– Я совсем не красивая.
– Ты красивая и смелая, и я ревную тебя ко всем мужчинам, с которыми ты когда-то встречалась. Я то и дело прогуливаюсь возле твоего кафе в надежде наткнуться на тебя.
– Ты скучаешь по своей жене, – сказала она. – Очень скучаешь.
– Это правда, – признал я. – Но правда также и то, что ты буквально сводишь меня с ума.
– Боже мой! – Сид помотала головой. – И все– таки ты меня совсем не знаешь.
Но прозвучало это совсем не так, как раньше. Теперь она произнесла это нежно, мягко, как будто бы я не был виноват в том, что не знаю ее.
Она шагнула ко мне, глядя на меня своими потрясающими глазами, а в следующее мгновение они закрылись, и Сид коснулась губами моих губ.
Я поцеловал ее:
– Я немножко тебя знаю.
– Да, – согласилась она. – Немножко меня знаешь. Совсем немножко.

II
ЧЕЛОВЕК С КОЛОКОЛЬЧИКАМИ
19
Пэт пошел в школу.
Школьная форма, которую его заставили носить, должна была бы, по идее, придавать ему взрослый вид. Предполагалось, что серый джемпер с вырезом в виде буквы «V», белая рубашка и желтый галстук сделают его похожим на маленького мужчину. Ничего подобного не получилось.
Строгость школьной формы только подчеркивала его младенческую чистоту и нежность. Несмотря на то, что уже приближался его пятый день рождения, Пэт оставался даже не маленьким, а очень маленьким, чистым и открытым, как новорожденный младенец. Хотя при этом и был одет по– взрослому.
Помогая ему приготовиться к первому дню в школе, я с удивлением осознал, как я люблю его лицо. Когда он был младенцем, я не знал, действительно ли он так красив или во мне просто говорит необъективная родительская любовь.
Но теперь сомневаться не приходилось, Пэт действительно был красивым мальчиком: светлые голубые глаза, длинные светлые волосы и робкая улыбка, медленно расходящаяся по невероятно гладкому лицу.
Настал момент, когда я должен был выпустить моего прекрасного сына в мир. По крайней мере, до половины четвертого дня. Для нас обоих это была целая жизнь.
Он больше не улыбался. За завтраком, одетый в свою стилизованную взрослую одежду, он был бледен и молчал, пытаясь удержать подбородок от дрожи, пока над тарелкой с шоколадными хлопьями я без умолку разглагольствовал о школьных годах, якобы лучшем времени в жизни Любого человека.
Поглощение шоколадных хлопьев тем не менее было прервано звонком Джины. Я знал, что ей трудно звонить – там, где она находится, рабочий день еще в самом разгаре, – но я также понимал, что она ни за что не пропустит великий день в жизни Пэта. Я смотрел, как он разговаривает с матерью, неловко чувствуя себя в рубашке и галстуке, – ребенок, которого неожиданно заставили изображать взрослого.
И тут мы оба осознали, что нам пора идти.
Когда мы подъехали к школе, меня на мгновение охватила паника. Вокруг были дети, целые толпы детей, одетых точно так же, как Пэт, и все они двигались в том же направлении, что и мы. Я мог потерять его. Потерять навсегда.
Мы остановились неподалеку от ворот школы. Машины стояли в два и даже в три ряда. Крохотные девчушки с портретом Леонардо Ди Каприо на коробках с завтраками выкарабкивались из внедорожников, больше напоминающих танки. Мальчики постарше, со спортивными сумками «Арсенал» и «Манчестер Юнайтед», вылезали из стареньких драндулетов. И все это малорослое детское племя производило немыслимый шум.
Я взял Пэта за влажную липкую ладонь, и мы влились в толпу. Впереди виднелось скопление растерянных малышей, впервые явившихся сюда, и их нервничающих родителей, взволнованно топтавшихся на игровой площадке. Мы собирались пройти через ворота и присоединиться к ним, но тут я заметил, что шнурок на одном из новых черных кожаных ботинок Пэта развязался.
– Дай-ка я завяжу тебе шнурок, Пэт, – сказал я, опускаясь на колено и осознавая, что первый раз в жизни он не надел кроссовки с липучками.
Мимо нас вразвалочку, под руку прошествовали два мальчика постарше. Они недоброжелательно оглядели нас. Пэт застенчиво улыбнулся им.
– Даже шнурки завязывать не умеет! – презрительно фыркнул один из них.
– Зато я умею узнавать время по часам, – сказал Пэт.
Они зашлись от хохота, поддерживая друг друга, чтобы не упасть, и удалились неверной походкой, на разные лады передразнивая Пэта.
– Но я же умею узнавать время, правда? – обратился ко мне за помощью Пэт, думая, что они усомнились в правдивости его слов. Его глаза часто мигали, и он серьезно подумывал, не разреветься ли.
Ты прекрасно умеешь узнавать время, – ответил я, не в силах поверить, что действительно собираюсь отпустить сына в этот паршивый современный мир, переполненный цинизмом и злобой.
Мы пришли на игровую площадку.
