Наконец появилась полиция. Машина остановилась возле дома с воющей сиреной и синими мигалками. Пэт выбежал их встречать, вытаращив от удивления глаза.
Приехали двое: накачанный молодой полицейский примерно моего возраста, отнесшийся к героическому поступку моего отца с молчаливым недовольством, и офицер постарше и потяжелее, который тут же завязал знакомство с моим стариком.
По правде сказать, мой отец никогда особо не уважал полицию. Я помню, как его несколько раз останавливали за превышение скорости, когда я был маленьким, и он отвечал с неизменной дерзостью, никогда не выказывал почтения и не собирался лизать им задницы. Даже если это гарантировало ему спокойную жизнь. Каждый раз, когда он видел, как полицейская машина с воем несется по улицам, он с презрением говорил: «Видать, запаздывают домой на ужин». Но теперь он прихлебывал горячий сладкий чай вместе со старшим полицейским. Два заядлых читателя воскресных выпусков местной газеты, два невозмутимых настоящих мужчины неспешно рассуждали о том, до чего докатился мир, поглядывая на связанных паршивцев у своих ног.
– Легко можно представить себе, из каких они семей, – сказал отец.
– Мать, скорее всего, живет на пособие, – попытался угадать старый полицейский. – Отец смылся много лет назад. Если когда-нибудь таковой вообще был. Вот поэтому платить за воспитание этих очаровашек приходится государству. То есть конкретно вам и мне.
– Совершенно верно. Но вряд ли они благодарны за это налогоплательщикам. В наши дни все только и говорят, что о своих правах. Одни права и никаких обязанностей.
– Таких семей полно в этих жилых массивах. Женщины с целым выводком орущих ребятишек и при этом без обручального кольца на пальце.
– Удивительно, не правда ли? Для того чтобы водить машину, нужно иметь права, чтобы завести сторожевую собаку, нужно приобрести лицензию. Но ребенка может родить кто угодно…
Я вышел на кухню вместе с мамой и Пэтом, удивляясь, почему все добропорядочные граждане на свете имеют что-то против матерей-одиночек. В конце концов, думал я, ведь мать-одиночка – это как раз тот родитель, который остался с ребенком.
* * *
Хотя мой отец мог съесть на завтрак парочку грабителей со всеми их потрохами, он не был жестоким человеком. Он не был закаленным в боях ветераном войны, какими мы знаем их по книгам и кинофильмам. Он был самым мягким человеком из всех, с кем мне приходилось встречаться в жизни.
Правда, за то время, что я рос, я несколько раз видел, как он взрывался. Мне было примерно столько же лет, сколько сейчас Пэту, и в кондитерской, где работала на полставки моя мама, урод-менеджер не дал ей поговорить по телефону с больницей, когда ее отец, мой дедушка, умирал от рака. Я увидел, как мой папа схватил этого менеджера за горло – за загривок, как он это назвал бы – и приподнял его. Тот, должно быть, решил, что отец собирается убить его. Я тоже почему-то так подумал.
Были и другие случаи: наглый служитель в бассейне, придравшийся к тому, что на мне слишком яркие надувные нарукавники, еще один водитель, подрезавший машину отца в праздничный день… Он не прощал ошибок никому и разделывался с обидчиками с той же легкостью, с какой связал и этих двух прыщавых грабителей Но при всем том он в жизни пальцем не тронул ни меня, ни маму.
Война навсегда осталась в жизни отца, как те крошечные зазубренные кусочки шрапнели, что в течение многих лет медленно выползали из его крепкого старого тела. Но настоящая драма его жизни – друзья, умершие раньше, чем достигли совершеннолетия, люди, которых он убивал, и все то невообразимое, что ему пришлось видеть и делать, – закончилась к тому моменту, когда отцу исполнилось двадцать. Хотя я всегда думал о нем как о воине, бойце десантного отряда Военно-морских сил Великобритании с серебряной медалью на груди, в течение пятидесяти лет мой папа, как оказалось, был кем-то совсем другим.
После войны он пять лет проработал за прилавком, продавая овощи и фрукты. Потом женился на моей матери и заведовал овощным магазином прямо под окнами квартиры, где они жили, и более десяти лет им не удавалось завести ребенка.
В конце концов, когда уже казалось, что это никогда не произойдет, на свет появился я. С того дня, как мы переехали из маленькой квартирки над магазином в собственный дом, и до самого выхода на пенсию отец работал инспектором в сети супермаркетов. Он много путешествовал по Кенту и Эссексу, по всем восточным графствам, чтобы убедиться, что овощи и фрукты, которые там продаются, соответствуют самым высоким требованиям.
Так что для мира он не был воином. А для меня оставался именно таковым. Хотя он в жизни мухи не обидел. В буквальном смысле. Из-за того, что он вдоволь насмотрелся на кровь в начале своей жизни, когда кто-нибудь залетал или заползал из его ухоженного садика в наш маленький дом на окраине, отец запрещал мне и матери дотрагиваться до него.
