Когда мы шли обратно к машине, Пэт глотал слезы, разозлившись – нет, в ярости от того, чему он не мог подыскать названия. Я пытался утешить его, но он не нуждался в утешении.
Мой сын чувствовал себя обманутым.
Перед квартирой Сид стоял грузовой фургон.
Это не был громадный грузовик, в который можно уместить пожитки целой семьи: старое пианино, всю мебель и тому подобный хлам, накопившийся за долгие годы. Эта машина принадлежала одной из тех фирм по грузоперевозке, которые дают рекламу в самом конце списка. Она идеально подходила для маленькой семьи, предпочитающей путешествовать по жизни налегке.
Я смотрел, как два молодых человека в футболках засовывают детскую кроватку в кузов грузовика. Хотя Сид и Пегги жили на верхнем этаже, у грузчиков был такой вид, как будто это один из самых легких заказов.
Пегги вышла из двери подъезда, таща за собой мягкую игрушку размером с холодильник. Она посмотрела на меня своими серьезными карими глазами, совершенно не удивившись моему появлению.
– Смотри, что у меня есть, – сказал я, протягивая ей ухмыляющуюся куклу в покрытых серебряными блестками брючках и в чем-то типа лилового смокинга. Это была Барби-трансвестит.
– Диско-Кен, – сказала Пегги, забирая у меня куклу.
– Ты оставила его у нас дома, – объяснил я. – Я подумал, что ты, наверное, захочешь забрать его.
– Спасибо, – сказала она, как и положено образцово воспитанной девочке.
За спиной у нее возникла Сид с грудой книжек в бумажных обложках.
– Смотри, что мне принес Гарри! – сказала Пегги. – Диско-Кен! А я его искала.
– Поднимись и посмотри, не забыла ли чего-нибудь там, – велела Сид. Пегги оставила мягкую игрушку на тротуаре и ушла в дом, по-прежнему сжимая в руке Диско-Кена.
– А как ты? – спросил я. – Ты ничего не забыла?
– Нет, – ответила она. – Я взяла все.
Два грузчика чуть не сшибли нас по дороге обратно в дом.
– Переезжаешь, даже не сказав мне? – спросил я. – Хорошим же ты оказалась другом.
– Я собиралась сказать тебе. Это просто… не знаю… так лучше для всех.
– Ты больше не работаешь в том кафе?
– Я уволилась.
– Они мне так и сказали.
– Мы переезжаем на другой конец города. В Ноггинг-Хилл.
– На запад Лондона?
– Господи, ну не надо так удивляться, Гарри. Я американка. Для меня переехать из одного конца города в другой совсем не такая травма, как для тебя. Слушай, мне жаль, но я действительно занята. Чего ты хочешь? Я не верю, что ты приехал сюда только для того, чтобы вернуть Диско-Кена.
– Для этого в том числе, – сказал я. – Но еще я хотел сказать тебе, что ты не права.
– В чем?
– В том, что касается нас. Ты не права насчет нас. Если мы разойдемся, это будет конец света.
– Ох, Гарри!
– Правда. Я знаю, ты не веришь, будто у каждого есть вторая половинка, единственный человек в мире, но я верю. Я верю в это благодаря тебе, Сид. Но в любом случае – не важно, во что мы верим. Нам хорошо вместе. У нас получается. Я много думал об этом. У меня больше нет шансов все наладить, это ты, ты была моим последним шансом на счастье. А если он даже и будет, этот новый шанс, я его не хочу. Как Оливия Ньютон Джон сказала Джону Траволте: «Ты – это то, чего я хочу».
– А разве не наоборот? Разве не Джон Травол– та сказал это Оливии Ньютон Джон?
– Возможно.
– Гарри, ты должен это знать: я возвращаюсь к отцу Пегги. Мы с Джимом еще раз попытаемся жить вместе.
Я молча уставился на нее, а грузчики тем временем пронесли между нами диван.
– Почти все, – доложил один из них, и они вернулись обратно в дом.
– Извини, – сказала она мне.
– Разве ты его любишь? – спросил я.
– Он отец моей девочки.
– Но ты любишь его?
Да ну тебя, Гарри! Тебе всегда очень трудно говорить о разваливающихся семьях. Это ты все время жалуешься на то, что с кровью не поспоришь, на то, как грязно живет мир, и ты называешь его «паршивым современным миром»… Ты должен радоваться за меня. Ты должен поздравить меня.
– Но при условии, что ты любишь его, Сид! Все это ничего не значит, если ты не любишь его. Ты его любишь?
– Да. Доволен? Я люблю его. И никогда не переставала любить. Я хочу сделать еще одну попытку, потому что он расстался со своей девушкой, таиландской стриптизершей, и пообещал мне, что с этим покончено. Со всем этим «бамбуком».
– Она не стриптизерша, она эротическая танцовщица.
– Это теперь не важно, – ответила она. – Пегги в восторге от того, что мы снова вместе. Так что даже если теперь ты ненавидишь меня, ты должен радоваться за нее.
– Я никогда бы не смог тебя ненавидеть.
