и поднеся его к губам, желая расцеловать не только её косы, но лицо и тело, каждую впадинку на стройном и гибком теле.
Он упивался её именем, упивался, глядя на то, как она идёт и как танцует, стараясь запечатлеть каждый жест и шаг. В её улыбке было больше тепла, чем он мог получить от солнца. Он чувствовал её улыбку, даже если она стояла, повернувшись к нему спиной, и он не видел лица. А ещё, если удавалось встретиться взглядами, он тонул в её глазах, бездонных, ведьминых, окаянных очах, синих, ярких, поразительных глазах, сравнимых цветом лишь с непостижимыми безупречными камнями Аюми. Они были столь же глубоки, так же завораживали и так же сияли. И так же хранили в своей глубине все возможные и невозможные играющие оттенки сини — от светлого, блеклого, словно вылинявшего на солнце, до густого, бархатного, почти что черного, как ночное небо, цвета.
Она мягко высвободила локон из его пальцев, отвела его руки, когда он был готов обнять её.
— Не стоит, — заметила тихо и печально, — начинать эту игру. Нам всё равно не быть вместе, так к чему всё это?
Он вздохнул, чувствуя, что своими словами она выбила у него опору из-под ног, напомнив, что над собой, над своим будущим и настоящим они не властны, и всё что принадлежит им и только им — это их воспоминания. Он — раб, она — рабыня. Игрушка, танцовщица, прекрасный цветок, птица в клетке, прихотью Императора поставленная выше многих властителей, а по сути таких же рабов.
— Шеби, — повторил он тихо, — бежим, ты и я, отсюда, куда угодно. Император не всесилен, мы укроемся так, что нас не найдут, а потом — забудут о нас.
Он чуть придвинула губы к улыбке, посмотрела на него, словно впервые видела.
— Дурачок, — прошептала, памятуя о том, что у каждого столба, каждой колонны, каждой стены и куста могут быть уши, — куда ты убежишь? Да ещё со мной? У Императора только и есть забавы, что ты и я. Для таких, как мы, из Императорского дворца есть лишь один выход — смерть.
— Нет, — прошептал он, — я не верю, не желаю верить. Император не всемогущ. Разве он бог?
Шеби улыбнулась мягко и спокойно, глаза смотрели нежно, обволакивая своим взглядом душу, как целительным благостным бальзамом. От этого взгляда утихала боль, растворялась, как под лучами солнца расходится туман. И чувствуя, как болезненная горечь сменяется тихим сожалением, он как всегда, в который раз подумал, что за один взгляд этих глаз можно отдать полмира. Полмира, того, в котором нет Эрмэ, нет боли, нет тоски и приступов безумия. Она стоила Лиги, а, может, даже более того...
Было странно встретить её в императорском дворце. Такую прекрасную, юную, непостижимую. Изумительную. Волшебную. Такую, подобных которой, он не встречал ни на одном из миров Лиги, не встречал нигде во Вселенной. Похожую на волшебный сон, на мечту, пригрезившуюся в момент между сном и явью. Подобную осколкам величия Аюми — маленьким, непостижимым и волшебным шедеврам, которым не было цены.
— Шеби, — повторил он, тихо, просто оттого, что ему нравилось произносить её имя. Он готов был повторять его вновь и вновь, чувствуя, как на языке остается послевкусие — легкая горечь, пряная страсть, небесная нежность.
Она рассмеялась, разбрызгивая искры смеха, словно поняла, отчего он её позвал. Она поразительно часто угадывала то, что он чувствовал, словно читала его мысли, словно была из той же породы, что и чудовища, окружавшие их, Властители. Впрочем, отчасти это было истиной.
Он не верил, когда ему говорили другие, до тех пор, пока не сказала она сама. «Император — мой брат, — прошептала она однажды, чувствуя, что слухи и домыслы ранят его, заставляя метаться из угла в угол, когда рядом нет её, и нет исцеляющего взгляда синих глубоких глаз, — это правда».
— Почему же тогда ты — рабыня? — спросил он, чувствуя, что ранит её этим вопросом, чувствуя, что не имеет права на этот вопрос, но она только пожала плечами, словно плеснула волна.
— Это мой выбор, — проговорила Шеби тихо, — ты не знаешь, но... Мы оба из клана воинов — и я и он. Из древнего, хорошего рода. Он талантлив, и горд, более чем горд, и умен, он сумел постичь ту истину, которая не многим даётся здесь, на Эрмэ, ту, что в Империи есть лишь один человек, которому не приходится давать отчёта в своих действиях никому. И это — Император. Остальные — рабы. Он не хотел быть рабом. Его это унижало — понимать и... повиноваться.
— А ты?
— А я... — она отвела взгляд в сторону, вздохнула тяжело и устало, вновь заглянула в его глаза. Смотрела печально, как раненый зверь, который знает, что ему нет спасения, — Я не могу убивать, — прошептала тихо, — Это сильнее меня, во много раз сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88