Он склонялся перед помятой бабочкой, или заблудшим муравьем, или осой, или мухой, или даже мышью – ни одно создание не было слишком ничтожным или грязным, чтобы его не стоило спасать, – сажал на ладонь, или в спичечный коробок, или в баночку от варенья, сопровождал к двери черного хода и с трепетом выпускал. А мы с мамой поддразнивали отца и пели хором «Рожденная свободной».
Но хотя мы над ним и подтрунивали, мое детское сердце замирало от восхищения.
Мой отец был сильным человеком, который научился быть мягким: он видел столько смертей, что умел по-настоящему ценить жизнь. И я не мог с ним соперничать, я просто не мог с ним соперничать.
* * *
Пэт отказывался ужинать. То ли из-за звонка матери, то ли из-за попытки ограбления. Но вряд ли. Мне кажется, просто из-за того, что я паршиво готовлю.
Я начал волноваться о его рационе. Ну, сколько питательных веществ содержится в пиццах и блюдах для микроволновки, которыми я его все время потчевал? Немного. Здоровую еду он ел, только когда мы ездили к родителям или обедали в каком-нибудь кафе. Так что однажды я сварил овощи и незаметно засунул их в макароны из микроволновки.
– Фу! – сказал он, изучая оранжевую кляксу у себя па ложке. – Это что?
– Это называется морковка, Пэт. Ты должен знать, как выглядит морковка. Она полезна. Давай, быстренько подъедай все это.
Он с омерзением оттолкнул тарелку.
– Не хочу есть, – сказал он, пытаясь выбраться из-за кухонного стола.
– Подожди-ка, – сказал я. – Ты не пойдешь никуда, пока не съешь ужин.
– Не хочу я никакого ужина. – Он посмотрел на оранжевую кляксу, плавающую в пузырящейся кашице. – Он невкусный. Гадость какая-то.
– Съешь ужин.
– Нет.
– Пожалуйста, съешь ужин.
– Нет.
– Так ты будешь есть ужин или нет?
– Нет.
– Тогда ложись спать.
– Но еще рано!
– Правильно, сейчас время ужина. А если ты не хочешь ужинать, то должен идти спать.
– Это нечестно.
– Жизнь нечестная штука. Ложись спать.
– Я тебя не люблю!
– Нет, не меня! Ты не любишь, как я готовлю. А теперь иди и надень пижаму.
Как только он вырвался из кухни, я схватил его тарелку и выбросил в помойное ведро всю эту микроволновую дрянь, смешанную с переваренными овощами. Я не особо осуждал Пэта за то, что он отказался этим питаться. Вероятно, эта дрянь и на самом деле была совершенно несъедобной.
Когда я вошел в спальню Пэта, он лежал на кровати полностью одетый и тихонько всхлипывал. Я посадил его, вытер ему глаза и помог надеть пижаму. Он уже клевал носом, глаза были полузакрыты, рот припух, голова моталась, как у игрушечной собачонки, которую возят в автомобилях на приборной доске, так что вполне мог пораньше лечь спать. Но я не хотел, чтобы он засыпал с ненавистью ко мне.
– Пэт, я знаю, что я не очень хороший повар. Не такой, как мама и бабушка. Но я постараюсь исправиться, ладно?
– Папы не умеют готовить.
– Неправда.
– Ты не умеешь готовить.
– А вот это правда. Твой папа не умеет готовить. Но множество мужчин прекрасно готовят. Самые знаменитые шеф-повара – это мужчины. И обычные мужчины, которые живут одни, – тоже умеют. Например, папы с маленькими мальчиками и девочками. Я постараюсь стать таким же, как они, ладно? Я постараюсь готовить тебе вкусные вещички, которые тебе понравятся. Ладно, дорогой мой?
Он отвернулся и недоверчиво фыркнул, словно услышал что-то заведомо несбыточное. Я прекрасно его понимал. Я и сам не мог в это поверить и подозревал, что нам обоим в самое ближайшее время придется выработать у себя истинную любовь к сэндвичам.
Я отвел Пэта в ванную почистить зубы, а когда мы вернулись, он, хотя и неохотно, поцеловал меня на ночь. Видимо, Пэт был не слишком заинтересован в том, чтобы мириться. Мысленно сказав себе, что к утру он забудет об этой дурацкой морковке, я укутал его одеялом и выключил свет.
Вернувшись в гостиную, я плюхнулся на софу и серьезно задумался о том, что пора устраиваться на работу. Утром пришло банковское извещение. У меня не хватило духу открыть конверт.
Уволили меня по-современному – дождавшись, пока закончится контракт, и швырнув мне под нос всего лишь месячную зарплату. Она уже закончилась. Мне необходимо было работать, потому что положение с деньгами становилось критическим. Мне это нужно было еще и потому, что работа – единственный вид деятельности, где у меня хоть что-то неплохо получалось.