Со многими детьми, первый раз идущими в школу, были сразу двое родителей. Но я был не единственным родителем-одиночкой. И даже не единственным отцом-одиночкой.
Был еще один, если можно так выразиться, соло-папаша, лет на десять постарше меня, гривастый бизнесмен, сопровождавший спокойную девочку с рюкзаком. На рюкзаке красовались рожицы участников мальчиковой рок-группы, о которой я никогда не слышал. Мы переглянулись, и он отвел глаза, как будто я страдал ужасной заразной болезнью. Мне показалось, что его жена могла быть на работе. Впрочем, она могла быть где угодно.
К нашей толпе подошла директриса, очень славная, и отвела нас в актовый зал. Она весело и непринужденно побеседовала с нами, а потом всех ребятишек распределили по классам.
Пэт попал к мисс Уотерхаус, и нас с другими родителями и детьми повел в ее класс один из школьников постарше, помогавших в тот день учителям. Нашим провожатым оказался мальчик лет восьми. Пэт не сводил с него глаз, онемев от восхищения.
В классе мисс Уотерхаус стайка пятилетних детишек, скрестив ноги, сидела на ковре и терпеливо ждала, когда учительница расскажет им какую-нибудь историю. Учительница была молоденькая, истеричная и благодушная одновременно, как ведущая популярной телеигры.
– Добро пожаловать, новенькие! – сказала мисс Уотерхаус. – Вы как раз вовремя подоспели к нашей утренней истории. Но сначала все попрощаются со своими мамами. – Она лучезарно улыбнулась мне. – И папами.
Пора было расставаться. Хотя до того как Пэт вылетел из детского сада, у нас бывали слезные прощания, в этот раз все получалось немножко по-другому. Сейчас я чувствовал, что покидают именно меня, а не наоборот.
Пэт пошел в школу, а когда он ее окончит, то будет уже юношей, а я – мужчиной средних лет. Долгие дни, когда мой мальчик сидел дома и смотрел свои «Звездные войны», а жизнь протекала где– то вдалеке, остались позади. Тогда эти дни казались пустыми и угнетающими, но я уже начал по ним скучать. Итак, мой ребенок вышел в мир.
Мисс Уотерхаус спросила, кто хочет помогать новеньким. Взметнулся лес рук, и учительница назвала имена опекунов. Внезапно рядом с нами оказалась серьезная и очень миловидная девочка.
– Меня зовут Пегги, – сказала она Пэту, – и я буду о тебе заботиться.
Девочка взяла его за руку и повела к остальным детям.
Он даже не заметил, что я ушел.
* * *
Я помню, как спал на заднем сиденье отцовской машины. Мы возвращались домой из города, кажется после ежегодного визита в лондонский «Палладиум», где смотрели пантомиму, или после еженедельной поездки к бабушке, и свет желтых фонарей на улицах Ист-Энда и на шоссе Эссекса расплывался у меня в глазах.
Я вытягивался на заднем сиденье папиной машины («Спать необязательно, пускай просто глазки отдохнут», – всякий раз говорила мама), и вскоре меня убаюкивали ровное движение машины и монотонные голоса родителей.
Просыпался я только на руках у папы, когда он поднимал меня с заднего сиденья. Машина уже стояла на месте, хотя мотор еще работал. Отец аккуратно заворачивал меня в клетчатый шотландский плед, который мы все время возили с собой, когда выезжали к морю, в Лондон или к родственникам.
Сейчас меня может разбудить любая мелочь. Пьяница, который, шатаясь, бредет домой, хлопок автомобильной дверцы, сигнализация, сработавшая далеко-далеко от дома, – этого достаточно, чтобы вырвать меня из объятий сна и заставить часами лежать и глазеть в потолок. Но когда я был ребенком и засыпал на заднем сиденье папиной машины, уже потом, у дома, когда отец вносил меня в дом, укутанного в клетчатый плед, ничто на свете не могло разбудить.
Я хотел бы, чтобы у Пэта остались похожие воспоминания. Я хотел бы, чтобы он чувствовал себя таким же защищенным. Но когда Джина уехала, наш старый «Фольксваген» пришлось продать, чтобы уплатить взнос за квартиру, и теперь Пэт сидел рядом со мной на пассажирском сиденье «Эм-Джи– Эф» и изо всех сил боролся со сном, даже когда мы возвращались от моих родителей, и впереди был целый час езды по пустынному шоссе.
Я хотел бы, чтобы у моего сына остались такие же воспоминания о поездках на машине, как у меня. Но мы путешествовали налегке.
* * *
Сид позвонила ближе к концу этого дня.
– Как все прошло? – спросила она.
Похоже, наши проблемы ее действительно интересовали. От этого она понравилась мне еще сильнее.
– Мы очень волновались, – ответил я.
– Подбородок дрожал, когда пришло время прощаться. В глазах стояли слезы. У меня, разумеется. Пэт был в полном порядке.
Она засмеялась, и перед моим мысленным взором появилась ее улыбка, озарявшая кафе, где она работала, и превращавшая его в нечто замечательное.
Я могу тебя еще посмешить, – сказал я. – С удовольствием бы, но мне пора возвращаться к работе, – ответила она. – Ты же не можешь оплатить мои счета.