– Тогда, пожалуйста, поздравь меня.
– Поздравляю, – сказал я и даже отчасти искренне. Она заслужила право быть счастливой. И Пегги тоже. Я быстро поцеловал ее в щеку. – Только не говори мне, что мы с тобой не знакомы, ладно?
Я оставил их в покое, пускай себе переезжают. Что бы я сейчас ни сказал, это прозвучит эгоистично, как будто я просто пытаюсь заставить ее вернуться ко мне.
И все же теперь, когда она собиралась снова жить с мужем, я наконец понял, что такое полноценная семья. Я понял, что папа, мама и детишки – это замечательно. Но если папа и мама не любят друг друга, их с тем же успехом можно заменить Диско-Кеном и Барби.
* * *
– Мы получили ответ от другой стороны, – сказал Найджсл Бэтти. – Ваша бывшая супруга утверждает, что оставалась верна вам на всем протяжении замужества, а вы совершили прелюбодеяние с коллегой.
– Да, это правда, – ответил я. – Но это была просто случайная связь. Я не хочу сказать, что это ничего не значит, но…
– Она также заявляет, что ваш сын получил серьезную травму головы, когда находился под вашим присмотром.
– То есть как? Это звучит так, как будто я его бью или что-нибудь в этом роде. Он упал. Это был несчастный случай. Он упал в парке в пустой бассейн и расшиб голову до крови. Да, может быть, я должен был внимательнее за ним следить. Неужели она полагает, что я ни разу над этим не задумывался? Но по крайней мере я был рядом с ним. А она шлялась по ресторанам со своим парнем.
Адвокат внимательно разглядывал бумаги на столе.
– Кроме того, она, похоже, считает, что вы в недостаточной мере осуществляете родительский контроль над тем, что смотрит и слушает ваш ребенок.
– Это абсолютная чушь.
– Как она утверждает, ему разрешено без надзора смотреть жестокие фильмы. Фильмы для взрослых. Также она говорит, что во время ее последнего свидания с ребенком она обнаружила, что в его в распоряжении есть аудиокассета с песнями непристойного содержания.
Я почувствовал, как мое лицо от злости заливается краской.
– Ах, вот оно что… это же форменное…
Я не мог найти подходящего слова. Все известные мне слова были слишком слабыми.
Найджел Бэтти громко и счастливо рассмеялся, как будто я наконец начал хоть что-то понимать.
34
– Можно я посмотрю медаль? – попросил я.
– Конечно, можно, – ответила мама.
И отправилась в кабинет, туда, где стоял музыкальный центр. Я слышал, как она шуршит страховыми полисами, банковскими счетами, письмами – бумажками, накопленными за целую жизнь.
Она вернулась с маленькой прямоугольной коробочкой, окрашенной в такой густой пурпурный цвет, что он казался почти черным. Внутри на бархатной подушечке лежала серебряная медаль – медаль моего отца.
Орденская планка была бело-голубой: две широкие вертикальные белые полосы по краям, а между ними на голубом фоне – тонкая белая вертикальная полоска. На медали имелась надпись: «За отличную службу» – и выгравирован портрет короля.
В углу коробочки на белом шелке значилось: «По специальному заказу», а потом шло название и адрес фирмы-изготовителя. И я вспомнил, как в детстве, название этой фирмы. А сохранилась ли она до сих пор? Найдется ли она по этому адресу, если я решу ее разыскать? Все это казалось мне продолжением похвалы за отличную службу.
Я осторожно достал медаль из коробочки, удивляясь ее тяжести точно так же, как удивлялся ребенком.
– Пэту понравилось играть с папиной медалью, – с улыбкой сказала мама.
– Ты разрешаешь Пэту играть ею? – недоверчиво спросил я.
– Ему нравится прикалывать ее на меня. Я при этом играю роль принцессы Лейлы в конце фильма.
– Леи, мама. Ее зовут принцесса Лея.
Было за полночь, и мы слишком устали, чтобы сидеть возле отца, однако нервы были чересчур напряжены, и мы не уснули бы. Поэтому решили выпить по чашечке хорошего чая. Для мамы чаепитие было ответом на любой вопрос.
Пока она ходила включать чайник, я держал медаль в кулаке и думал о том, как игры, в которые я играл еще мальчишкой, подготовили меня к тому, чтобы стать похожим на отца и на отца моего отца: на мужчину, поцеловавшего на прощание заплаканную женщину, мужчину, надевшего форму и отправившегося на войну.
Вспоминая игры, в которые мы играли в переулках моего детства, я понял, что это было нечто большее, чем просто ребяческое времяпрепровождение, восхваляющее мужество и смелость. Эти игры подготавливали нас к следующей войне – нашей собственной Нормандии, или Дюнкерку, или Монте-Касино.
Мое поколение играло в войнушку с игрушечными пистолетами или палками, заменявшими ружья, а то и просто складывало пальцы, изображая пистолеты. Что угодно могло сойти за пистолет, и никто не считал, что это нездоровое проявление. Но все войны, которые выпали на нашу долю, когда мы выросли, были «локальными конфликтами» – «телевизионными» войнами, не более реальными и не более угрожающими жизни участников, чем компьютерная игра.