Я взял газету с объявлениями и открыл ее на странице «требуются», обводя продюсерские вакансии на радио и телевидении, которые казались привлекательными. Но через несколько минут отложил газету в сторону и принялся отчаянно тереть глаза. Я слишком устал, чтобы заниматься этим прямо сейчас.
На видео по-прежнему крутился фильм «Империя наносит ответный удар» – битва между силами добра и зла в снегу какой-то далекой планеты. Хотя этот бред был постоянным фоном нашей жизни и иногда я начинал сходить от него с ума, теперь я был слишком измучен, чтобы подняться и выключить его.
Действие переместилось с замерзшей пустоши на какое-то темное булькающее болото, где мудрый старый учитель рассказывал Люку Скайуокеру о его судьбе. И я вдруг осознал, как много отцовских фигур окружает Люка – они, похоже, заполняют все возможные образы родителя.
Есть Йода, морщинистый старец, у которого из зеленых остроконечных ушей лезут добрые советы. Потом есть Оби Ван-Кеноби, сочетающий домотканые проповеди с надежной старомодной любовью.
В довершение всего Дарт Вейдер, зловещий повелитель ситхов, возможно, лучше всех отражающий дух нашего времени. Этот долгое время отсутствующий отец, нерадивый папочка, эгоистичный старик, для которого его собственные желания, например, стремление покорить вселенную, стоят превыше родительских обязанностей.
Мой старик определенно был того же типа, что Оби Ван-Кеноби. И я тоже хотел бы стать именно таким отцом.
Но я заснул на софе, окруженный рабочими вакансиями, подозревая, что всегда буду больше похож на человека в черном – отца, у которого недостает терпения и не хватает времени, отца, навеки отдавшегося во власть темным силам.
14
– Я знаю, у вас дома в последнее время были некоторые проблемы, – сказала воспитательница. Это прозвучало так, как будто у нас забарахлила посудомоечная машина, и мне достаточно было взять справочник бытовых услуг, вызвать мастера и таким образом снова наладить свою жизнь, – Поверьте мне, – добавила она, – все в «Кэнонбери Кабс» вам сочувствуют.
Она меня не обманывала. Воспитательницы всегда суетились вокруг Пэта, когда я по утрам привозил его. Они были невероятно добры к нему, тем не менее, каждый раз с его лица сбегала краска, нижняя губа начинала дрожать, а огромные голубые глаза наполнялись слезами при мысли о том, что нас опять разлучат на целый день. Ну как еще они могли утешить его?
В конечном счете это была не их проблема, потому что, несмотря на всю свою доброту и заботу, они не могли заделать трещины, появившиеся в жизни этого ребенка.
Пэту не хотелось расставаться со мной, за исключением тех случаев, когда мы ехали к моим родителям, казалось, просто помешанным на веселье. Каждое утро при прощании у ворот «Кэнонбери Кабс» повторялась одна и та же драма. Потом я ехал домой и часами расхаживал взад-вперед по комнате, переживая, как он там без меня. А в детском саду бедняга Пэт в то же время изводил воспитательниц вопросами, когда ему можно будет вернуться домой, и заливал слезами свои картинки, нарисованные пальцами.
Детский сад не помогал. Мне посоветовали поискать детского психолога, заверили, что время залечивает любые раны, и Пэт успешно вылетел из этого дошкольного учреждения.
Другие дети продолжали лепить игрушки из своих пластилиновых червяков, а я взял Пэта за руку и в последний раз вывел его из радужно-яркого подвала. Он сразу же развеселился. Он был слишком счастлив, чтобы чувствовать себя неудачником. Воспитательницы помахали нам руками, детишки вернулись к своим невинным занятиям.
А я почему-то представил себе, как мой сын, которого выгнали из детского сада, возвращается к воротам «Кэнонбери Кабс» спустя лет десять, глядит на него с недоброй усмешкой и продает детям наркотики.
* * *
Лучшей работы, казалось, нельзя было и придумать.
Телеканал собирался организовать ток-шоу с новым ведущим – молодым ирландским комиком, уже выросшим из того, чтобы выступать в клубах, но еще не достигшим той славы, когда уже можно сниматься в рекламе пива.
Он ушел от старомодного репертуара – дежурного набора шуточных реприз, и совершенно ошеломил руководство канала своим выступлением на Эдинбургском фестивале, построенным целиком на контакте с публикой.
Вместо того чтобы сыпать остротами, он разговаривал с толпой, надеясь на то, что его забросают умными вопросами, и на свое кельтское обаяние. Казалось, он был рожден для того, чтобы вести ток– шоу. В отличие от Марти и всех остальных известных ведущих он не зависел бы от знаменитостей, раскрывающих свои секреты, или компрометирующей себя публики. Он даже мог бы сам писать для себя сценарии. По крайней мере, так было в теории. Ему требовалось найти лишь опытного продюсера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38