Это было совершенно справедливо. Я не мог оплатить даже свои собственные.
* * *
В первый учебный день Пэта отец вместе со мной поехал встречать его из школы.
– Сюрприз, – сказал он, припарковывая свою «тойоту» прямо за школьными воротами. Правда, он забыл уточнить, для кого сюрприз – для Пэта или для меня.
Когда в половине четвертого дети с шумом вылетели из школьных ворот, я понял, что никогда не потеряю его в толпе. Даже среди сотен ребятишек, одетых более или менее одинаково, собственного ребенка все равно можно узнать за целую милю.
Он был вместе с Пегги, маленькой девочкой, которая захотела его опекать. Она поглядела на меня на удивление знакомыми глазами.
– Тебе понравилось? – спросил я его, боясь, что он начнет угрожать, будто перестанет дышать, если его еще раз заставят пойти в школу.
– Знаешь что? – сказал Пэт. – У всех учительниц одно и то же имя. Их всех зовут Мисс.
Отец поднял его и поцеловал. И я подумал: интересно, скоро ли сын начнет отворачиваться от наших поцелуев? Потом он сам поцеловал дедушку – одним из тех крепких, горячих поцелуев, которым научился у Джины, и я понял, что еще нескоро.
– У дедушки в багажнике лежит твой велосипед, – сказал отец. – Мы можем заехать в парк.
– А можно Пегги с нами? – спросил Пэт.
Я посмотрел на девочку с серьезными глазами.
– Конечно, можно, – сказал я. – Но сначала надо спросить у мамы или папы Пегги.
– Мама на работе, – сказала Пегги. – Папа тоже.
– Тогда кто же тебя встречает?
– Бианка, – сказала она. – Моя няня. Хотя я уже не маленькая, чтобы со мной нянчиться.
Пегги огляделась по сторонам. Она всматривалась в стадо взрослых, приехавших за детьми, до тех пор, пока не разглядела то лицо, которое искала. Девушка лет восемнадцати проталкивалась сквозь толпу, посасывая сигарету и выискивая свою подопечную.
– Вон Бианка, – показала Пегги.
– Давай, Пегги! – Девушка протянула ей руку. – Пошли.
Пэт и Пегги, уставились друг на друга.
– Мы собираемся в парк на часок, – объяснил я Бианке. – Пегги может пойти с нами. И вы, конечно, тоже.
Няня помотала головой:
– Нам нужно идти.
– Тогда увидимся завтра, – сказала Пегги Пэту.
– Да, – ответил он.
Пегги улыбалась ему, пока Бианка вытаскивала ее из редеющей толпы.
– Я ее увижу завтра, – сказал Пэт. – В нашей школе.
Его руки были перепачканы, лицо измазано краской, а возле рта прилип кусок вареного яйца. Но настроение было отличное. И в этот момент я понял: в школе все будет нормально.
* * *
Вот еще одно отличие между мной и моим отцом. После того, как Пэт упал в пустой бассейн, я не мог больше видеть его велосипед. Но папа в один из бесконечных часов ожидания в больнице съездил в парк и забрал «Колокольчик».
Велосипед лежал на боку там же, где мы его оставили, – в глубоком конце бассейна, целый и невредимый, только руль немножко погнулся. Я бы с радостью выбросил его в ближайший мусорный контейнер, но отец хотел, чтобы Пэт снова на нем катался. Я не стал с ним спорить: пускай Пэт сам решит.
И вот теперь, когда отец достал «Колокольчик» из багажника своей машины, мой сын очень обрадовался.
– Я выправил руль, – сказал отец. – Его нужно слегка подкрасить, и все. Это и минуты не займет. Я могу сам это сделать, если хотите.
Отец знал, что я не брал в руки кисть с того времени, когда учился в нулевом классе.
– Я сам могу, – угрюмо ответил я. – Надевай куртку, Пэт.
Стоял сентябрь, и в воздухе чувствовался осенний холодок. Я помог Пэту надеть куртку, натянул ему на голову капюшон и увидел, что он с улыбкой глядит на свой велосипед.
– И вот еще что, – добавил отец, доставая из кармана куртки гаечный ключ. – Я думаю, что такому большому мальчику, как Пэт, пора самому снять с велосипеда стабилизаторы.
Вот каков был мой старик в семьдесят лет – крепкий, добрый, уверенный в себе, он улыбался внуку с бесконечной нежностью. И все же я почувствовал раздражение из-за того, что он умеет все делать своими руками, из-за его мужской состоятельности, его абсолютной уверенности, что он может прогнуть мир под себя. Он буквально все мог сделать своими руками. А меня тошнило от одного вида этого велосипеда.
– О Господи, папа, – сказал я. – Он только что свалился с этой чертовой штуковины, а ты уже хочешь, чтобы он снова выписывал на ней кренделя.
– Ты всегда преувеличиваешь. Ну совсем как твоя мама. Я вовсе не хочу, чтобы парень выписывал кренделя, как ты это называешь. Я просто мечтаю увидеть, как он катается без стабилизаторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38