Мое поколение, последнее поколение мальчишек, воевавших с игрушечными пистолетами в руках, само не понимало, как ему повезло. Когда мы выросли, нас не подстерегала война. Не нашлось никаких немцев или японцев, чтобы воевать с нами.
Наши жены – вот с кем мы воевали! Блаженное поколение мужчин, не ведавших войны. И свои «грязные войны» мы вели в судах по бракоразводным процессам.
Я часто видел шрамы на теле отца и понимал, что война – это не фильм Джона Уэйна. Но мужчины из поколения отца, которые выжили и вернулись домой не совсем изувеченными, нашли себе любовь на всю оставшуюся жизнь. Что лучше? Война и настоящая любовь? Или мир и любовь периодами по пять, шесть или семь лет? Кому больше повезло? Моему отцу или мне?…
– Тебе нравилась эта девушка, правда? – сказала мама, возвращаясь в комнату с двумя чашками дымящегося чая. – То есть эта женщина, Сид. Она тебе очень нравилась.
Я кивнул:
– Я бы хотел, чтобы мы продержались вместе. Как вы с папой. В наше время это кажется невозможным.
– Ты слишком сентиментально относишься к прошлому, – ответила мама без тени осуждения. – Ты думаешь, это было сплошь темное пиво и красные розы. На самом деле все было сложнее.
– Но вы с папой были счастливы.
– Да, были, – сказала она, и по ее взгляду было понятно, что мыслями она где-то далеко, куда мне не попасть никогда. – Мы с твоим отцом были счастливы.
И я подумал: я тоже был счастлив с вами.
Вспоминая детство, я видел перед собой высушенный солнцем август, самое начало месяца, когда передо мной торжественно разворачивались долгие шестинедельные каникулы, и я знал, что предстоят поездки на машине в деревенские пивные, там папа и дядья будут играть в дартс и выносить лимонад и чипсы для меня и моих двоюродных братьев во дворик, где мы играем на траве. А наши мамы будут сидеть за деревянным столом, попивая сидр и посмеиваясь, отстраненные от мужчин так же, как это принято у мусульман.
Мне вспоминались и другие праздники. Например, Рождество, поздний вечер, и мои дядья и тетки курят и пьют за картами. Или футбол для мужчин и мальчишек в туманном Аптон-парке. Или же поездки на побережье в выходные, с огромными розовыми облаками сахарной ваты на палочке и запахом моря и жареного лука, или собачьи бега, где моя мама всегда ставила на собаку под номером шесть, потому что ей нравились цвета: ей нравилось, как смотрится красный номер на полосатом черно-белом фоне.
Я был благодарен им за это пригородное детство, за эти воспоминания о поездках на машине, и благопристойных азартных играх, и однодневных путешествиях… Казалось, детство было постоянно наполнено радостью и любовью – прекрасное время для роста, когда Бобби Мур играл в «Вест Хэм», по ящику показывали «Мисс Вселенную», а моя мама и тетушки носили мини-юбки.
Хотя детство моего сына наполнено дорогими и технически совершенными вещами, главным в нем стал развал семьи, ее моральное банкротство.
Дипломатическая одаренность и эмоциональная броня, имеющиеся в распоряжении у пятилетнего ребенка, едва ли помогают ему теперь, когда его рикошетит то к матери с ее новым возлюбленным, то к отцу с разбитым сердцем. Видеомагнитофон и пассажирское сиденье в спортивной машине – слишком малая компенсация за все это.
Создавалось впечатление, что мыс Джиной, как и миллион пар, подобных нашей, не оставили никакого наследства следующему поколению.
– У нас все получалось, потому что мы сами старались сделать свои отношения долгосрочными, – пояснила мама. – Потому что мы хотели, чтобы нам было хорошо вместе. Потому что – даже когда у нас не было денег или когда у нас не получалось завести ребенка – мы не сдавались. За счастливый финал нужно сражаться, Гарри. Не бывает так, что он просто падает тебе в руки с неба.
– Значит, ты думаешь, что я не сражался за счастливый финал? Ты полагаешь, у меня недостаточно бойцовских качеств? Не так, как у папы?
Мне было любопытно узнать, что она думает. Не так уж много времени прошло с тех пор, как я, молодой и самоуверенный, полагал, что мои родители ничего не знают о жизни за пределами своего ухоженного садика и сильно натопленной гостиной. Но теперь я воспринимал все по-другому.
– Я думаю, у тебя достаточно бойцовских качеств, Гарри. Но иногда получается так, что ты сам себя забиваешь. Ты не можешь быть таким же человеком, как твой отец, ведь ты живешь в другом мире. И практически в другом веке. Ты должен выдерживать другие битвы и не ждать, что кто-то приколет тебе на грудь медаль. В одиночку растить ребенка – ты думаешь, твой отец смог бы с этим справиться? Я люблю его больше жизни, но скажу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38